— Это неважно, — промыслил главный сухо, впервые выказывая некоторое высокомерие и расовую гордость, порожденную вечными сухими традициями. — Как я уже говорил, моллюски, очевидно, низшая раса. Всего лишь водянчики. Мы их не видели уже много веков. Насколько мы знаем, они вымерли. И конечно, нас нисколько не сдерживало такое древнее, затасканное соглашение с ними, если бы имелся хоть какой-то здравый и выгодный повод нарушить его. И нам нет смысла, и никогда не было, бояться их.

Мысли Уитлоу пришли в замешательство и смущение, его руки с плоскими пальцами бессознательно совершали какие-то движения. Вынужденный вернуться к своему первоначальному аргументу, он неуверенно заговорил:

— Но ведь, конечно, должна быть какая-то добыча, которая будет иметь для вас ценность после вторжения на Землю. В конце концов. Земля — планета, богатая кислородом, водой, минеральными и жизненными формами, в то время как Марс испытывает недостаток всего этого.

— Совершенно верно, — промыслил главный. — И мы выработали такой образ жизни, который точно соответствует этим условиям. Собирая межзвездную пыль по соседству с Марсом и разумно используя трансмутацию элементов и другую технологию, мы обеспечиваем себя достаточным количеством необходим кого сырья. Чрезмерное земное изобилие поставит нас в затруднительное положение, нарушит нашу систему. Увеличение запасов кислорода заставит нас изучать новый темп дыхания, чтобы избежать кислородного опьянения, что само по себе делает вторжение на Землю небезопасным. Подобные же опасности таит в себе перенасыщение другими элементами и соединениями. А что касается отвратительно кишащих жизненных форм, то ни одна из них не сможет стать полезной вам на Марсе — разве что, к несчастью, какая-то из них найдет пристанище в наших телах и вызовет эпидемию.

Уитлоу вздрогнул. Сознавал он это или нет, но его планетарное тщеславие было задето.

— Но все же вы упускаете нечто более важное, — убеждал он, — творения человеческой промышленности и мастерства. Человек изменил лик своей планеты гораздо более существенно, чем вы своей. Он покрыл ее дорогами. Он не толпится на открытом воздухе, как вы, а построил обширные города. Он создал всевозможные транспортные средства. Конечно, среди таких ценных вещей вам многое придется по душе.

— Маловероятно, — возразил главный. — Я не вижу в вашем умозаключении никаких признаков того, что могло бы вызвать даже малейший наш интерес. Мы приспособились к окружающей среде. Мы не нуждаемся в одежде и домах и в прочих искусственных приспособлениях, которые требуются вам, плохо приспособленным к жизни земляшкам. Наше господство над собственной планетой превосходит ваше, но мы не рекламируем его столь назойливо. Из картины, нарисованной вами, я понял, что вы, земляшки, страдаете гигантоманией и грубым, ничем не прикрытым эксгибиционизмом.

— Но ведь есть еще наши машины, — настаивал Уитлоу, кипя от гнева и дергая себя за воротник. — Ужасно сложные машины для различных целей. Они могут быть полезны другим существам так же, как и нам.

— Да, представляю себе, — ядовито заметил главный. — Огромная неуклюжая груда колес и рычагов, проволоки и трубок. В любом случае наши тела лучше.

Он быстро послал вопрос старшему:

— Ну как, гнев не сделал его разум более уязвимым?

— Еще нет.

Уитлоу сделал последнее усилие, с огромным трудом сдерживая негодование.

— Кроме всего прочего, есть и искусство. Культурные сокровища неизмеримой ценности. Работа существ, творчески одаренных гораздо больше, чем вы. Картины, музыка, живопись, скульптура. Конечно…

— М-р Уитлоу, не делайте из себя посмешище, — сказал главный. — Искусство становится бессмысленным вне его культурного окружения. Что интересного можно ожидать от неуклюжего самовыражения незрелой расы? Более того, ни один из тех видов искусства, что вы перечислили, не может быть приспособлен к нашему способу восприятия, исключая скульптуру, а в этой области наши достижения неизмеримо выше, поскольку мы непосредственно воспринимаем объем. Ваше восприятие — всего лишь улавливание теней, ограниченное неестественными двухмерными образами. Уитлоу выпрямился и скрестил руки на груди.

— Отлично, — проскрежетал он. — Вижу, что не смогу уговорить вас. Но… — Он погрозил пальцем главному. — Позвольте мне кое-что сказать вам. Вы презираете людей, называете их грубыми и незрелыми. Вы обливаете грязью их промышленность, науку, искусство. Вы отказываетесь помочь им в беде. Вы полагаете, что имеете возможность пренебречь ими. Отлично. Продолжайте в том же духе — посмотрим, что произойдет!

Мстительный огонь загорелся в его глазах.

— Я знаю своего соплеменника — человека. Войны сделали его деспотичным и предприимчивым. Он поработил животных, обитавших в полях и лесах. Когда может, он порабощает и себе подобных, а когда не может, то опутывает их неощутимыми цепями экономической зависимости и благоговением перед его престижем. Он — тупоголовая марионетка своих низменных инстинктов, но в то же время он талантлив, чертовски упорен, влекомый своими безграничными амбициями! У него уже есть атомная энергия и ракеты. Через несколько тысячелетий у него будут космические корабли и субатомное оружие. Продолжайте в том же духе и ждите! Постоянные войны побуждают человека совершенствовать оружие до невообразимого уровня. Дождитесь и этого! Дождитесь, когда он появится на Марсе во всей своей мощи! Дождитесь, когда он познакомится с вами и поймет, какими замечательными рабочими вы можете стать с вашей бронированной приспособляемостью ко всем видам окружающей среды. Дождитесь, когда он добьется раздоров с вами, победит вас, поработит вас и погрузит на корабли, набив вами вонючие трюмы, чтобы вы работали в земных шахтах, на океанском дне, в стратосфере и ни планетоидах, которые земляне захотят эксплуатировать. Да, продолжайте в том же духе и ждите!

Уитлоу прервал речь, грудь его высоко вздымалась, некоторое время он сознавал лишь свое злобное удовлетворение, высказав все этим несносным жукоподобным созданиям. Потом он огляделся…

Жесткокрылы приближались. Передние особи вырисовывались во всем своем отвратительном паукообразном облике, почти вторгаясь в его защитную сферу. Точно так же приближались и их мысли, образовав стену угрозы, более черную, чем окружающая их марсианская ночь. Исчезли высокомерное веселье и хладнокровная отстраненность, которые так раздражали его. Он с недоверием осознал, что каким — то образом пробился сквозь их броню, попал в самое уязвимое место.

Он поймал быструю мысль старшего к главному:

— А если и другие хоть немного похожи на этого, они будут вести себя точно так, как он сказал. Это еще одно подтверждение.

Он медленно огляделся вокруг, наклонил голову, пытаясь отыскать ключ к внезапному изменению позиции жесткокрылов. Его озабоченный взгляд остановился на главном.

— Мы переменили мнение, мистер Уитлоу, — хмуро признался главный. — Я говорил вам с самого начала, что мы не колеблемся, принимая решения, когда располагаем ясными и убедительными аргументами. Если ваши глупые доводы относительно гуманности и добычи были явно неудачными, то ваши последняя вспышка убедила нас. Все именно так, как вы говорите. Земляшки в конце концов нападут на нас, и даже с некоторой надеждой на успех, если мы будем ждать. Поэтому, по логике вещей, мы должны провести предупреждающую акцию, и, чем скорее, тем лучше… Мы проведем разведку, и если условия на Земле такие, как вы утверждаете, то мы нападем на нее.

Из глубин замешательства и уныния Уитлоу одним махом перескочил к вершинам лихорадочного возбуждения. Его долговязое тело, казалось, вытянулось еще больше. Волосы вернулись на место.

— Изумительно! — фыркнул он, а затем взволнованно затрещал: — Конечно, я сделаю все, что смогу. Я обеспечу транспортировку… Я…

— В этом нет нужды, — решительно прервал его речь главный. — Мы не более доверяем вашим огромным силам, чем вы сами. У нас есть свои космические корабли полностью пригодные для подобного предприятия. Мы не выставляем их напоказ, как и не хвастаемся другими техническими достижениями и нашей культурой. Мы не используем их, как вы, земляшки, чтобы бесцельно носиться туда-сюда. Тем не менее они у нас есть, накопленные про запас на случай необходимости.