Второй довод придал ускорение первому. Прав оказался тот человечек с обслюнявленным окурком. Вот он сейчас заглянул в палатку. Мутные глаза плывут, в обескровленных губах мокнет окурок.

- Ты еще долго будешь возиться, жопа? Почему лоток в крови? Почему шприц на полу валяется? Ты рану заштопал?

- Заштопал.

Соврал, конечно. А какая разница? Штопай, не штопай - ничего уже не изменится.

Обслюнявленный окурок полетел на пол. Человечек (рост сто шестьдесят вместе с высоченными каблуками - ни у кого в дивизии таких нет!) сел за стол, налил в мензурку спирта из бутылки и, вытянув губы, медленно и сосредоточенно выпил. Снова закурил. Морщась от едкого дыма, склонился над бумагами - низко-низко, едва носом не коснулся сопроводиловки. Длинный чуб при этом чуть съехал на лоб. Человечек стригся редко, волосы налезали на уши и воротник куртки, но не мешали. Они слиплись от жира и прекрасно держали форму. Можно было даже не пользоваться расческой. Пригладил ладонью - и достаточно. Никто не делал ему замечаний. У человечка было привилегированное положение в дивизии. Иногда встретит его какой-нибудь заезжий «бугор» из штаба округа: «А вы почему без головного убора, товарищ старший лейтенант? Э-э, да вы вообще пьяны!» - «По-другому нельзя, - икая, отвечал человечек. - Я начальник «Черного тюльпана». И тотчас сопровождающий офицер торопливо разъяснил «бугру» на ухо: «Это начальник морга, товарищ генерал… Было много работы. Вы же в курсе, что случилось под Багланом…»

И делали человечку рукой, мол, проваливай скорее, ату тебя, тьфу-тьфу, свят-свят-свят!

Он появлялся у штаба дивизии, у столовой, дома офицеров или библиотеки неожиданно, словно материализовался из воздуха, причем из воздуха несвежего, спертого, пахнущего мертвечиной. Всегда пьяненький, гаденький, обсаленный, с неизменно мутными глазками. У него не было друзей, с ним мало кто здоровался за руку, с ним старались не пересекаться. А начальник морга знал об этом и, по всей видимости, получал удовольствие от своей маленькой власти над людьми.

Подышав на штемпель, выпачканный чернилами, начальник морга хлопнул им по сопроводиловке: «Вскрытию не подлежит!» Человек в фартуке раскочегаривал паяльную лампу. Тело, кое-как одетое в рваное тряпье (какая разница! Вскрытию не подлежит, туда хоть труп козы в генеральском мундире клади, никто не узнает), уже опустили в оцинкованное корыто, накрыли крышкой. Расплавленное олово ртутным ручейком заполнило щели. Начальник морга глянул в маленькое мутное окошечко, устроенное на боковой стенке цинкового гроба. Нормалек! Покойник выглядит как космонавт перед стартом. Лицо спокойное, расслабленное, губы чуть-чуть разомкнуты, между ними проглядывает край верхних зубов. Хорошие зубы! Классные зубы! Беленькие, ровненькие, блестящие. Наверняка в школьные годы пружинку носил, мама заставляла - противно, неудобно, одноклассники смеются, но надо, надо, сам же спасибо скажет, когда зубы, как грибы после дождя, начнут расти, а челюсть за таким бурным ростом не поспеет, и зубам станет тесно, и полезут они друг на друга, как бухарики в очереди за водярой.

Начальник морга взял из стеклянного шкафа маленькое стоматологическое зеркальце (с его помощью проверяли наличие посторонних предметов в глотке покойников) и посмотрел на свои зубы. Желтые, кривые - дрянь!

- Загружать, товарищ старший лейтенант?

Начальник морга густо намазал клеем полоску бумаги с надписью «Ряд. Босяков Юрий Петрович» и пришлепнул ее - наискосок - к ящику.

- Загружай!

Два молодых тощих чмыря из инфекционного отделения медсанбата (почти излечились после гепатита) взялись за деревянный ящик с двух сторон - эть! Начальник морга поморщился, покачал головой.

- Эй ты, сынок! Я к тебе обращаюсь, жопа! - крикнул он. - И как ты спиной грузить будешь? Встаньте оба к кузову боком!.. Вот же дебилов прислали… Боком, я говорю! У тебя где бок, желтолицый? Там, где печенка твоя недоразвитая, чучело! А теперь на «раз-два» - и взяли!

Один из солдат не удержал тяжелый ящик, выронил, и его край упал ему на ногу. Солдат запрыгал от боли.

- Идиоты, - резюмировал начальник морга. - Что ж вы его бросаете? Это ж ваш боевой товарищ, можно сказать…

- Тяжело, товарищ старший лейтенант… А у вас сигаретку можно?

- Какую еще тебе сигаретку, доходяга?! Взяли быстро и погрузили в кузов! Раз-два! Вон уже «гробовщик» на посадку заходит… Ошизеть можно от такой работы…

Подскакивая на ухабах, «ЗИЛ» пылил по дороге в сторону аэродрома. Цинковый гроб, заколоченный в глухом деревянном ящике, грохотал в кузове. Крепко держась за скамейки, по обе стороны от него сидели доходяги в госпитальных пижамах. Они смотрели на ящик и прятали друг от друга глаза. Им скоро выписываться. Госпитальная лафа кончилась. Неделю еще подержат, привлекая на всякие работы, а потом пинком под зад - и в роту. Инфекционный блок, окруженный по периметру колючкой, останется в памяти как сладкий сон. Для них это был рай. Там все по-другому. Валяешься на койке сутки напролет, вставая только для того, чтобы сгонять в засыпанный хлоркой сортир. Там нет злых сержантов. Там не ходишь в караулы. И самое главное - там нет войны, нет засад, мин, реализаций, обстрелов, оглушающей трескотни автоматов, горького чада горящих бэтээров, криков офицеров, воплей раненых. Там даже нет воинских различий, там все одного звания - засранец. Милое, ласковое, чуть насмешливое звание, гарантирующее жизнь. Засранец Иванов. Засранец Петров. Засранец Сидоров. Все, кто попадал в инфекционный блок, мечтали до конца своей жизни оставаться засранцами, лишь бы не возвращаться в роту. В роте живешь с постоянными мыслями о цинковом ящике. «Не, меня точно убьют. Мне не повезет. Гадом буду, убьют. Кранты мне. Сдохну. Поймаю пулю в лобешник, как Беренчук. Или подорвусь, как Мирзоев. И мои ноги будут собирать по обочине. Или как Зинченко из шестой роты, которому голову гранатометом оторвало. Разорвалась голова, как арбуз, - весь взвод мозговой слизью забрызгало…»

От таких мыслей клацают зубы, дрожат руки и прыгают в животе кишки. И сразу хочется по большому, как в острый тифозный период, когда бегаешь на очко раз по сорок за сутки, причем в половине случаев не добегаешь, обсираешься по пути, оставляя за собой желтые блямбы. Их потом выздоравливающие засранцы смывают хлоркой.