– И что произошло потом?

– Ничего, – вынуждена была признать она. – Полагаю, что-то могло произойти, если бы я приняла его предложение, но как видите, я отказала.

– Но ты была очень молода в то время, – намекнула Эвалина Смит. – Ты уверена, что знала, чего хочешь?

Розали кивнула с видом меланхолического сожаления.

– Да. Я знала, что не смогу его полюбить, потому что у него… ну, у него был ужасно смешной нос. Он начинал указывать в одном направлении и вдруг передумывал и указывал в противоположном.

Ее слушательницы предпочли бы, чтобы она опустила эту подробность, но Розали мыслила буквально, и у нее отсутствовал свойственный рассказчику инстинкт утаивания.

– Он спросил, нет ли надежды, что я изменю свое мнение, – прибавила она печально. – Я сказала ему, что я никогда не полюблю его настолько, чтобы выйти за него, но я всегда буду его уважать.

– И что же он ответил?

– Он сказал, что не станет сводить счеты с жизнью.

Установилась глубокая тишина, и Розали глазела на луну, а остальные глазели на Розали. Обладая волосами, от которых исходил неясный свет, и фиалковыми глазами, она полностью соответствовала их идеалу книжной героини. Они не помышляли завидовать ей, они просто удивлялись и восхищались. Она носила титул Королевы Романтики по естественному праву.

Мэй Ван Арсдейл, слушавшая повествование молча, была первой, кто разрушила чары. Она поднялась, тряхнула волосами, оправила блузку и вежливо подавила зевок.

– Вздор, Розали! Ты глупая маленькая гусыня, раз суетишься по пустякам. Спокойной ночи, дети. Я отправляюсь спать.

Она прошествовала к двери, но остановилась на пороге и обронила невзначай. – Мне делали предложение три раза.

При таком lèse-majesté[7] у свиты от шока перехватило дыхание. Пренебрежительное высокомерие новенькой девочки было больше, чем они могли вынести.

– Она противная старуха, и я не верю ни одному ее слову! – решительно объявила Присцилла, целуя на ночь бедную уничтоженную малютку Розали.

Это небольшое непредвиденное осложнение положило начало натянутым отношениям. Мэй Мертель собрала собственных сторонников, а избранный круг друзей Розали сплотился под знаменем своей королевы. Они намекнули адептам Мэй, что обе романтические истории качественно в корне отличаются друг от друга. Возможно, Мэй является героиней нескольких банальных флиртов, тогда как Розали – жертва grande passion.[8] Она отмечена неизгладимым шрамом, который будет носить до самой смерти. В пылу преданности они упустили из виду искривленный нос героя и тот общепризнанный факт, что личные чувства Розали не были затронуты.

Однако Мэй утаила свою козырную карту. Вскоре под покровом секретности стали ходить слухи. Она была безнадежно влюблена. Речь шла не о прошлогодних каникулах, а о нынешней пламенной страсти. Ее соседка по комнате просыпалась посреди ночи от звуков сдавленных рыданий. У нее не было аппетита – весь стол мог это засвидетельствовать. В разгаре десерта, даже во время вечеринок с мороженым, она забывала есть и, застыв с ложечкой в руке, пристально глядела в пространство. Когда ей напоминали, что она сидит за столом, она виновато и торопливо принималась запихивать в рот остатки еды. Этот факт ее неприятели враждебно комментировали в том духе, что к концу трапезы она всегда приходит в себя, поэтому ест не меньше остальных.

На уроках английского языка в «Святой Урсуле» еженедельно упражнялись в старомодном эпистолярном искусстве. Девочки писали домой письма, подробно повествующие о школьной жизни. Они обращались к воображаемым подругам, бабушкам, братьям-студентам колледжа и младшим сестренкам. Они учились великой тайне литературного могущества – приспосабливать свой стиль к требованиям публики. В конце концов, они подошли к теме как благодарить воображаемых молодых людей за воображаемые цветы. Мэй слушала несколько высокопарную фразеологию этих вежливых и пристойных писем с надменной улыбкой. Подглядывая за ней украдкой, класс снова заволновался.

Постепенно подробности романа стали широко известны. Мужчина был англичанином – Мэй познакомилась с ним на пароходе – и однажды, когда умрет его старший брат (брат страдает от неизлечимой болезни, которая убьет его через несколько лет), он вступит во владение титулом. Но что это за титул Мэй уточнять не стала. Между тем ее отец был убежденным американцем, – он ненавидел англичан и питал отвращение к титулам. Никогда дочь его не выйдет за иностранца. Если это произойдет, то она не получит от него ни единого доллара. Тем не менее, ни Мэй, ни Катберта деньги не волновали. У Катберта их полным-полно. Его звали Катберт Сент-Джон (произносится как Синжон). Всего у него четыре имени, но этими двумя он пользуется чаще всего. Теперь он был в Англии, будучи вызван телеграммой в связи с критическим состоянием здоровья брата, кризис, однако, миновал и вскоре Катберт вернется. И тогда… Мэй сомкнула губы в прямую линию и вызывающе уставилась в пустоту. Ее отец еще увидит!

Перед волнующей реальностью этого романа жалкая историйка Розали совершенно померкла.

Затем сюжет стал обрастать событиями. Изучая списки прибывающих пароходов, Мэй объявила своей соседке, что он приехал. Он обещал ее отцу не писать, но она знала, что каким-то образом услышит о нем. И точно! На следующее утро прибыл безымянный букетик фиалок. Если раньше и были сомневающиеся, то теперь, при виде этого вещественного доказательства преданности, скептицизм рассыпался в пух и прах.

В воскресенье Мэй пришла в церковь со своими фиалками. Школа шокирующим образом путалась в ответах: никто не притворялся, что слушает службу, все глаза были прикованы к поднятому вверх лицу и блуждающей улыбке Мэй. Пэтти Уайатт обратила внимание на то, что Мэй приложила особые старания, чтобы сесть у окна с цветным витражом, и что время от времени сосредоточенный взгляд внимательно изучает лица спутниц, дабы убедиться, что эффект имеет успех у публики. Однако школа возмущенно отвергла инсинуацию Пэтти.

Наконец-то Мэй с триумфом воцарилась в роли ведущей актрисы. У несчастной безынтересной Розали больше не было роли со словами.

История длилась несколько недель, по мере своего развития приобретая движущую силу. Однажды на занятиях по европейскому туризму, которые проводились по понедельникам вечером, обсуждалась тема «Английские сельские усадьбы» с показом иллюстрированных картинок на фильмоскопе. Когда на экране появился роскошный большой особняк с террасой, на переднем плане которого олени пощипывали травку, Мэй Мертель внезапно упала в обморок. Она не удостоила объяснением экономку, принесшую грелки и одеколон, но позже шепнула своей соседке, что это тот дом, в котором он родился.

Фиалки продолжали приходить каждую субботу, и Мэй становилась все более рассеянной. Неотвратимо близился ежегодный баскетбольный матч с Хайленд-холлом, соседней школой для девочек. В прошлом году «Святая Урсула» проиграла, второе поражение означало бы вечный позор, ибо Хайленд-холл составлял одну треть от их численности. Капитан выступила с речью и отругала апатичную команду.

– Это все Мэй Мертель с ее мерзкими фиалками! – с отвращением пожаловалась она Пэтти. – Она выбила из них весь боевой дух.

Между тем учителя с беспокойством сознавали, что обстановка накалена до предела. Когда мимо стоявших группами девочек проходила Мэй Мертель, они испытывали явственное волнение. В школе царила атмосфера тайны, которая не способствовала высоким оценкам на сочинениях по латинской прозе. В итоге, проблема стала предметом обсуждения на заседании встревоженной кафедры. Не имелось никаких фактических данных, одни догадки, но источник беспокойства был очевиден. Школу и раньше охватывала волна сентиментальности, – заразная как корь. Вдовушка была склонна полагать, что простейшим способом разрядить атмосферу было бы отправить Мэй Мертель со своими четырьмя чемоданами назад к родному очагу, и пусть ее глупая матушка разбирается со всем этим. Мисс Лорд как обычно была решительно настроена довести борьбу до конца. Она силой положит конец этому вздору. Мадмуазель, склонная к чувствительности, боялась, что бедное дитя действительно страдает. Она считала, что сочувствие и такт… Однако победу одержало грубовато-сердечное здравомыслие мисс Салли. Если это необходимо для здоровой психики «Святой Урсулы», то Мэй Мертель должна уехать; но ей кажется, что с помощью легкой дипломатии можно сберечь как психику «Святой Урсулы», так и Мэй Мертель. Предоставьте это дело ей. Она применит собственные методы.