– Он уже уехал? – мне этот его уход тоже не понравился. У меня операция, а он! Он просто смылся. «Никогда не прощу», – подумала я тогда.

– Да, он сказал, что не спал всю ночь. Ему нужно отдохнуть. Просил вам передать, что приедет завтра днем, – он закрыл свои записи и поднялся из–за стола. – Голова еще кружится?

– Сейчас уже нет. Но, если потрясти вот так… – я помотала из стороны в сторону головой, – кружится.

Доктор чуть заметно улыбнулся мне.

– Значит, не надо трясти пока…

Я оценила и тоже ему улыбнулась. Он казался вполне милым человеком. Разрядил обстановку своим шутливым настроением.

– У меня, правда, аппендицит? – мой голос даже дрогнул при этих словах, так мне было не по себе.

– Мы это скоро узнаем. Экспресс анализы вот–вот будут готовы. А потом, если понадобится, мы сделаем УЗИ, и тогда я точно скажу, – он все правильно и логично говорил, и меня перестало грызть это ощущение загадочности, подозрительности… – Что, никогда раньше не оперировали? – не люблю, когда врачи так говорят, безлико, будто к кому–то другому обращаются, а оказывается, что к тебе, ведь больше нет никого рядом.

– Нет… – я покачала головой и почувствовала, что снова мутит.

– Не мотай головой, – усмехнулся он. – Я сейчас вернусь, посиди пока…

Доктор вышел в коридор, закрыл дверь… запер! Он так резко перешел на «ты», но меня это не злило. Он мне понравился как раз тем, что попытался меня разрядить, показать, что все вокруг не так уж официозно. «Вот только то, что он дверь закрыл на ключ… ну, наверное, и этому есть логическое объяснение…» – подумала я. Если бы хоть толика памяти вернулась ко мне тогда, я, наверное, встала бы и просмотрела все бумаги на его столе, выглянула бы в окно… он оказался так не предусмотрителен. А ведь я могла соврать, что не помню ничего… Тогда бы мне многое стало ясно. Но… что говорить, я пребывала в таком глубоком спокойствии и неведении, что даже не знала, что и где могла бы обнаружить. Вероятно, он на то и рассчитывал, не стал пугать, не хотел, чтобы я заподозрила что–то до определенного момента. А потом… он вернулся с моими результатами. Еще более оживленный, чем когда уходил. Он принялся закреплять листы в карту, но в его движениях наблюдалась какая–то нервозность, торопливость, суета…

– Ну, что там?.. – я заерзала на кресле, хотела даже слезть, но он не велел, жестом показывая еще посидеть.

– Там?.. – он взял в руки карту и заходил с ней по кабинету, – Там, в принципе, все хорошо, как я и предполагал. А у тебя легкое отравление токсином.

– То есть… алкоголем?.. – мне было трудно его понять, и его веселье… будто это ему должны были вспарывать брюхо, а не мне.

– Необязательно алкоголем… – он небрежно бросил карту на стол и принялся рыться по ящикам, ища что–то. Он делал все так, будто сам только что выпил. Мне это совсем не понравилось. «Что может быть хуже пьяного врача?!» Наконец он взял все, что хотел и присел на табурет, где недавно сидела сестра, бравшая у меня анализы, рядом со мной. На столике разложил все, потом, как будто отстраняясь от всего этого, прикрыл ладонями колени и взглянул мне в глаза так воодушевленно весело… – Мне теперь надо кое–что сделать…

«Кое–что?! Врачи так не говорят!» Страх снова стал разливаться по моим венам. Вернее, наверное, это был адреналин… Много–много адреналина.

– Что значит: «Кое–что»?.. Вы сказали, что это – не аппендицит, что операция мне не нужна. Что еще?.. – мой голос так дрожал, будто я сейчас расплачусь.

– Это – не аппендицит, – согласился он совершенно спокойным тоном, вставая передо мной во весь рост. – Операции никакой не будет. Пожалуйста, Елизавета Петровна, не впадай в истерику. Что тебя так напугало?

«Ну вот, он снова вернулся к официальному тону. Даже отчество мое запомнил из карты. Что же ему нужно?..»

– Это ваше выражение: «Кое–что»! Почему не называть вещи своими именами? – нет, я – все–таки вздорная девчонка. – Или это слишком для меня заумно, вы считаете?..

Любой нормальный медик вышвырнул бы меня вон после такого, но этот… Он даже глазом не моргнул, пока я кричала. Он просто взял и пристегнул мои руки к подлокотникам. Сначала одно запястье, потом я стала отталкивать его, но он справился и вторую руку привязал. Навалился корпусом, и ноги тоже ремнями перетянул. «Доктор Франкенштейн какой–то! Господи, он маньяк… это конец…» – я чувствовала, что вот–вот заплачу, но была, наверное, слишком напугана необъяснимостью происходящего. Когда в голове нарисовалась сцена насилия, вот тут меня пробрало. Я кричала и плакала навзрыд, но и тогда мне не было по–настоящему страшно, как стало потом… когда я все узнала. «Франкенштейн», как ни в чем не бывало, не обращая никакого внимания на мои крики и слезы, сел. Он взял со столика жгут, здоровенный шприц и приготовил пакет для плазмы. С хладнокровием убийцы перетянул мою левую руку выше локтя, пальцами обхватил локоть… такие сильные пальцы. Когда кровь стала поступать по трубке в пакет, доктор отстранился и перевел дух. «Он все–таки нервничал, значит живой, не робот!» – иронизировала я, уже молча, наблюдая за ним.

– Не поймешь, но придется… – вздохнул он, уставив взгляд себе в коленки. – Тебе придется многое принять и понять, Лиза.

Я лишь всхлипывала в ответ, не решаясь и не желая говорить с маньяком. Он продолжал:

– То, что у тебя было – отравление наркозом… – он мельком взглянул на меня, – наркотическое опьянение… – снова короткий взгляд, – Снотворного перебра… ла… – он долго не решался произнести окончание, будто знал, что я не сама его приняла.

– Снотворного?.. – мой голос снова хрипел, да я уже привыкла к этому. – При чем тут снотворное? Я не понимаю, что происходит… Что вам нужно? Вы… вы… – я не решилась сказать, это прозвучало бы так глупо.

– Я вовсе не монстр… большего зла, чем сейчас, с тобой никто здесь не сделает. Это пока все, что я могу сказать.

– Вам… – я взглянула на катетер, по которому моя кровь уходила из тела, – нужна кровь? Это – контрабанда какая–то? Вы её продаете?

Доктор улыбнулся мне, не зло, а даже как–то с сочувствием.

– Ты все правильно поняла. Ты молодец, Лиза. Надеюсь, мы с тобой подружимся, и ты не станешь слишком на меня злиться, ведь я здесь выполняю свою работу, не более… Надо мной есть начальство, покровители и все прочие, так что… я – не «Доктор Зло»…

– Подружимся? Да, конечно… в гробу я вас видела! Где Андрей?! Где мой отчим? Вы видели его? Он по стенке вас всех размажет! Он занимался борьбой. У него и пистолет есть. Он завтра приедет и башку вам разнесет, выродки ненормальные! Ну, как вам такая дружба?! – я вконец сорвала голос и не могла больше кричать. И сил не было. Вместе с кровью уходила моя жизненная сила, моя жизнь! Я ведь не знала, сколько нужно, чтобы умереть от потери крови. И я вдруг задумалась над этим и замолчала. Все это перестало иметь смысл. «В любом случае, до завтра я не доживу…»

– Знаешь… – доктора мой спич не убедил, он грустно вздохнул снова, – ты здесь не единственная, но ты одна такая… И, если честно, мне действительно очень жаль…

Я не смогла ничего сказать, я лишь повернулась к нему, когда он вынимал иглу из моей руки. Опустила голову на подголовник, закрыла глаза… глубоко–глубоко дышала, чтобы не забыть дышать. Пакет наполнился, с меня сняли жгут. Стало легче.

– Вы меня долго… будете держать?.. – не открывала глаз, боялась… Я вообще не шевелилась.

– Задай вопрос иначе, пожалуйста… – судя по голосу, ему, и вправду, было тяжело.

– Сколько я буду еще жить?

– Долго. Достаточно долго. Мы здесь никого не убиваем. Мы делаем то, что делаем.

– Как сухо… У вас есть дети?

– Отдохни… – это – все, что он ответил.

Я глядела в потолок, и мысли, словно острые осколки, словно хищные птицы… так и вонзались в мозг, в сердце. Было очень тяжело дышать. Лицо горело, наверное, от соли, от слез. Рука противно ныла. Доктор прижимал тампон, держал его на месте прокола, как положено. Я решила не думать о нем, не замечать, будто его и нет… иначе во мне бы ничего не осталось кроме ненависти. А я думала о том, что произошло со мной за эти сутки. «Мама… мамочка, мне так страшно! Я так и умру здесь?.. Никогда больше не выйду из этого притона?!» – я непроизвольно взглянула в его глаза, а он в это время глядел на меня. Отвернулся, спрятал глаза, но я успела увидеть в них неподдельное сострадание.