Что касается Светланы, то она, презрев мелочи, остановилась на главном: наступила ее пора, пробил ее час, выпал ее шанс. И непонятно лишь одно: как эта встреча не состоялась раньше!
Юрий Николаевич пошел по бульвару. Он был задумчив и плохо слышал, что говорит ему начальник участка. Кажется, что-то насчет доставки песка.
Приезд начальства был внезапный, но на бульваре царил полный порядок. Если не считать того, что недостроенный цветочный киоск мозолил глаза в самом неподходящем месте: вопрос о «малой архитектуре», безусловно, был вопросом номер один…
Юрий Николаевич вяло подумал, что хорошо бы переманить в Зеленый трест специалиста именно по парковой архитектуре Алексея Дмитриевича Ковригина.
Но тут же засомневался: у Ковригина не тот характер… Нет, проекты его, безусловно, интересны, спорны. Чурин как раз любит такие, по которым можно поспорить… Но Ковригин всегда лезет на рожон: спор получается какой-то неинтеллигентный, с ненужными резкостями.
Он не хотел задерживаться на неприятных мыслях. Гораздо важнее то, о чем говорит ему сейчас начальник участка. Этот хитрый и деятельный Хижняк. Необходимая пропорция древесных пород постепенно восстанавливается… А ведь это была его, чуринская, идея: чтобы в каждом городском сквере имелись максимально дающие тень породы. Конечно, эстетика — дело немаловажное, по сейчас не до эстетики: оздоровление городской среды, противопоставление благородного микроклимата бульваров загрязненной атмосфере улиц — вот главное. И в этом направлении уже многое сделано.
Это то, что дает ближайший успех, что можно показать уже завтра: зеленые оазисы среди современной городской пустыни… Новые бульвары по последнему слову организации живой природы в рамках города. Прежде всего — деревья. Их выбор должен основываться на строго научных данных. Тополь, например, отличается самым обильным выделением кислорода, а ясень — почти рекордсмен по задержке пыли и очистке воздуха…
И пора перестать сравнивать с каким-то там 1913 годом, как у нас любят делать! Да, в 1913 году в Москве было 830 гектаров под зелеными насаждениями, а сейчас — 20 тысяч. Но можно ли сравнивать купеческую Белокаменную со столицей мира — современной Москвой? Самое важное то, то в нашей практике — крупные зеленые массивы, заводы-сады… И все же кустарно, не государственно подчас решаются вопросы озеленения даже в Москве! Еще не внедрена повсеместно простая мысль: вопрос озеленения не может решаться на уровне строительных организаций, — Юрий Николаевич мечтал сосредоточить в своих руках заботы обо всем зеленом наряде столицы.
Агроном Забродин, молодой, с мечтательными глазами, как всегда, распалял его своими неожиданными идеями. Сейчас он ввернул словцо: «раскованные посадки». А это — ничего! Это значит: асимметрия, своеволие в выборе цвета и формы… Выразительность, выразительность — это главное. А чем она достигается? Неожиданностью цвета и формы…
Прохожий должен остановиться, как бы он ни спешил… Перед красотой, гармонией, которая может быть и в контрасте.
Но, невнимательно слушая сопровождающих его, раздумывая одновременно над глобальными задачами дела, Чурин ни на миг не забывал прелестного видения в босоножках тридцать пятого размера. Он ни в коей мере не собирался выказывать свой интерес, но вместе с тем решил, что не уедет с бульвара, не определив: кто она, когда и где он сможет ее увидеть еще раз, но уже с большей степенью приближенности.
Он еще не надумал, каким образом выяснит все это, но не волновался, будучи уверен, что в конце концов направит разговор в нужную сторону.
Поэтому пока что он спокойно и требовательно выяснял, почему до сих пор поле анютиных глазок не выглядит именно полем, то есть нет впечатления цветочного массива, «нищенски убого выглядят не слившиеся в одно целое растения…». Почему у одного из так называемых диванов обломана спинка, и раз уж так случилось, что над ней потрудился какой-то пьяница, подхваченный, впрочем, тут же милицией, то почему не заменили покалеченный диван? Могли бы проявить, но крайней мере, такую же оперативность, как милиция.
От него не укрывался ни один самый мелкий непорядок, самая ничтожная оплошка. Но так как все его внушения имели резон и делались в уважительно-доверительной форме, не были в претензии даже те, кто почувствовал себя на грани выговора, каковые, собственно, выносились редко.
Осмотр бульвара длился долго; несмотря на это, управляющий трестом не присел ни разу, он оставался бодр и казался неутомимым. Его тяжелый подбородок вздергивался, когда что-то радовало его, и угрюмо прятался в воротник модной цветастой рубашки, а взгляд исподлобья не предвещал ничего хорошего, когда что-то оскорбляло его глаз. Под конец они зашли в затейливо оформленный павильончик, где располагалась контора участка. Здесь записали все претензии и указания.
И вдруг, словно вспомнив нечто важное, Чурин спросил:
— Как у вас, товарищи, обстоит дело с молодежью? Посмотришь — вроде одни старики и копаются, а надо бы укрепить кадры свежими силами. Влить, так сказать, молодую, горячую кровь…
Начальник участка искренне запротестовал:
— Да мы целый отряд молодежи приняли: кончившие техникум, прежде всего… Ну и самотек имеется тоже.
«Вернее всего, она — из самотека», — подумал Юрий Николаевич и строго сдвинул брови:
— То есть? Что значит «самотек»?
Начальник участка попытался объяснить:
— В нашем районе — известные всей Москве садоводы-любители. Они попросились к нам на работу. Ну, конечно, заслуживает внимания такой почин. Да и люди стоящие. Не могут жить без дела, хоть и сильно в летах…
— Так ведь я молодежью интересовался, — нетерпеливо прервал Чурин, решив, что начальник участка чересчур говорлив.
— А я думал — вообще самотеком. Ну, еще вот дочка Марии Васильевны Светлана — она из торговой сети к нам перешла.
— М-м… это… — Чурин пальцем изобразил у себя на затылке конус.
— Вот-вот…
— Я ее такой помню, — управляющий показал, какой именно, потому что вспомнил, что примерно лет десять назад Мария Васильевна приводила на елку, устраиваемую в тресте, беленькую девочку, на редкость не застенчивую. А запомнилось это потому, что девочка очень уверенно и спокойно прочитала под елкой довольно длинное стихотворение.
Юрий Николаевич сейчас никак не связывал ту девочку с красоткой, увиденной сегодня.
Он подумал немного:
— Знаете, что мы предпримем? Соберем молодежь — наших работников. Я сделаю доклад. Ну, о перспективах… В широком плане. — Чурин вдохновился: — Я расскажу о своих заграничных поездках: опыт Европы… Традиции и новаторство в деле городского зеленого строительства…
Он остался доволен собой. Не стоит затягивать: обещанный доклад он сделает в ближайшие дни. Соберется человек сто с лишним? Чудесно. Пригласить корреспондентов московских газет. После доклада пусть молодежь потанцует. И чтобы буфет… Словом, своего рода вечер отдыха. Но со смыслом. Обязательно со смыслом.
Он представил себе все очень точно. И эту с «конусом» — в центре вечера. Так сказать, «групповой портрет с дамой»…
Чурин стал прощаться. На предложение вызвать машину отмахнулся:
— Я попросту — троллейбусом.
Когда он вышел за ограду бульвара, уже началось оживление часа пик. Он решил пройти пешком до метро. И здесь уже дал волю своим мыслям.
Беда в том, что душа у него осталась молодой. В каком-то отношении даже более молодой, чем в пору его физической молодости. И желания его обуревали молодые. Сверстники жили интересами работы и детей. Свободное время убивалось телевизором или преферансом. Юрий Николаевич умел высвобождать время для себя при всей своей занятости. Куда его тянуло? На рыбалку — не пассивную над лункой или на бережку, нет! Он любил ловить на блесну, в движении. Зимой — лыжи, слалом. В отпускное время он не ездил ни в санатории, потому что был здоров, ни на дачу, поскольку презирал унылое прозябание на лоскутке «живой» земли. Неудивительно, что он особенно остро воспринимал простор и протяженность московских бульваров и прекрасное соединение урбанизма и природы, которое они представляли. Как же он распоряжался своим отпуском? Он отбрасывал все, что окружало его в обычные дни, мысли о работе, о семье. Отправлялся один. Не на юг. Не в Прибалтику. Вдалеке от модных и шумных мест он ощущал себя совсем молодым, сходя с поезда на маленькой станции, в родных своих местах: на Харьковщине. На базарной площади садился в автобус, набитый говорливыми женщинами с пузатыми кошелками, чтобы покинуть жаркую и душную коробочку, где понравится. Где приглянется что-то напомнивший заросший ряской ставок или — на пригорке старая церковка с недавно покрашенными синими луковками куполов.