Снаружи доносился гулкий монотонный звук, словно кто-то протяжно и страшно кричал: «Бутыыылку! бутыылку!». Я почти научился не обращать на него внимания.
Я валялся на диване и читал «Вокруг света», и в какой-то момент меня начало клонить в сон — последнее время я засыпал легко и без всяких таблеток, но пришлось проснуться, оттого что тетка трясла меня за плечо.
— Опять! — жалобно сказала она. — Ты только послушай!
Я сел и прислушался. За окном мелко и сухо шелестела акация.
Звенел на повороте трамвай. Тетка стояла, прижав руки к груди, байковый халат вылинял на животе, опухшие щиколотки нависают над шлепанцами.
— Они опять ее включили! Слышишь, пол дрожит?
Соседи за стеной были тихие, приличные люди: он бухгалтер на кондитерской фабрике имени Розы Люксембург, она сестра-хозяйка в санатории «Красные Зори». Но тетка полагает, что у них есть кладовка, замаскированная висящим на стене ковром, и в этой тайной кладовке стоит машина, которая облучает всех секретным излучением. Поэтому тетка слышит голоса. Пока что эти голоса говорят ей обидные, но неопасные вещи, но я боюсь, в один прекрасный (это я фигурально выражаюсь) день голоса скажут ей нечто такое, что она пойдет на кухню и возьмет там хлебный нож, который регулярно носит к точильщику…
Добрый, румяный врач, бывший одноклассник дяди Миши, расспрашивал маму и папу обо всех родственниках, но тогда никто еще не знал про машину, которая облучает тетю Валю. Просто удивлялись — с чего бы это вдруг она поменяла хорошую двухкомнатную квартиру в центре на эту, у базара? А оказывается, там, за стеной, тоже стояла машина, — на какое-то время тете Вале удалось от нее избавиться, но потом ее секретно перевезли сюда.
— Ничего там нет, тетя Валя, — сказал я как можно убедительней.
— Ты нарочно это говоришь?
— Это трамвай. Слышите, он проехал?
Она ушла, покачивая головой и что-то бормоча себе под нос. Я вновь открыл «Вокруг света», но сосредоточиться уже не мог — в голову лезли всякие глупости. Поэтому я встал и крикнул тетке в кухню:
— Я пойду прогуляюсь, тетя!
— Ночью? — в ужасе спросила тетка.
Еще девяти не было; с теткиной точки зрения — глубокая ночь.
— Я ненадолго. Чтобы заснуть.
Это ей как раз понятно. Она сама мучается бессонницей.
— И зайди к ним. Как бы попроси соли. Может, им станет стыдно наконец? — говорит она мне вслед.
Я думаю, если мне завязать глаза и несколько раз повернуть, взяв за плечи, как поворачивают человека, играющего в жмурки, то я все равно безошибочно определю, в какой стороне море…
Листья акации над головой мелко тряслись сами по себе. На канализационном люке сидела, посверкивая глазами, кошка.
И вновь это ощущение, что кто-то смотрит мне в затылок.
Я обернулся — никого.
Зато увидел вывеску, она горела малиновым светом, тень дерева пересекала ее надвое.
Сонная аптекарша за прилавком читала «Роман-Газету».
Днем, когда у прилавка толпился народ, я не решался. Неловко.
Сейчас, оказывается, тоже неловко. Я прокашлялся.
— Мне это… Ну, изделие. Номер…
Я понял, что забыл номер.
— Презервативы ему нужны, — сказал кто-то звонким голосом.
Я покраснел и кивнул. Девушка стояла рядом, кофточка с золотой нитью облегает грудь, юбка туго натянута на ягодицах.
— Четыре копейки в кассу, — аптекарша стала выбираться из-за прилавка.
— Мне много надо, — прошептал я.
— Сколько?
— Ну… пять.
Это много? Или нормально? Что они подумают? Заподозрят неладное?
— Двадцать копеек в кассу, — флегматично сказала аптекарша.
— Меня зовут Лиля, — сказала она.
Под фонарем листва казалась жестяной, в конусе света клубилась мошкара. Воздух был жарким и тяжелым, как вода; мне казалось, я плыву, раздвигая его плечами.
— Алик, — хрипло сказал я.
— У вас есть девушка, Алик?
— Нет… я недавно приехал… я…
— Зачем же тебе презервативы, Алик?
Я шепотом сказал:
— На всякий случай.
Лиля. Влажное имя. Как волна.
Она нагнулась, поправляя ремешок босоножки, подол ее юбки при этом поехал вверх. Я отвел глаза.
— И не было девушки? Совсем-совсем?
— Нет, почему. Была. Три года назад. Еще на первом курсе.
— Так давно? — удивилась она. — Почему?
Потому что там, где я провел полгода, кормят бромом. И еще много чем.
Этого я ей не сказал.
Она придвинулась ко мне ближе. Я чувствовал жар, исходящий от нее даже сквозь одежду — ее и мою.
— Пойдем, студентик, — прошептала она мне на ухо, — пойдем вон туда, я тебе кое-что покажу…
— А что там?
— Беседка. Ну, такая, знаешь, беседка. У тебя ведь есть все, что нужно, да? Ну так пошли…
Она нарочно оказалась в той аптеке? За мной следят? Может, их там целая банда? Вот так ловят на живца, уводят в укромное место, а потом… Я же ее совсем не знаю…
— Ну? — она нетерпеливо пританцовывала на ходу. Рука у нее была горячая и влажная.
— Лиля! — раздалось из темноты. — Лилька!
Они со смехом вынырнули из боковой аллеи, несколько парней, девушки, светлые платья и рубахи светились в темноте.
— Ой! — обрадовалась она. — Это Жорик. Вот здорово! А вы куда?
— На Морвокзал, — сказал солидный Жорик. — Там у них бармен новый. Идешь? И этот с тобой?
— Это… как тебя зовут? — обернулась она ко мне.
Она уже забыла.
— Альберт, — сказал я.
— А это Алик. Точно. Пошли с нами, Алик?
— Нет, — сказал я сухо. — Извините, нет.
— Ему домой надо. В кроватку. Да, Алик?
Я молчал.
— Да ты не грусти. Увидимся.
Она легко чмокнула меня в щеку, обдав запахом сладких духов. Я смотрел, как они, смеясь, уходят в темноту, по перечеркивающим дорожку полосатым теням… Я ненавидел себя. Пять, думал я. Пять километров. Без всяких скидок. Вот тебе, вот тебе, вот тебе…
Он пришел в четверг, под конец дня. Наверное, заехал с работы, под мышкой зажат портфель без ручки. Еще у него были носки в полосочку и дырчатые сандалеты. Брюки чуть коротковаты, словно он из них вырос.
Он торопливо поздоровался. Не потому, что был невежливым, просто спешил — через полчаса мы закрывались, и уборщица тетя Зина уже начала возить шваброй по линолеуму. И попросил… молодого Вертера.
Может быть, думал, что связник ему что-то там оставил?
Но когда я вынес синий томик, не столько затрепанный, сколько полинявший от времени, он разочарованно сказал:
— А другого издания у вас нету?
— С картинками, что ли? — не удержался я.
— Нет, просто другого… год, издательство…
— У нас и этого-то никто не берет, — сказал я честно. — Зачем нам два Вертера?
— Ну да, у вас, наверное, все больше фантастику просят.
Мы подписались на такую красно-белую серию, где печатали наших и не наших фантастов, и два тома — Саймака и Стругацких — у нас уже заиграли.
— Да, — сказал я. — Классику сейчас вообще мало кто берет. Только ученики и учителя.
Обычно я не слишком-то стремлюсь разговаривать с посетителями, но тут мне стало интересно. Зачем это он им понадобился? И что они такое делают в своем КБ, что он брюки себе новые не может купить, а продает шпионам государственные тайны?
— Вот вы вообще что заканчивали? — спросил он строго. — Библиотечный техникум?
— Три курса истфака, — сказал я.
— Ну, тогда вы должны понимать. Будущее — это то, чего нет. Вообще нет. Понимаете? Какое придумаете, такое и будет. Их тысячи, миллионы, этих будущих. А прошлое — одно-единственное. Оно требует к себе уважения.
— Поэтому вы и предпочитаете классику?
— Да. Возможно.
— Книги врут, — сказал я неожиданно для себя. — Даже хроники. Летописи. Написал что-то один человек, а мы ему верим. А может, он это по заданию партии и правительства писал?
— Или сам добросовестно заблуждался, да? — улыбнулся он. Зубы у него были слишком белые и ровные — наверняка искусственные.