Александр Ларионов согласно кивнул: еще бы не нравиться! Костиков-то из их отделения и, видать по всему, тот еще «подарочек»… Тут хочешь не хочешь - работать надо. И чего это Сергей любит таких «сырых»?

- Нет, правда.- Шестериков словно не замечал иронии друга.- Хорошо, что он сам, без нашей подсказки подошел к снаряду. Ну а неудача… Знаешь, кто не падает с коня? Кто на него не садится. А у Костикова дед кавалерист… Главное, он не стыдится собственной слабости, и поэтому я готов ему доверять, как себе.

- Тебя послушать, так мы приобрели не солдата, а по крайней мере пирамиду Хеопса. Клад! Характер!..

- Да, Костиков - именно такой парень, с характером…- подытожил Сергей.- Придет время, и будет он ходить, Саша, нашими заветными тропками! Может, и свои пробьет. Просто парню нужна доводка… Знаешь, словцо такое в ходу у слесарей? Это когда деталь вроде готова, а не живет она, и все. Не хватает самую малость, чуть-чуть - доводки… Чего это я о доводке вспомнил, говоришь? Так ведь до армии я у себя под Саратовом, на Безводнинском метизном заводе, слесарем-инструментальщиком был! Я доводку вот этими самыми,- показал на крупные жилистые руки,- постигал. Так что, Сашок, предстоит нам хорошая, благородная работа - сообща помогать Костикову стать настоящим пограничником!..

Ларионов только взглянул сочувственно на загоревшегося сержанта: оптимист, неисправимый оптимист!.. Будто всю жизнь только тем и занимался, что «доводил», превращал «сырых» новобранцев в специалистов границы - таких, как сам, как ефрейтор Калугин, другие солдаты их отделения…

Вслух, конечно, ничего не сказал: бесполезно, разве переубедишь? Да и потом, кто знает, что для границы лучше - просто добросовестный учитель или такой вот беспокойный оптимист, как Сергей? Недаром капитан Матвеев говорил на совете старших пограннарядов: «Знания, труд - половина успехов.

Нужна еще искра. У Шестерикова, например, она есть». А мнением начальника заставы Ларионов привык дорожить…

Начальник заставы капитан Леонид Николаевич Матвеев не спешил задавать вопросы только что прибывшему из части инструктору службы собак Шестерикову. Не проявляя заметного интереса, он в то же время пристально изучал сидевшего перед ним выпускника школы служебного собаководства, будто с первого их знакомства хотел определить: подружатся они или нет?

Шестериков, смущенный таким приемом и встречей, томился. В обычное его спокойствие закрадывалось сомнение - все ли он сделал так, как полагается? Вроде все: на заставу прибыл вовремя, без опозданий, без происшествий в пути, капитану доложил четко, по форме. Так отчего же тогда молчит капитан, будто решает неимоверно сложную проблему - брать или не брать к себе вновь прибывшего?

А капитан и впрямь пытливо оглядывал Шестерикова - так, словно принимал его в свою собственную семью. Наконец осторожно, не выделяя вопроса интонацией, поинтересовался:

- Собак любите, товарищ Шестериков?

У Сергея отлегло от души: так-то лучше, ближе к делу… Любит ли он собак!.. Еще в учебном подразделении Сергей решил: на границу - только с четвероногим другом. Иначе для чего он ехал сюда, в край воспетых в песнях голубых озер, аж от самой Волги! Потребовалось бы - пошел бы к самому высокому начальству, но своего добился, доказал бы, что без собаки ему - никуда. К счастью, идти не пришлось: в части хорошо понимали, умели ценить искренние порывы. Любит ли он собак!..

- Равнодушному доверить собаку нельзя,- твердо поставил Шестериков точку.

Ответ понравился. Капитан даже зажмурился от удовольствия, сладкий холодок ответного доброго чувства заполнил его сердце - капитан тоже любил собак… Но и после этого капитан Матвеев внешне не потеплел к Шестерикову. Все так же он держал его в прицеле своих изучающих глаз и медленно, словно драгоценную влагу по капле, впитывал в себя четыре слова, сказанные Шестериковым: «Равнодушному доверить собаку нельзя».

Лишь много дней спустя Шестериков понял, чем был вызван к нему этот пристальный интерес Матвеева. Словно капитану предстояло тотчас принять бой, и он еще раз хотел убедиться, что рядом с ним - настоящий друг, который в самый тяжелый момент не дрогнет, не подведет.

Матвеев был одним из тех офицеров, кто беззаветно, до фанатизма предан границе… Поэтически настроенный заезжий корреспондент как-то написал о нем в окружной газете: «Матвеев… каждым сосудом, каждым капилляром своего сердца слышит, чувствует дыхание границы, словно она, живая и осязаемая, постоянно нуждается в его заботе и неизменно получает ее из его работящих рук».

Сергей, помнится, удивлялся: и как это удалось корреспонденту докопаться до «капилляров» Матвеева? Трудно поверить, чтобы капитан, внешне сухой и деловитый, дал повод для такой «развесистой корреспондентской клюквы».

Одно было бесспорно: капитан хорошо знал порученный ему под охрану участок границы, изучил все его особенности, сложный рельеф местности.

«Бывало,- читал Сергей все в той же статье,- капитан не спал ночами, мок под проливным дождем, увязал в неимоверно обильных здешних снегах, до изнеможения, на пределе сил, случалось, гнался и неизбежно настигал нарушителя границы… Им, немолодым, в общем-то, человеком в такие моменты владел почти юношеский азарт, откуда-то брались дополнительные силы, чтобы преодолеть гигантское напряжение, характерное для его нелегкой службы… Он, видимо, остро чувствует то, что метко выразил поэт: «Есть только миг между прошлым и будущим - именно он называется жизнь». Колоссальное уплотнение времени - «миг-жизнь» - не дает ему покоя, он словно ловит этот миг и сгорает в нем без остатка, сообщая огонь своей души товарищам по оружию… Поэтому он готов,- продолжал читать Сергей,- отдать границе все, чем обладает, ничего не прося взамен. Он может, живя с границей одним дыханием, одной заботой, состариться здесь,- как старится труженик, отбивший у диких камней и взлелеявший клочок благодатной обильной пашни,- за работой. Но он не может совершить одного - изменить ей, причиняющей ему массу хлопот, отнимающей у него огромное количество сил, предпочесть ей, от природы тревожной и настороженной, устроенность и уют. Но если бы в самый трудный день его спросили, что бы он хотел повторить из прошлого, Матвеев, нимало не колеблясь, ответил бы гордо: «Жизнь на границе!»

Вот с кем свела Шестерикова судьба…

Но все это Шестериков узнал позже… А тогда, немногим более года назад, он сидел в канцелярии перед капитаном и пытался понять, что за странный человек Матвеев, почему так дотошно расспрашивает его?

Внезапно что-то изменилось в лице капитана, Сергей чутко уловил этот момент.

- Вот что,- наконец глухо сказал Матвеев, положив руки на стол.- Предупреждаю сразу: на заставе «попутчиков», что шагают налегке, когда другие несут поклажу, нет. Мне мало, чтобы солдат только «от» и «до» исполнял положенное ему по Уставу. Вот какой ненасытный я человек - мне этого мало! Надо, чтобы каждый из нас исполнял свой долг на совесть, каждый!

О, какой протестующий огонь вспыхнул при этих словах в глазах Сергея!.. Зачем, думал Сергей, капитан без надобности упоминает это большое слово - совесть? Какие есть причины не доверять ему, предупреждать заранее? Разве не с отличием он окончил школу служебного собаководства?! Ведь Сергей и ехал-то сюда, на заставу Матвеева, горя лишь одним желанием - быстрее начать работать! Ему всегда казалось: он обязан отдать границе свой гражданский долг, вернуть ей те знания, что он получил в школе служебного собаководства… Правда, настоящую границу он еще ни разу не видел, но она неизменно занимала его мысли, будоражила воображение…

Сергей тогда еще не подозревал, как много перейдет к нему от капитана; не знал он, что вскоре и сам, как Матвеев, погрузится с головой в эту самую работу, ощутит к ней особый, ненасытный вкус - тот самый, когда человеку «всегда по-хорошему мало…» Ничего этого Шестериков пока не знал. И потому обида на преждевременные, как ему казалось, предупреждения капитана вмиг овладела его сердцем, остро и горячо забилась в висках.