- А мать-то Дремова, видно, где-то на полдороге застряла… А может, телеграмму не получила.

- Да, погода нелетная…- нехотя промолвил Лагунцов.

- Жаль Дремова,- вновь заговорил Пулатов.- Не хотел я жену свою волновать, в больнице еще все-таки, да как такое не скажешь? Расплакалась она… А сына-то мы назвали Сашей, в честь Дремова…

Помолчали. Потом старшина спросил:

- А правда, наш замполит остается на заставе?

- Правда, старшина. Куда же ему ехать. Он, может, впервые-то ее близко увидел, границу, пощупал своими руками… Тут, старшина, все по совести.

…Мать Дремова приехала из Барнаула на день позже. Долго стояла у свежего холмика. Все смотрела и смотрела. Она гладила разбитый фонарь сына и беззвучно плакала. Свозили ее и на тот участок, где прогремел предательский выстрел в ночи, где сын ее сделал последний шаг по своей земле… На другой день она уехала - не выдержала. Провожали ее всей заставой, выстроившись у фасада казармы.

Уже позже в пенале дремовского автомата обнаружили туго скрученную записку: «Друг! Если тебе достанется автомат № 2287, знай, с ним я задержал трех нарушителей. Бьет метко. Береги его, и он не подведет…»

На боевом расчете прочитали записку перед строем. Все молчали. Потом Кислов попросил отдать ему этот клочок бумаги.

- Пусть эта записка останется в комнате боевой славы…- сказал он хрипло.- Я опишу Сашин подвиг…

Завьялов неподвижно стоял перед строем по правую руку от Лагунцова. Не нарушая торжественного хода боевого расчета, у столика дежурного, где равномерными сигналами шли доклады с границы, стоял, записывая что-то в походный блокнот, полковник Суриков.

В руках Лагунцова, переданный дежурным сержантом, появился автомат. Олейников вздрогнул, когда услышал свою фамилию.

- Отныне автомат № 2287,- голос Лагунцова звучал торжественно,- будет вручаться лучшему пограничнику молодого пополнения. Первым его получает рядовой Олейников.

Солдат взял автомат. Словно забыв установленные слова ответа, Олейников поцеловал холодный металл, в некоторых местах протертый до матового блеска, и молча вернулся в строй…

- Когда-то я думал: на границе, наверно, и спят, не скидывая сапог, в обнимку с оружием… Да только теперь скажу: граница наша погонями живет часы, сутки там, другие. А все остальное - учеба. Будни. Ну и праздников, конечно, немножко…

Он философ, мой друг прапорщик Александр Медведев. Он только что вернулся с проверки нарядов, отогрелся горячим чаем, благодаря чему и обрел философическое настроение. У него дома лежат - среди прочих - фотографии именитых артистов с дарственными надписями. Он обеспечивал шестеркой лучших заставских лошадей съемки фильма «Сорок первый». Кормил озябших на осеннем ветру актеров немудреной солдатской кашей. Учил их скакать галопом, не сваливаясь с седла. Несся, как требовал сценарий, перед операторским объективом, совершенно очаровав режиссера,- белозубый, мятежный, гимнастерка на спине - пузырем…

Но Александр вспоминает об этом вскользь, и то если очень настоятельно просишь. Губы его при этом смыкаются, лицо становится сердитым, насупленным; глаза особым, искоса, взглядом как бы говорят: не это главное, понимаешь, не кино и популярность…

- Ты весну-то хоть раз видел по-человечески? Про дятлово кольцо слыхал? Это когда дятел соковицей на матерой березе лакомится. А что такое ожеледь, знаешь? Снежный дуролом, по-иному, ледяная налипь на ветках… А как барсук после спячки когти о наст дерет, обтачивает,- видел? То-то, не видел. Не знаешь. Жаль. А ведь оно - вот у тебя, под рукой, искать много не надо. Граница, когда на ней не стреляют, что кладовая без замков и стенок, только смотри и запоминай. А люди!.. Что ни человек, то картина. Ничего не изобретай, о каждом бери и пиши этюды с натуры…

Спасибо, мой добрый философ! Последую твоему совету.

Товарищ бабушка

Он вырос на пороге дома внезапно, заполнив собою дверной проем,- крепкий, как боровичок в невытоптанном лесу, сияющий, насквозь пропахший сладким инжирным запахом осени.

- Товарищ бабушка, докладываю…

Может быть, от энергии, силы, переполнявшей его, а может, от того, что лейтенант действительно был из породы людей не «мелкого сорту», как говорила бабушка,- дом удивительно стал вдруг похожим на вагон идущего скорого поезда: тонко затренькала, зазвенела посуда в буфете, весело, с брызгами зажурчала из крана вода, задвигались стулья.

Уж так повелось в этом доме-вагоне с первого дня, что он, лейтенант, создавал всюду шум, а бабушка глушила его, как глушит звук прокладка из губчатой резины: походя соединит створки буфета, закроет - чтобы зря не текло - кран, придвинет стулья.

Оба - и лейтенант Суворин, и «товарищ бабушка»,- живут в этом доме недавно. Бабушка поначалу написала внуку на заставу письмо:

«…Хочу повидать, и где-кось тебя посля учебы устроили? Чай, ни ухода за тобой, ни ласки какой. Искать тебя как? Разом про номер дома не пишешь…»

Он отослал на далекий Урал ответ:

«Приезжай, приласкай. Поживи у меня с недельку. Может, понравится. А найти меня просто: спроси заставу. Это и дом. Пограничные дома номеров не имеют».

Она приехала. Выбралась из «газика» ловко, колобком, будто всю жизнь ездила на военных машинах. Издали, от штакета перед казармой, оглядела встречающих, близоруко пытаясь определить, который из них - сплошь одинаковых, улыбчивых - ее, непутевый да необласканный.

Ей пояснили: нет сейчас лейтенанта на заставе, срочное дело у него на границе. Она осадила вмиг зардевшегося замполита:

- Как это нет? Как это нет? Должон быть. Родня едет, встречать полагается, сколько лет уж не виделись! С делами и обождать можно маленько…

А сердце так и подняло куда-то высоко-высоко, так и поджало сладкой гордостью-ликованием: ишь ты, какой занятой внучок, дело, гляди, у него!.. Порода! Характер…

Те, кто недалеко стоял и все слышал, заухмылялись: во бабуля дает, припечатала замполита на обе лопатки! Боевая старушенция…

Под улыбочки же заставских шутников бабушка сама, отказавшись от помощи, внесла в казарму две пухлые, большие, как стол, подушки, крепкую лозовую корзинку с откидывающейся крышкой. Шутники ждали, что будет дальше. А она, управившись со своими делами, вышла на крылечко, огляделась. Не зная, куда деть руки, не занятые работой, сказала просто:

- А солнца и вправду тут много.

И солдаты молча согласились, что да, здесь всего много: не только солнца, но и свирепых гроз, и снежных буранов, и камнепадов. Горы… Там и орлы вьют свои гнезда.

Потом, уже к вечеру, она увидела внука, поняла, что мудрено приласкать такого - большого да сильного. Он ей все маленьким виделся, голопузым да поцарапанным, в коротких, по щиколотку, штанах, отстающих от его стремительного роста.

Думала, на недельку и в самом деле, повидать только - и обратно, да загостилась, и вот уже четвертый месяц махала в письмах невесткам рукой: ну вас, поживете покуда там без меня, ничего с вами не случится…

Лейтенант, войдя тем веселым днем в канцелярию, первым делом увидел уральский подарок - белые тугие подушки, а за ними - бабушку.

Их будущий дом еще тянулся к небу стропилами, напоминающими ребра. Не был он и пришлепнут сверху серенькой кепочкой-шалашиком шиферной крыши, гуляли в нем пряные южные сквозняки, так что лейтенант пока ночевал у себя в канцелярии - в случае чего, и к заставе бежать не надо.

Войдя, увидев бабушку среди высоких подушек, улыбнулся. С тех пор отношения между ними шутливые.

- Товарищ бабушка, докладываю: нарушителей госграницы сегодня не обнаружено, контрольно-следовая полоса в полном порядке, дозорная тропа проходима - только что вернулся с проверки. Горы тоже стоят на месте.