В моей жизни еще не было подобных дней. В моей короткой жизни еще никогда не было столько горя, грязи, мерзости и опустошения сразу вместе, одновременно… Я помню, как лежала на заднем сиденье родительского джипа, и меня мутило, жутко мутило! Андрей иногда оглядывался, спрашивал, не хочу ли я подышать воздухом. Только не надо думать, что это была забота. Он просто боялся, что меня вырвет прямо на сиденье. И меня вырвало. Пожалуй, я сделала это специально. Он не должен был предлагать мне водку.

Мы ехали с похорон. Было очень душно, хотя солнце уже село. Машина провоняла дорогими духами гламурных маминых коллег. Ненавижу их! Они понатащили столько гвоздик! Мама их терпеть не могла. Андрей тоже не знал, и тоже притащил венок, нашпигованный этими гвоздиками и хвоей, как рождественская ёлка. Я была рада, что этот маскарад наконец окончен. Мы ехали домой, хотя дом для меня уже не был домом. Мы переехали в этот коттедж только месяц назад. Он казался мне совсем чужим, как и Андрей… Поминки были мне так же омерзительны, как и весь этот цирк: парад лицемеров, шлюх и их бизнес–френдов. Никто из них не стоил даже ногтя маминого мизинца! Никто из них не способен понять, что это был за человек. Про Андрея я уж молчу. Не мне осуждать её выбор, а доказывать очевидное, грозило крупной ссорой… Это он предложил мне водки. Я конечно благодарна ему за то, что он не стал читать мне нотации и разрешил покурить в машине, но предлагать семнадцатилетнему человеку водку!.. да еще и говорить, что это нужно! Я посмотрела на него с омерзением. Мама никогда бы этого не одобрила. С еще большим омерзением поднесла рюмку ко рту и, поверив ему, что «сразу станет легче», влила в себя этот яд. Тогда еще я не знала, но теперь с уверенностью могу сказать – яд намного приятнее! Нечего было удивляться, что по дороге домой меня всё–таки вырвало. Однако Андрей выглядел очень раздраженным. Он перестал на меня посматривать в зеркало, опустил все стекла и набрал скорость, чтобы не чувствовать запаха. Мне было все равно, мне было не стыдно. Я злилась, я уже почти ненавидела его. Смутно помню, как мы приехали домой. Я отправилась в душ, облилась ледяной водой. От холода сразу протрезвела, но теперь мне стало стыдно, больно и страшно. Сидя на полу душевой, я ревела очень долго. Я не понимала, почему так произошло. За что Бог сделал так? В чем я так сильно виновата? И что мне теперь делать?.. Андрей, хоть и старался быть если не отцом, то другом, но все равно, он – чужой. Он обо мне ничего не знает, да и никогда не интересовался… Я плакала навзрыд, так плакала, что сводило живот, но не могла остановиться. Странно, мне казалось, что становится легче, когда плачешь. «Надо успокоиться, надо жить…» – говорила я шепотом сама себе, но мысли о продолжении обычной жизни нагоняли еще большую волну горечи. Я умывалась и снова ревела. И так до тех пор, пока Андрей не постучал.

– Лиз, ты там как?! – его голос вернул меня к жизни и немного согрел. Всё–таки беспокоится обо мне. Значит не всё так ужасно, как мне кажется.

– Я сейчас! – я даже испугалась, как охрип у меня голос.

Когда я вышла (а вышла я в мамином халате, потому как это была её ванная комната, и там ничего больше не было), Андрей повернулся. Ему тоже было не по себе, и он сидел на их кровати, но вроде глаза были сухими, он просто устал. Он почему–то застыл с глупым видом, приложив пальцы ко рту.

– Что? Я испачкала одежду! Там… не было больше ничего… – я оценила ситуацию и покраснела, а краснею я прямо на глазах, сразу видно, такими пунцовыми пятнышками, – Извини, если напугала… – не совсем то, что я имела в виду, но тоже сойдет – подумала я.

– Да нет… – мне показалось, или он действительно усмехнулся?!.. – Ничего, – выдавил он из себя, наконец–то опустив руку, – Тебе идёт, – теперь мне не показалось – он действительно улыбнулся, но очень печально… не придерешься…

Уже дойдя до своей двери, я услышала:

– Я… кофе сделаю! Будешь?!

«Сегодня всё не по своим законам. Он хочет казаться близким, даже семью себе представляет…» – я его пожалела, да и хотелось мне кофе, просто на несколько секунд я впала в ступор.

– Давай!

* * *

Вот так, наверное, должно было быть. Когда люди в какой–то беде, они объединяются, даже если раньше враждовали. Я даже на это время забыла своё «защитное хамство» и стала называть его по имени. Мне показалось, он это оценит. Был для меня человеком без имени, не личностью значит, никем… Теперь все преграды и мысленные, астральные заборы рушились. Меня тянуло к Андрею. Потому еще, наверное, что в доме, в этом чужом мертвом доме, было так пусто, холодно и одиноко. Здесь еще пахло краской. Двери неплотно закрывались, а на чердаке постоянно шумели птицы. По–настоящему уютно было только в гостиной. Там мы и сели пить кофе с моим отчимом. Боже, неужели я решилась на это слово?.. От одного только созвучия «ОТЧ» меня бросает в дрожь! Ладно, это всё эмоции… К тому времени я уже конечно переоделась. После ледяного душа мне стало страшно холодно. Я надела любимый мягонький спортивный костюм, ворсистый, велюровый, наверное. Не знаю, как правильно называется этот материал, но он мне очень нравится. Он уютный и греет прямо душу, а не тело… Андрей тоже переоделся в домашнее, почему–то белое. Я не стала спрашивать, почему. Черт с ним. В конце концов, это его моральные проблемы! Если он не считает нужным соблюдать траур, меня это не касается. Может, он решил, что ему не идет черное?.. На него это похоже. Он не женственный, но очень любит свою внешность. Фигура у него, как у атлета. До сих пор не пойму, зачем это в бизнесе, и как это помогает на совете директоров… Андрей больше похож на деятеля шоу–бизнеса, чем на соучредителя компании. На загорелых раскаченных плечах действительно лучше смотрится белая майка. Только… на кой черт ему сейчас красоваться своими мышцами?! Перед кем?.. Вот за это я его, наверное, и не любила…

Я села на вторую часть углового дивана, перед телевизором. Андрей услужливо преподнес мне чашку кофе, плюхнулся обратно, на тот же диван, и подобрал с журнального столика пульт от плазмы.

– Хочешь посмотреть чего–нибудь, или не включать?.. – вежливо поинтересовался он.

Я покачала головой, глядя в темный экран, как в «Черный квадрат» Малевича, будто пытаясь там что–то увидеть. Я представила рекламу, комедию, мелодраму… пожалуй, всё что угодно будет нелепо сейчас смотреть.

– Ладно… – он пожал плечами и небрежно швырнул пульт обратно на столик, – Лиз, я хотел поговорить. Если ты, конечно, можешь сейчас говорить…

Я взглянула на него и поймала его взгляд. Андрей был взволнован, отпускал слова очень осторожно, будто боясь сказать лишнего.

– Смотря о чём, – ответила я, поворачиваясь к нему всем корпусом, чтобы и дальше наблюдать за его странным поведением. Я подобрала ноги и села по–турецки, сжимая горячую чашку с черным кофе, едва отпитым. Во–первых, кофе был слишком горячим, а во–вторых, Андрей не знал, что я пью только капуччино. Мог бы и запомнить за полтора года…

– Ой, ладно, слушай, чего–то я рано завел тему. Давай потом, когда всё уляжется, – пошел на попятную он.

– Поздно. Уже заинтриговал, – я ему улыбнулась, но одними уголками рта.

Это означало, что я недовольна. У меня, когда я так улыбаюсь, появляются такие ямочки на щеках. Похоже, Андрей только сейчас это заметил, и с интересом разглядывал моё лицо, пока я не окликнула его по имени.

– Ну, хорошо, хорошо! – согласился продолжить он, – Я хотел сказать… Мы должны держаться вместе сейчас. Тебе надо институт закончить. В общем, до твоего становления на ноги мы с тобой – семья. Дальше, если захочешь, мы разъедемся. Я просто знаю, как ты ко мне относишься, Лизавета, и…

– Да ладно, бывает у всех. Так, чтоб с неродным отцом были хорошие отношения, я еще не встречала… – мне стало его как–то жалко, захотелось утешить, разуверить его, сказать, что это всё мой поганый характер. Мне на какой–то момент показалось, что он действительно переживает из–за не сложившихся у нас с ним отношений.