И, пожалуй, это главное в его характере: помогать людям обретать не профессию, нет, а умение находить даже в скучной повседневной работе красоту и полезность. Бывший его ученик рядовой Петр Муразов до сих пор приезжает в часть спросить совета, получить консультацию. Недавно пригласил на свадьбу. Работает краснодеревщиком. Вырос питомец, обрел собственные крылья…

Но одна забота не давала Евгению Петровичу покоя. Многие вечера, когда кончался его рабочий день, в столярке подолгу горел свет, клонилась над эскизом голова умельца.

- Что мастерить собрался? - спрашивали сослуживцы.

- Тайна,- отвечал он с улыбкой. И добавлял: - Светлая тайна.

Пожалуй, она родилась, когда в часть приезжали пограничники - герои Уссури: В. Захаров, В. Бубенин, Ю. Бабанский. Им он вручил инкрустированные пор-треты собственного изготовления, удивительно живо передававшие образ героев-пограничников.

Тогда же Морозов решил: надо заложить у себя в части сквер Победы. Место подходящее он уже приглядел. Морозов не сомневался: командир поддержит его идею, поможет чем надо.

И вот первый пилон, на котором только два символа - звезда и алая гвоздика,- вытянулся в небо. Мечта стала осуществляться.

Морозов работал и вспоминал: «Как Однажды Жак-Звонарь Городской Сломал Фонарь…» Семь магических цветов. Как это мало и как много!..

Долог ли путь солдата от призыва до увольнения в запас? По времени - для сравнения - всего-то два урожая, два кругооборота в природе: зима-лето, зима-лето - и дома. Расторопная природа за это время успевает обновиться лишь дважды. А человек, высшее ее создание?

Его «обновление», истинное созревание подготавливалось восемнадцатью годами предыдущей жизни: от ясельной группы до рабочего коллектива или студенческой аудитории.

Мы не задумываемся над тем, как, в сущности, мало человек приспособлен к жизни! Нет у него ни острых клыков, ни когтей, чтобы добывать себе пищу. Нет у него и быстрых крыльев, стремительных ног, чтобы уходить от погони. И все-таки человек всегда и во всем побеждает благодаря единственному, но всемогущему оружию - знанию.

Как она длинна и многообразна - дорога, что ведет человека к знанию!.. Ее исток лежит в далеком-далеком, наивном и восхитительном детстве; но странное дело: приходит мудрая старость, а дорога по-прежнему манит вперед, по-прежнему не кончается, таит в себе новизну, радость открытий. Вечное, непрерывное движение… Честь же тому, кто, не кляня ухабы и непогоду, прошагал дорогу познания собственными ногами, кто не оглядывался по сторонам в поисках обходных тропок и устроенных уголков. Кому она давала не просто смену впечатлений, географических мест, но опыт, силу для новых высот, для свершений…

Было на этой дороге все: первый самостоятельный шаг, доброе слово «мама», радужный мыльный пузырь, самостоятельно вбитый гвоздь, розовое облако, похожее на слона или птицу, букварь, границы нашей Родины, обозначенные на карте, волнующий запах сирени, теорема Пифагора, майская зелень берез, тайная любовь к недосягаемо взрослой учительнице, первое мимолетное разочарование, пугающе-сладкий успех, внезапно глубоко прочувствованная скорбь, солнце, шальной ветер, почти доступный горизонт…

Восемнадцать лет… Начало пути. Начало жизни.

Затем весь этот багаж, спресованный в одном лице, попадает вместе с человеком в армию, скажем, на отдаленную заставу, где уже не пристало размахивать руками и убеждать остальных, какой ты хороший, где не принято призывать других к активной работе, потому что надо делать саму эту работу - ежедневную, изнурительную, но благороднейшую воинскую работу, ибо только тогда все увидят, чего ты стоишь на самом деле.

Зима-лето, зима-лето. Не каждому дано за этот промежуток времени совершить подвиг. Но след - твой «урожай» в жизни - единственный и неповторимый след ты после себя оставляешь. Непременно. Каков он, таков и ты - так будут судить о тебе пришедшие после тебя на заставу. Таким тебя будут знать сослуживцы, чьи кровати в казарме стоят рядом с твоей, чьи сердца бьются в унисон с твоим. А краюха трудного солдатского хлеба - того самого, что растили заботливые руки, пока ты рос физически и духовно - одинаково может насытить человека добросовестного и не очень, сильного и слабого, трудолюбивого и лодыря. Краюха, отломленная от общей буханки…

Многие месяцы - от призыва до увольнения - я прослеживал судьбу одного паренька, Алексея Медникова. Подкупало в нем многое: приветливая застенчивость, постоянная тяга к общению, суждения о жизни, жажда к работе и знаниям… Были в Алексее такие черточки характера, которые я видел у многих солдат-пограничников, несущих службу на самых различных участках границы. Что-то общее замечалось в этих людях, ни разу не видевших друг друга, и тем чаще вспоминал я подробности нашей первой встречи с Медниковым, мысленно восстанавливал портрет Алексея. По редким сообщениям окружной пограничной газеты убеждался, что служит мой герой, как прежде, по велению сердца, что торит он свою тропу в жизни уверенно, открыто, как настоящий воин и гражданин.

И вновь я обращался к самым первым его дням на заставе, к началу.

СНАЧАЛА, поднятые по тревоге, они бежали рядом - братья Шаповаловы, Петр и Павел, он, Алексей Медников, и рядовой Полуцыган. Жесткий и гремучий сивый камыш цепко схватывал за ноги, тянулся длинными острыми саблями к лицу, норовя полоснуть, не пустить… С трудом Алексей разрывал его капканные сцепления, упрямо бежал, натыкаясь в темноте то на куст облепихи, то на валежину, то на еще какой-то неведомый ему колючий запутанный кустарник.

Пока, выламывая ноги, продирался, запоздало ощутил: отстал! Только что угадывались впереди широкие, надежные спины Шаповаловых - и нет их. Даже дебри не колышутся. Вверху стыла луна - равнодушная, безликая, пустая.

«Подождите!» - мгновенно оценив ситуацию, уже хотел крикнуть Алексей товарищам и вдруг совсем рядом услышал привычный голос Полуцыгана, замыкавшего группу:

- Медников, ты что это остановился? Потом будем отдыхать, а сейчас нажимай. Ну! Не теряй времени.

Время, время, время! С первых дней службы на границе Алексей был поставлен в его жесткие рамки. Но сейчас совсем другой смысл заключало в себе это слово - уходило время, в которое прорвавшийся на нашу территорию враг предпринимал отчаянные попытки скрыться. Уже, должно быть, им пройдены многие метры преступного пути, уже вся жизнь заставы подчинена одному: найти и обезвредить… А он, Алексей, едва не плакал от обиды,- ноги, прежде такие послушные, стали вдруг ватными, чужими, отказывались служить.

«Да что это, в самом деле? - спрашивал себя Алексей.- Другие-то ведь бегут! Шаповаловы, Полуцыган - все могут».

О тех, кто ушел вперед, увлекая за собой заставу, машинально подумалось: им труднее. Может, потому, что они были первыми? Петр Шаповалов только что вернулся из наряда, не успел еще заснуть, как весь личный состав подняли по тревоге - обнаружили след…

Павел, брат, тоже отдыхал - ему предстояло выйти в наряд на границу через два часа.

А он, Медников? Чем был занят он? С утра, встав ни свет ни заря (привилегия ночного повара), приготовил сытный завтрак. Второй повар, Шевченко, похвалил, а уж его-то похвала чего-нибудь да стоила; Шевченко окончил школу поваров и в этом деле толк знал… Еще что? Что у него было еще, после завтрака? Вдвоем они сделали закладку на обед и, пока напарник отдыхал, а обед доваривался, Алексей набросал скупое письмо домой, родителям. Так, самое общее, чтобы не волновались: жив-здоров, ноги держит в тепле, а голову в холоде,- это для мамы. Что служит нормально, занимается не утрамбовкой воздуха и упаковкой дыма, а настоящим мужским делом,- для отца.