— А с кем может? — горько воскликнула Мария Васильевна, но тут же поняла, что вопрос ее чисто риторический. Однако Света приняла его по-другому и ответила совершенно серьезно и обстоятельно, как было ей свойственно:

— Возможно, очень скоро я на этот вопрос отвечу.

И, чмокнув мать в щеку, выскользнула из квартиры, как рыбка из аквариума. Однако не с тем, чтобы беспомощно трепыхаться на песке, а совсем напротив: обрести новую жизнь в иных водах.

А Мария Васильевна, хоть и несколько оттаявшая от звонких и искренних поцелуев Светы, озадаченно спрашивала себя, что могли означать слова дочери. В чем они с Костей не сошлись? С Костей, который «с каждым днем любил Свету все больше»? Эта формула, высказанная им однажды, продолжала безотказно действовать. В этом не было сомнения, а жизненный опыт говорил Марии Васильевне, что в такой ситуации можно оставить мужчину только при одном условии: если засветило новое чувство, более сильное, а может быть… больше сулящее?

Мария Васильевна не пыталась прояснить для себя это последнее предположение, как обычно отталкивая любую мысль, которая могла бы представить Светины побуждения не очень благородными.

Разве Светлана когда-нибудь жаловалась на скромность их жизни, даже тогда, когда им было много труднее, чем сейчас? Разве она не выказывала каждодневно свою благодарность матери за жертвы, которые та приносила, чтобы доставить Светлане маленькие радости и осуществить ее скромные желания. Света и не имела других. И конечно, Костик тоже приносил эти жертвы, и Света продолжала оставаться на том же скромном уровне в своих требованиях. Да нет, она вообще ничего не требовала, зная, что муж, как и мать, сами положат к ее ногам все возможное.

«Возможное? А может быть, — вдруг опасливо подумала Мария Васильевна, — ласковая нетребовательность дочери покоится исключительно на том, что Света понимает бесцельность больших требований. И мирится пока с тем, что есть?»

Но раз так, значит, у нее может появиться стремление найти другой выход, поискать другие возможности.

Мария Васильевна не сомневалась, что Светлана заслуживает большего, чем пришлось на ее долю. Но у нее все еще впереди. И у Костика тоже. Это «все еще впереди» было отправной точкой рассуждений Марии Васильевны, гаванью отправления. Отсюда она могла уплыть в своих мечтах очень далеко…

Но сейчас эта точка потеряла свою устойчивость и сама поплыла в мутную перспективу неизвестности… Потому что невозможно было точно ответить на вопрос: была ли она отправной точкой и для Светланы. И если допустить хоть на один миг, что Свете было чуждо замахиваться на будущее, а, напротив, было свойственно жить сегодняшним днем, то рушилась вся цепь, и уж не в силах Марии Васильевны было найти хоть какую-то опору в море тоскливых сомнений: что же ждет Светлану? И еще горше: почему она, мать, в общем-то, оказывается, не знает не только этого, но и чего можно ждать от самой Светланы.

Итак, Светлана вышла в открытое море. Не сказать, чтобы совсем без руля и ветрил. Она шла в кильватере мощного судна с твердой надеждой вступить на его борт. Да нет, почему с надеждой? С уверенностью. Она не нуждалась ни в чьих советах: ею руководило внутреннее чувство, может быть, даже инстинкт, но она всегда точно знала, как поступит в том или другом случае.

У нее никогда не было близких подруг, она обходила стороной школьные привязанности и ссоры. И если сейчас допускала Нонну в мир своих надежд и открытий, то вовсе не за тем, чтоб почерпнуть опыт или выслушать совет подруги. А только лишь, чтобы самой еще крепче укрепиться в своих мнениях и планах.

План! Вот что должно быть главным. Света имела свой план и следовала ему неукоснительно. Ее план, как и всякий другой, включал в себя пункты главные и побочные. На сегодня главная его линия проходила по жизни Юрия Николаевича Чурина. И не просто проходила, а разрезала эту жизнь с легкостью ножа, входящего в масло… Ну что ж, всякий план предусматривает какие-то потери. Когда воздвигают новые жилые кварталы и закладывают скверы, рушат старые, а иногда даже не совсем старые, вполне еще пригодные. Но — мешающие. На данном этапе — ненужные.

И разве можно было сомневаться в целесообразности такого обновления! И в личной жизни так же точно.

Юрий Николаевич Чурин благодаря Светлане «обновлялся» прямо на глазах: ей казалось даже, что седоватые кудельки вокруг загорелой лысины уже не седоватые, а выцветшие на солнце. И они окружали Юрия словно бы нимбом. Да и сама его личность представала в глазах Светы как бы в некоем нимбе.

Светлана строила свою судьбу по своему плану, и было бы странно, если бы, возводя новое, она возвращалась бы в развороченные бульдозером развалины старого и копалась бы в них, раздумывая, не погребено ли там нечто ценное, о чем еще можно пожалеть.

И потому она сразу отмела вопросы Нонны о Костике. Не вписывался он в план. Пройденный этап. И не о чем тут рассуждать. Света удивилась, что Нонна с каким-то даже недоумением восприняла перемену в ее жизни. Она как будто бы даже не очень сочувствовала Свете. Что-то ее вроде смущало… Что же? Разве не Нонна сулила ей всегда нечто более заманчивое, чем серенькая жизнь с цветущим Костиком. Чего же она теперь скисла? Или испугалась? Храбрая Нонна, учившая ее, как жить на свете. Ах, Нонна, ты, наверно, постарела в своей тихой заводи, со своим «негоциантом»? И тебе уже не по плечу бурное плавание, в которое пустилась она, Света. Но оно ведь и не такое уж бурное. Во всяком случае, ясно виден порт назначения, и она знает, что прибудет туда без потерь.

И все же Светлану задевала какая-то нотка не то опасения, не то осуждения в тоне подруги.

— Нонна, ты чего, собственно, испугалась: того, что я покончила с Костиком, или того, что начала с Юрием. Второе тебе давно известно, а первое вытекало из второго. — Светлана, как всегда, говорила рассудительно и без лишних эмоций.

Нонна задумчиво разминала ложечкой мороженое:

— Это, конечно, так сказать, в комплексе… И не то что я испугалась за тебя. Ты, конечно, не пропадешь ни в каких обстоятельствах. Но… Видишь ли, проходит время, и начинаешь тяготиться своим положением…

— Что значит «своим»? Твоим?

— Моим. И я этого не ощущала, пока мой «негоциант» не повернул на сто восемьдесят градусов…

— Он тебя оставил? — спросила Светлана удивленно, но так холодно, что это задело Нонну.

— Напротив, он объявил мне, что не хочет вести «двойную бухгалтерию», что он ко мне очень привязан. Ну конечно, был толчок… Без этого нынешние мужчины ни на что не решаются. Понимаешь, жена узнала! И тут уж надо было «или — или»… Словом, он оставляет семью.

Светлана озадаченно смотрела на подругу:

— После стольких лет «двойной бухгалтерии»?

— Как видишь. Да ведь многое изменилось за эти годы. Связь с семьей ослабела, а у нас — окрепла.

Света все еще что-то обдумывала.

— Ты довольна? — спросила она наконец.

— Я тебе скажу откровенно: ты знаешь, я вовсе не тяготилась своим положением, но, когда оно в один прекрасный день окончилось, я ощутила, что, собственно, в глубине души всегда на это надеялась. И даже больше: что эта надежда держала меня на плаву…

Светлана во все глаза смотрела на подругу: что было искренне и что бравадой? Где настоящая Нонна? В смелости суждений, которые находили такой отзвук в Светиной душе, или в нынешней ее успокоенности? И значит, из этой успокоенности вырастают ее опасения за нее, Светлану?

Света улыбнулась немного свысока:

— Я никогда не буду фигурировать в «двойной бухгалтерии». Это не для меня.

И так же как Света в этом их свидании сразу учуяла перемену в подруге, так и Нонна подумала очень точно про Свету: «Она обрела форму. И сохранит ее при всех превратностях судьбы».

Но Светлане все-таки нужна была ясность:

— Что же тебя пугает, Нонна? То, что я рассталась с Костиком? Или то, что я с ним рассталась, по твоему мнению, преждевременно? Или у тебя нет уверенности в том, что я смогу устроить свое будущее?