– Здесь «Приют нищеты», – заявил тип. – Пансионат теперь так называется. Так окрестило его рекламное агентство в Базеле.

Но Моисей Мелькер запротестовал:

– Ведь послезавтра в пансионате – (в «Приюте нищеты», поправил его тип), – ну ладно, в «Приюте нищеты» должно состояться открытие, – продолжал Мелькер.

– У меня были основания ожидать, что прибудет множество постояльцев. И понадобится обслуга, много обслуги. Кто же так глупо распорядился?

– «Швейцарское общество морали», – ответил тот.

– Это общество не имеет здесь никаких прав, – возразил Мелькер.

– Именно оно-то и заправляет всем, – заявил тип. – Оно наняло на работу и меня, и вас тоже.

– Что случилось, когда меня наконец проведут в Восточную башню? – раздался требовательный голос Цецилии изнутри машины. – И куда подевались рассыльные?

– Восточную башню велено не сдавать внаем и не посещать, – откликнулся тип.

– Я могу предложить вам комнату только в Западной башне.

– Чье это распоряжение? – спросила Цецилия.

– Опять-таки «Швейцарского общества морали», – ответил тип.

Цецилия велела Августу везти ее обратно в Гринвиль. Август извлек из машины чемодан Мелькера, закрыл багажник и уехал.

– Придется мне обходиться без супруги, – вздохнул Моисей Мелькер.

– Не вешать носа, – проронил тип в шлепанцах.

– А кто вы, собственно, такой? – спросил Мелькер.

– Директор Крэенбюль, – бросил тот и трусцой вернулся во флигель. Мелькеру пришлось самому тащить чемодан в главное здание. Лифт не работал. Чемодан оттягивал руку – ведь Мелькер взял с собой и рукопись «Цена благоволения», собираясь еще поработать над ней. Добравшись наконец до верхнего этажа, он услышал пение, доносившееся из Восточной башни. Охваченный внезапным и необъяснимым духом противоречия, он потащился с чемоданом в Восточную башню, открыл дверь и вошел. За столом сидели три раввина. Все трое в черных шляпах, длинных черных лапсердаках и темных очках, все трое пели. Борода у среднего была седая, у правого рыжая, у левого черная. И у всех троих веером через всю грудь. За их спинами было окно. Моисей Мелькер присел на чемодан и стал слушать пение раввинов. Потом пение прекратилось. Раввин с седой бородой снял темные очки, но глаза его оставались закрытыми.

– Моисей Мелькер, – начал он, – нарушил запрет и вошел в комнату, предназначенную не для него.

– Прошу прощения, – пробормотал Мелькер. – Меня сбило с толку отсутствие обслуживающего персонала.

– Сбило с толку? – удивился раввин с рыжей бородой и снял темные очки, не открывая глаз. – Моисей Мелькер собирается возглавить обитель утешения и молитвы для богатых и требует, чтобы был обслуживающий персонал?

– Но ведь для этого как раз и нужен обслуживающий персонал, – заявил Мелькер. – Как этого не понять? Я все еще в растерянности. Ведь возглавляя обитель молитв, приходится решать и организационные вопросы.

– Тебе не хватает веры, – заговорил третий, чернобородый, и снял темные очки. У этого глаз вообще не было, лишь пустые глазницы. – В «Приюте нищеты» богачи сами будут себя обслуживать.

Моисей Мелькер встал. В ужасе от своего безверия он помчался в Западную башню с чемоданом в руке, несмотря на его тяжесть.

Гости прибыли главным образом из Соединенных Штатов. В основном – вдовы богачей, предводительствуемые вдовой одного из президентов. Но и Европа была представлена, причем не только вдовами, но также и крупными промышленниками, владельцами банков, генеральными директорами, инвесторами и спекулянтами, магнатами рынка недвижимости, биржевиками. По приезде одни растерянно переминались возле своих чемоданов на площадке перед пансионатом – погода стояла вполне сносная, другие плотной толпой заполнили музыкальный павильон, так много их приехало – целое стадо паломников стоимостью в несколько миллиардов, жаждущее новых развлечений. Водители, доставившие их сюда в такси и роскошных лимузинах, длинными колоннами спускались в ущелье, держа путь домой. Все были встревожены отсутствием персонала. Наконец в портале главного здания появился Моисей Мелькер. Все умолкли. Моисей Мелькер умел говорить так, что слушатели думали, будто он верит в то, что говорит. Для начала он привел слова Иисуса, сохраненные для нас тремя евангелистами:

«Удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие», а также ответ Христа на растерянный вопрос апостолов, кто же может спастись: «Человекам это невозможно, Богу же все возможно». Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное, продолжал Мелькер. Нищие – чьим духом? Разве духом Великого Старца (Мелькер имел в виду Бога с бородой)?

Тогда они были бы не блаженными, а злосчастными. Нет, блаженны нищие человеческим духом, то есть бедняки, ибо дух человека – деньги, pecunia по-латыни, и слово это происходит от pecus, что значит «скот». Деньги – это скотство. Обмен «животное на животное», «верблюд на верблюда» превратился в обмен «животное на деньги», «верблюд на деньги», «стоимость на стоимость».

Человек все оценивает деньгами. Поэтому все, что он делает, покоится на деньгах, и культура, и цивилизация, и поэтому же все, что человек делает и осуществляет благодаря деньгам и при их помощи – хорошее и плохое, весь этот мощный кругооборот сделок, дающих хлеб нашим братьям или несущих им голод, сделок с тем, что нас одевает, и с тем, что раздевает, с жизненно важным и смертельно вредным, с непреходящими и с преходящими ценностями, с необходимым и излишним, с искусством и безвкусицей, с кинематографией и порнографией, с любовью самоотверженной и продажной, – все это суета сует, и движет всем этим тщеславие Человека, а не Великого Старца. Но если бедняк, у которого ничего нет за душой, попадет в рай, то тому, кто богат, дорога в рай заказана: собственность приносит ему не счастье, а несчастье, он придавлен своей собственностью, ибо любая собственность – это тяжкий груз, в чем бы она ни состояла – в капитале или в культуре. Потому богатый юноша и удалился от Христа опечаленный, что был очень богат. Он с радостью стал бы бедным, с радостью продал бы все свое имущество и роздал деньги нищим, как потребовал от него Иисус, – но чего бы он добился? У бедных богатство тут же утекло бы между пальцев без всякого толка и смысла, и они вновь впали бы в нищету. Кому предназначено Царство Божие, того Великий Старец не отдаст силам ада. Ну, а тот юноша, он, конечно, стал бы нищим, обанкротился, утратил платежеспособность, разорился, вылетел в трубу. Но душа его все равно не попала бы прямиком в рай: ибо нищим он стал не по воле Великого Старца на Небесах, а по воле самого юноши, то есть по воле человека.

Преднамеренно. Дабы ускользнуть от того, что было ему предназначено свыше:

быть богатым. Иисус искушал его, ибо не только Дьявол, но и Иисус, странствовавший по земле в рубище, тоже подвергает человека искушению.

Потому-то христиане и должны молить Господа: не введи нас в искушение!

Богатый юноша устоял перед искушением изменить своему сословию, ходить в лохмотьях, как Иисус, стать бродягой. Вот почему богатство – это крест христианина, и удел богача печаль, весельем наделены лишь бедные и нищие.

Горе вам, христиане, горе!

Моисей Мелькер умолк. Рухнул на колени. На площадке воцарилась мертвая тишина. Из деревни донесся одинокий собачий лай. Потом вновь тишина. Моисей молча глядел на толпу – на владельцев универмагов и средств информации, на хозяев фабрик, банков, недвижимости, воротил гостиничного бизнеса, на всех этих собственников, столпившихся перед ним. Он глядел на них, они – на него.

– Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас, – прошептал он, и все услышали его шепот. – Человекам это невозможно, а Великому Старцу все возможно. Но на меня сейчас глядит бог Маммон, а не Великий Старец! – вскричал он, вскочив на ноги и ощутив свою власть над толпой. – Откуда бы ни взялось богатство, которое меня окружает, громоздится вокруг и раздавливает, – говорил, ораторствовал, проповедовал он ледяным голосом, делая наводящие ужас паузы, – откуда бы ни проистекал этот поток, который валит меня с ног и перехлестывает через голову – золото, валюта, грязные деньги, пакеты акций, облигаций, займы, номерные счета, векселя, из каких бы источников, чистых или грязных, из каких бы кровавых или бескровных дел, из какого бы добродетельного или порочного лона, из каких бы законных или преступных блужданий он ни проистекал этот поток, бурля и клокоча, – в глазах Великого Старца это всего лишь отбросы, мусор, грязь под ногами. Этот поток им продуман и сочтен слишком легким испытанием. И все же вы, выплеснутые сюда этой жижей, не погибшие люди. Хотя вы как бы сброшены со счетов, в то же время как бы и приближены к Нему Его неизъяснимой милостью, ибо она и есть то невозможное, что возможно только Великому Старцу, то абсолютно незаслуженное, ибо если бы милость была заслужена, она была бы не милостью, а вознаграждением. Милость – это и есть то самое игольное ушко, сквозь которое проходит не только верблюд, но и все, здесь собравшиеся и стенавшие под заклятием богатства. У Великого Старца последние становятся первыми, бедные – богатыми, и бедные будут взысканы его милостью, а богатые прокляты. Но кто ею взыскан, тому Божья милость не нужна, поскольку она ему дана изначально. И поэтому же за богатыми, проклятыми, сытыми остается право на Божью милость, которой они и будут увенчаны, поелику только они, отбросы человечества, действительно в ней нуждаются. Добро пожаловать в «Приют нищеты»! – так закончил свою речь Моисей Мелькер.