Ноги широко раздвинуты, и это создает впечатление, что они кривоваты. На самом деле это два ровных столбика, четко впечатывающие каждый шаг в чистенький бетон мостовой Гринспука. Между ногами, возле муси, большое пространство — можно свободно задвинуть кулак. Это самая лучшая конструкция, которую я знаю. По странной причуде моего генома, мне нравятся кривые ноги у женщин. У моей беловолосой феи они изгибаются двумя натянутыми луками, упирающимися в маленькие аккуратные ступни. Поэтому выглядят еще меньше, чем на самом деле. Вся обувь у блондинки из тонкой кожи, с маленькой подошвой. Ее туфли и ботинки всегда плотно облегают ступню — никаких лишних деталей, наворотов, платформ или каблуков. Это делает ее ножки совсем микроскопическими. Часто кажется, что она просто втыкается в землю острыми палочками. Палочки красивой формы, стройные игривые косточки в переплете мышц, как у газели. Они втыкаются в тротуар, подпихивая снизу грушки попки и мандаринку пуси…

У блондинки удивительные золотые волосы. Они переливаются и сверкают на солнце. Самое поразительное — это всё натуральный цвет и фактура. Я присматривался много раз, когда сидел за ней сзади. Никаких темных корешков или отросших серых прядей. У нее скандинавский тип лица. Острый нос, тонковатые волевые губы и светлые веснушки, рассыпанные по носу и щекам.

Я не знакомлюсь с ней по ряду причин. Главное, и это святое, если я ее вдую, прелесть растворится в соках похоти. Кумир будет низвергнут, мечта и фантазии исчезнут в тумане пошлых телодвижений. Этого не хотелось бы. Не так много в мире женщин, возвышающих вас над унылостью ежедневных крысиных Богов.

Вторая причина — я никогда не падаю на женщин в местах проживания, работы и в поезде на работу.

Так что я использую блондинку для медитаций. Она — мой тайный утренний друг. Ее доброе лицо всегда поднимает мне настроение. Белые ресницы водянистых северных глаз хлопают поутру, прикрывая любопытные зрачки Скандинавии. Она очень любознательна и всегда озирается по сторонам, рассматривая окружающих людей. А может, осторожненько проверяет обстановку. Вполне возможно, она читает сейчас эти строки, переведенные на один из скандинавских языков. Ее глаза увлажняются. Третий глазик — маленькое отверстие между ног, тоже слезится. «Ах, почему же он ко мне так никогда и не подошел!» — думает скандинавка. Эх, и я тоже именно это думаю. Чего ж я к ней так никогда и не это самое…

Именно такой я представляю себе героиню моих грез о Вечном Оргазме — вечной нирване, где люди общаются, не издавая звуков, и занимаются любовью, не прикасаясь друг к другу. Блондиноид очень любопытная, и все заглядывает мне через плечо, пытаясь разглядеть — что же он делает на своем телефоне?

Поезд медленно двигался по кишечнику Гранд Централ. Этот подземный вокзал был возведен в начале 20-го столетия. С тех пор в кишках этого монстра было настроено множество будочек, каптерок, конторок и кладовок. Они проплывали в пыльных окнах дребезжащего от старости состава. По грязному стеклу вагона скатывались капли утренней влаги, промывая извилистые дорожки. К вечеру они затянутся новой пылью и налепят еще пару микронов свежей грязи на вытравленные в стекле буквы: «G.E. Fra Type I & II».

Несмотря на свой затрапезный вид, перроны соединяются в одно из самых незаметных чудес света: Гранд Централ объединяет 44 платформы и 67 путей и является величайшим вокзалом в мире.

Сонный Фотограф ел банан, отчаянно разглядывая проплывавшие за окном сплетения кабелей, освещенные дохлым светом редких грязных лампочек. Ему хотелось накатить виски или хотя бы водки. Запах Балантайнс преследовал его все утро.

В окнах полутемного вагона блестели мрачные отражения прямоугольных плафонов дневного света. Через них, из серых глубин туннелей, пробивались черные пятна дыр в стенах, облепленные паутиной вентиляционные коробы, замурованные простенки и кладка столетней давности, покрытая натеками белесых косм сочащейся здесь в большие дожди желтой сукровицы. В быстрой вспышке проплывавшего мимо фонаря, в окно вскочил никелированный бок спящего на соседнем пути состава. Фотограф отдернулся от неожиданности и поправил прическу.

Он рылся в памяти, пытаясь соорудить план действий на неделю. Мысли путались. Дома он не пил по утрам кофе, делал это на работе — одну чашку сразу по приходу, вторую через час. Какой смысл взбадриваться раньше, если, пока доедешь до этого Гринспука, опять заснешь.

Поезд разогнался и выскочил на поверхность, спугнув пару клочков тумана. Два пассажира — один спереди, второй сзади — шуршали музыкой из наушников своих плейеров, забивая скрип колес и постукивание рельсов. Особенно громко шипел тот, что сидел впереди.

Фотограф пытался не думать о работе, но не получалось. За две остановки до Гринспука поезд дернуло и к обычному скрипу добавился визг тормозов. Вагон зашатало, и он начал подпрыгивать, издавая каждый раз протяжное «уууух, нихерааааа себе!» Поезд медленно остановился и пощелкал тайными рычажками, где-то под полом последнего вагона. Кондиционеры выключились, и состав застыл в непроветриваемой тишине. Лишь изредка доносились переговоры проводников из соседнего отсека. С грохотом простучал за окнами такой же старый урод, затолкав через открытое окно кондуктора облачко туманной пыли.

Народ молчал, тревожно озираясь по сторонам. Кое-кто по-прежнему спал, обнажив пару зубов или свесив голову на грудь.

Наконец, из динамиков пошло хрипение и мужской голос с деревенскими призвуками сообщил, что у них проблема с колесами последнего вагона, поэтому всех высадят на следующей станции. Народ послушно вздохнул.

Поезд покряхтел и медленно сдвинулся с места. В последнем вагоне был слышен стук Демонов Колес. Они толкались в железное днище и рычали на невидимых пассажирам неровностях рельсов. Поезд полз черепашьим шагом, и последний вагон все дергался от ударов снизу. Темные силы раздалбывали днище отсека, выталкивая из последнего прицепа испуганных гуманоидов. Женщины вращали размашистыми глазами, а мужчины криво усмехались, осторожно озираясь на дверь между вагонами. Казалось, что Демоны уже забрались туда и пытаются уничтожить оставшихся там пассажиров. Дверь хлопала все сильнее, и народ выскакивал из этого дергающегося металлолома, как раки из кипятка. У многих были красные лица — они уже сварились.

Фотограф сидел на своем месте и беспомощно злился. Ему было душно, он опаздывал минимум на полчаса, а старая электричка все порывалась соскочить с рельсов. Кроме глупой злости, умный страх протискивался черствыми крошками в его горло и нашептывал тревожные слова. Поезд мог реально спрыгнуть с рельсов в любую секунду.

Рядом с ним сидела маленькая девушка в розовых матерчатых тапках. Ее газета подпрыгивала вместе с ударами колес, но девушка упорно продолжала читать. Пестрые веснушки на ее щеках плавно переходили в плотную белую кожу с фаянсовым отливом на шее. Черный обруч стягивал гладко зачесанные рыжие волосы.

«Копия Лёли», — подумал мужик, — «Хотя, та похудее». Но он опомнился и сразу же старательно вытер рыжие картинки из памяти и занялся своим дневником. Включив желтый экран записной книжки Айфона, он неспеша натяпал в верхнем левом углу: «Глава о Демонах». Вагон подпрыгнул еще пару раз и замер возле платформы на станции Портфорд, выдавливая из себя все еще не проснувшихся коммьютеров.

Фотограф вышел на перрон, подталкиваемый сзади могучим пузом финансового брокера в голубой рубашке в клеточку и розовом галстуке.

Вечный Оргазм туманился вдали, отодвигаясь все дальше в горячие сизые испарения огромной подземной каракатицы, съедающей и выплевывающей длинные составы старых ободранных вагонов. Между составами клубились округлые сгустки мяса. Золотой Конец Фотографа страдал. Он не мог обеспечить этой плоти хорошее будущее, его возможности все же были ограничены. А пуси все лезли, втаскивая в картину сюрреалистического сна длинные хвосты Бесконечного Облома.