Цепляет плечо — что трогает камень. Не остановить его, как лавину. Идет и идет, а сынишка малой замер в руках. Зоряна плачет, смахивает рукавом сердитые слезы. Путаются ноги в траве, цепляют коряги, когда спешит, обогнать пытаясь, дорогу преградив.

— Ты! Ушел не вовремя и вернулся не к месту! Оставь нас в покое и — уходи.

Шагает, и дела нет до криков жены. Вокруг все темней, пропала паутина лесная, ветви голые, черные, но чернее глаза — когда-то родные, пустые теперь. Страшно идти за ним, но еще страшнее одной оставаться.

— Муж мой, любила тебя и люблю! И ради любви этой жить нам дай, умоляю!

Шаг его тверд, но не столь быстр. И лицо оживает, сходство теряя с камнем. А она говорит, уговаривая и предлагая, упрашивая и угрожая.

— Еремей! Ты ж человек, и сын твой — кровь твоя и плоть, и жить должен, и детей растить — внуков твоих. Что же делаешь ты, Ерема? Семя губишь свое, кончить род захотел?

Замедляет он ход, вот уж вовсе стоит.

— Уходи, — говорит. — Тебе здесь не место. Здесь не место живым, лишь тем, кому пришел срок.

— Не уйду, — отвечает. — Без сына никак! Здесь не место живым, так отдай его мне, мы оставим тебя… до поры.

Головою качает. Зоряна упряма.

— Я запрещаю! В моей он лишь власти. Родила его, собой выкормила, растила в любви. Мой он! И на капельку — твой.

— А пусть сам он решает!

В глазах мужа горит иль безумие, иль обещанье. Ставит на землю сына, тот смотрит на мать, на отца серьезно, и снова на мать.

— Выбирай, — говорит Еремей. — Со мной в походы ходить да подвиги совершать, вечным быть и покоя не знать. Или…

Загораются огоньки у мальчонки в глазах, хочет с отцом, ой как хочет. — Ты обещал… — тихо-тихо шепчет Зоряна. И сын сразу грустнеет, но серьезным становится, как никогда. — Я обещал. Мамочку охранять. Папа, не сердись, мы придем еще. Честно. Мать оплетает мальчишку руками, целует жадно и жарко. Мужа рука на плече холодна.

— Что за сына отдашь?

— Забирай все, что хочешь!

Когда тот уже с ней, обещать может все, что угодно, лишь бы выйти, вернуться. А проводник в другой мир смотрит пристально, в глазах — одна смерть и разум оценщика. Зоряна пугается. Не ее это муж, лишь тело его, а душа — замерзла, коркой покрылась, остыла. Нет в ней тепла. Обнимает сына сильней, тот живой и горячий. Слишком горячий и слишком живой — для этого мира.

Видит глаз, как сползаются ближе разные твари, одна противней другой. Влечет их горячая кровь, тела юные, сладкие, или зрелые, крепкие. Говори! — призывает умоляющим взглядом.

— Муж мой, быстрей, если можешь! Страшно тут и тоскливо. Говорит, усмехаясь недобро: — Сын твой, надежда всей жизни, дорого стоит. Зрелости твоей сильной, красы, удачи и стойкости. От улыбки твоей щемит сердца, и хозяйка на диво отменна. Можешь расстаться ты с этим? Старой стать, страшной, бессильной, неумелой, будто ребенок. Сын твой — иль ты? — Сын, — шепчет, — ничего нет дороже. Все отдам за него. Муж целует, как не целовал и тогда, бывши живым. Губы его прохладны, дыхание сладко, приятно-тревожно колотится сердце. Договор, поцелуем скрепленный.

Оставляет — она тянется следом, к этим рукам и губам, таким неродным и влекущим. Мягкий толчок, и падает вниз, сквозь ветки и листья, сквозь гадов ползучих и кости умерших в пути, сквозь землю — туда, откуда пришла.

Вот и колодец. Толстые бревна, одинокий журавль без ведра. Там, за два дома, ворота открыты — дом ее. Собака скулит.

Мальчик кричит. Испугался, бедняга. Тянет Зоряна руки к сынишке, пятится тот, утыкаясь в колодец, прячет лицо.

— Что ж ты, милый? Сыночка мой, иди же ко мне!

Смотрит, не узнавая, и после долгих мгновений вопрошает с опаскою:

— Мама?

Екает сердце в предчувствии. Склоняется над первой же лужей, дрожит отраженье, меняется. Стонет сама, криком сына боясь испугать. Волосы белые стали как снег, морщины покрыли лицо. Тело слабо, дыханье неверно. Где ее грация, стать, сила уверенной, взрослой уж женщины? Все отдала. За того, кто боится руку подать.

Моложавой ушла — вернулась старухой почти. Верной была ли цена?

Мальчик кидается, обнимает легко — мамочка, мама! Сердце трепещет, и вновь — душой молода. Верной цена была, верной. Сыночка, золотце, жизни надежда и продолженье, маленький, но вырастет сильным и защитит, и будет великим, воином, пекарем иль дровосеком — не важно. Важно — что будет, что жив, что плачет и обнимает. Сын ее.

Воют ветры тоскливо… разносят беду, звуки поступи тяжкой, запах мора, гари вкус. Весть несут, что поспорила с наемником смерти Зоряна, да и выспорила, не кого-то там — сына родного.

Дуют ветры… с надеждой. Кто сказал, что — нельзя?