Владислав Гончаров: Трэшеры имеют шанс захватить огромную аудиторию, но это будет временным явлением. Пройдет год-два-пять — и авторов этих не вспомнят даже.

Наталия Мазова: Вот что любопытно: на Западе — там это все тонко, игра на нервах. У нас на нервах этим не поиграешь — до какого-то момента не берет вообще, затем прорывается полностью, именно потому, что мы в этом самом и так сидим по самые уши. В комментарии к известной полемике писателей в четвертом номере «Если» главный редактор журнала хорошо подметил: почему-то все это пишут, но выбирают не это, а светлое и пушистое. Да, некоторые это пишут потому, что они, кроме этого, ничего в мире не видят и проецируют свою внутреннюю грязь наружу. Лично мне после прочтения подобных текстов хочется пойти и почистить все внутренности зубной щеткой. А энное количество литераторов это пишет потому, что боится свою внутреннюю «пушистость» показать. Писать про хорошее стало неприлично! Я открываю журнал, допустим «Реальность фантастики», читаю один рассказ, другой, третий и спрашиваю: зачем все это писалось? Там трэш уже не прием, а подростковая демонстрация собственной «крутости».

Владислав Гончаров: Для некоторых авторов трэш — своего рода акт самоочищения: взял свою внутреннюю грязь, выкинул на публику, а сам стал чистеньким…

Наталия Мазова: …а мир стал грязнее… Я подхожу к главному: трэшевое поветрие наглядно демонстрирует тенденцию общей безблагодатности всех наших текстов. Мы считаем, что про грязь писать — достойно, а про хорошее — несолидно как-то.

Дмитрий Володихин: Может быть, дело в том, что о красивом и добром писать сложнее? Вообще нынешние авторы идут на любые уловки, лишь бы их не заподозрили в том, что своим творчеством они пытаются как-то повлиять на читателя, на общество в целом. Признаться, что твои книги способны воздействовать (положительно или отрицательно) — самый невыгодный шаг из всех возможных.

Евгений Лукин: По правде говоря, я продолжаю испытывать легкое недоумение. Наша дискуссия напомнила мне некогда виденное мною ток-шоу, в котором одна тетенька сказала: «Я не знаю, что такое интеллигенция, но она погубила Россию!». Мы так и не выяснили: что же такое трэш? Одно определение вплотную подошло к реализму. Другое было связано с «душевным стриптизом». Кто-то увидел в этом конъюнктуру, кто-то эпатаж. Возникает вопрос: а нужен ли вообще этот термин, если из-за него порождается такая путаница?

Майкл СУЭНВИК. КОСТИ ЗЕМЛИ. ACT, ЛЮКС. Серия «Альтернатива. Фантастика».

Этот автор известен как изощренный жонглер интеллектуальными концептами, формалист и постмодернист. Тем удивительнее встретить роман «Кости Земли», написанный в классических традициях hard science fiction. Антураж его знаком читателям рассказа «Скерцо с тиранозавром»: недалекое будущее, где благодаря машине времени стали возможны визиты в далекое прошлое. Причем использовать машину разрешается лишь палеонтологам (чтобы защитить историю человечества от временных парадоксов).

На страницах книги оставляют след десятки видов динозавров: кто неспешно ковыляет, кто стремительно преследует добычу. Но не динозавры являются главными героями и даже, возможно, не люди. Самый важный герой романа — наука, уникальный инструмент познания и преобразования мира, которым млекопитающие Homo sapiens вправе гордиться. Вопрос о том, что именно из себя представляет наука, рассматривается автором (к финалу выясняется, что не им одним) на частном примере палеонтологии. Это своего рода центральный стержень романа, без которого текст рассыпался бы на куски.

Дело в том, что сами по себе динозавры довольно скучны и не очень-то привлекательны. Представьте себе плотоядного хомяка размером с дом и решите, где вы предпочли бы находиться — рядом с ним или подальше. Большинство людей выберет разумное решение, в пользу которого говорят природные инстинкты. Однако есть и меньшинство, которое руководствуется не инстинктами, а неутолимой жаждой познания. Их немного: с детства эти люди увлекаются историями об ископаемых чудовищах, участвуют в полевых раскопках, с боями прорываются на биологический факультет и посвящают жизнь останкам гигантских ящеров, стараясь поменьше думать о заработке и побольше — о научной славе в кругу себе подобных. Вот с такими людьми мы и сталкиваемся на страницах романа, получая возможность «примерить» на себя их взгляд на мир. В том числе — восторженное отношение к любой ископаемой реликвии, способность вслепую собрать скелет трицератопса из сваленных в кучу костей, умение в деталях продумать структуру биоценоза и при этом мыслить в масштабе геологических эпох. У строгих процедур научного поиска есть своя тайная поэзия, муза которой, несомненно, помогала писателю в работе над текстом.

От таинственных спонсоров человечества палеонтологи получают удивительный подарок: возможность «вживую» наблюдать за предметами их страсти, «расплачиваясь» за путешествия во времени своими научными работами. Поведение ящеров в естественной среде, брачные обычаи, типы реакций… Даже попав в аварию, ученые не прекращают исследования, ужасы двухлетней робинзонады им помогает скрасить разработка новых научных гипотез. (Особо следует отметить идею об организующей роли межвидового инфразвукового общения — причем тиранозавры тут выступают в роли главных «пастухов» для меньших завров. Трудно сказать, насколько такая гипотеза совместима с фактами современной науки, но она очевидно перекликается с образом «группового разума» у животных в винджевском «Пламени над бездной».)

Значительное внимание в книге уделено классической теме временных парадоксов — которых быть не должно, потому что иначе все разрушится, но которые все-таки возможны, несмотря на жесткую систему мер по их недопущению. Друг на друга наслаиваются несколько образов, раскрывающих главную для Суэнвика тему власти: администрация путешествий во времени; тоталитарная секта христиан-фундаменталистов, не признающих учение об эволюции; тиранозавры-пастухи; таинственные спонсоры из далекого будущего, ненадолго давшие людям секрет машины времени, но не готовые воспринимать человеческую логику. В ходе борьбы за выживание возвышаются отдельные виды, затем им на смену приходят другие, а от прежних остаются лишь окаменевшие кости… На этой дистанции продолжительностью в полмиллиарда лет особенно несуразно выглядят различные ритуалы группового подчинения, принятые в человеческом сообществе.

Возможна ли свобода воли или это выдумка? А может, весь наш мир — чья-то выдумка, квазинаучный эксперимент, который в любой момент может быть завершен? Подобные темы присутствуют во многих романах автора, но в «Костях Земли» они раскрываются лишь к финалу книги — до которого нужно добраться сквозь неторопливый, местами тяжеловатый текст. Суэнвик — из числа тех писателей, кто способен долго взбираться трудной дорогой на вершину только для того, чтобы самому увидеть открывающийся сверху взгляд на долину людей.