Обстановка в доме поражала тяжеловесной безвкусицей. Замшелые плюшевые портьеры, дубовые резные шкафы, потемневшие от времени панели. Старик, похоже, был глубоко равнодушен ко всей этой рухляди, включая многочисленные серебряные шкатулки и фарфоровые статуэтки покойной жены.

Разумеется, ключ у Левина был с собой.

— Я в подвал, подпаять кое-что надо, — объяснил он Марго, направляясь вниз, где у Германа Грабера была оборудована хоть и допотопная, но солидно оснащенная мастерская. Марго с любопытством уставилась на авторадио, зажатое у Левина под мышкой.

Пока я вместе с Марго составляла на кухне для деда диетическое меню на завтра, Левин успел незаметно притащить из машины портативную ручную дрель и прошмыгнуть с ней вверх по лестнице. Он знал, что вставная челюсть деда хранится в ванной комнате в обыкновенной чашке; по субботам, в свой банный день, Герман Грабер заливал ее дезинфицирующим раствором, а в обычные дни оставлял просто так.

Миниатюрным сверлом Левин просверлил в двух пластмассовых зубах два отверстия, заложив в каждое по таблетке. После чего слегка замазал отверстия тонким слоем, поставив скорее символические временные пломбы, способные быстро раствориться под воздействием слюны.

Проделав все это, Левин положил челюсть обратно в чашку, а дрель и авторадио отнес назад в машину. Когда он вернулся к нам на кухню, на лице его читалось неподдельное облегчение.

— Ну вот, радио в порядке, — объявил он, а затем обратился к Марго: — О Дитере ничего не слышно?

— Не-а.

— Значит, может объявиться в любой момент?

— Ага, и тогда общий привет.

Сказав ей, что хотим еще успеть в кино, мы уехали.

В Хайдельберге, желая попасться на глаза кому-то из прохожих — что удалось нам без всякого труда, — мы прошвырнулись по главной улице, выпили на Театральной площади по чашечке кофе и с некоторым опозданием, которое не осталось незамеченным в зрительном зале, явились на вечерний сеанс.

А после фильма, о котором я вообще ничего не могу вспомнить, Левин вдруг сообщил мне, что наш визит на виллу отнюдь не был репетицией.

Прямо посреди улицы я чуть не взвыла от ужаса.

Этой ночью, лежа друг подле друга, мы не могли уснуть — каждый ворочался и мешал другому. Вдруг я встала и начала одеваться.

— Поднимайся, Левин, поедем обратно, еще не поздно все исправить! — скомандовала я.

Даже не пойму, что в итоге помешало мне осуществить задуманное — то ли его нежности, то ли моя усталость?

В восемь утра начиналась моя смена в аптеке. Левин обещал мне позвонить, как только получит какое-нибудь известие из Фирнхайма. Сам он поднялся позже обычного, поиграл в саду с котом и сходил к почтовому ящику за газетой, не забыв вежливо поздороваться с соседями.

— Уж не собрались ли вы заболеть, Элла? — сказала мне шефиня. — На вас прямо лица нет.

Пришлось сказать ей, что у меня как раз начинаются критические дни и я, мол, от этого всегда просто труп. При последних словах я вдруг поперхнулась, побледнела и стала хватать ртом воздух не хуже астматика.

Шефиня недовольно покачала головой.

— Отправляйтесь-ка лучше домой, милочка, — посоветовала она. — Больной аптекарь способен только покупателей отпугивать.

— Да со мной правда ничего особенного, — уверяла я ее. — Если не возражаете, я просто прилягу минут на десять в задней комнате.

Это время я потратила на то, чтобы как следует подкраситься. На часах было уже около одиннадцати. Может, после стольких лет хранения яд и вправду утратил силу? Как я этого желала!

Не успела я, с косметическим румянцем на щеках, снова встать за прилавок, как зазвонил телефон. В трубке раздался каменный голос Левина:

— Вынужден сообщить тебе печальное известие: дедушка умер. Видимо, я еще позвоню тебе попозже, а сейчас срочно еду в Фирнхайм.

Поскольку начальница была рядом, я таким же неестественным голосом отвечала:

— Боже мой, какой ужас! Когда это произошло? Это экономка тебе позвонила?

— Нет, сам врач. Ладно, пока!

— Случилось что-то? — спросила любопытная шефиня.

Я кивнула.

— У моего друга умер дедушка. Правда, он был уже очень старенький и больной, так что этого следовало ожидать.

— Может, вам все-таки уйти пораньше? — спросила она.

— Нет, спасибо, правда не нужно.

Левин, однако, больше не звонил; работала я просто ужасно, то и дело совала лекарства не на свое место и даже забыла послать на дом одной старушке срочный заказ. Но из аптеки я вышла, только когда закончился рабочий день, и ни минутой раньше.

Дома не было ни души. В восемь наконец зазвонил телефон. Я кинулась к нему, но это была Дорит.

— Ты уже в курсе, что у тебя теперь жутко богатый ухажер? — спросила она с непочтительной игривостью. — У него сегодня дед помер.

— А ты-то откуда знаешь? — протянула я почти в тон ей.

— Геро на хвосте принес. Мужчины — они же сплетницы похлеще баб. Сосед старого Грабера видел катафалк… А он вместе с Геро работает… Ну что, переезжаете в фирнхаймский дом и начинаете строительный бум?

— Рано пока об этом говорить, — ответила я как можно суше. Не хотела долго занимать телефон.

— А я сегодня купила себе шелковый блейзер, — похвасталась Дорит. — Угадай, какого цвета. Розового!

Но мне было не до этой болтовни, я извинилась, закончила разговор и положила трубку. Больше всего на свете мне хотелось сейчас под душ, я просто взмокла от пота. Но я знала: только я подставлю лицо вожделенным теплым струйкам, зазвонит телефон. Правда, теперь я ждала звонка уже не от Левина, а из полиции — вот сейчас позвонят и скажут, что он арестован.

Наконец в половине девятого послышался знакомый рокот подкатившего к дому «порше». Я кинулась к дверям. Левин взял с переднего сиденья множество целлофановых пакетов, протянул мне один и буркнул:

— Рот закрой, и дверцу заодно! Все путем!

Едва мы закрыли за собой дверь квартиры, нервы у меня окончательно сдали. Но Левин только рассмеялся.

— Сейчас увидишь, ты ждала не напрасно! — И стал извлекать из пакетов шампанское, мой любимый салат, креветки, экзотические фрукты, дорогие паштеты. — Или ты не голодна?

Вообще-то я весь день о еде и думать не могла, но вид деликатесов неожиданно пробудил во мне аппетит. Тем не менее я не забыла поинтересоваться, где он пропадал все это время.

— Вовсе я не пропадал, — лениво оправдывался Левин. — Все это время я работал.

Пока я расставляла тарелки и раскладывала еду, он рассказывал… Марго сегодня в десять утра подала завтрак; старик не спеша и с удовольствием его съел, как всегда почитывая за кофе свою газету. Когда он покончил с завтраком, Марго ушла за покупками. А вернувшись через полчаса, застала его бездыханным за письменным столом с выпавшими из рук пасьянсными картами. Он был еще теплый, уверяла Марго, но все равно она так перепугалась, что чуть сама концы не отдала. Она тотчас же кинулась звонить доктору Шнайдеру. Тот приехал, увидел, что помочь ничем уже нельзя, сразу же выписал свидетельство о смерти и позвонил Левину. Когда Левин туда приехал, Марго уже на пороге встретила его рыданиями. Это она во всем виновата, не надо было давать дедушке такой крепкий кофе. Он сразу же отправил ее к себе.

— И что ты потом делал?

— Я же уже сказал: работал. И потрудился на славу.

Я не вполне понимала, о чем он, но Левин с сияющим видом уже поднес к моему рту полную вилку креветок. Потом подлил себе шампанского.

— За нас, Элла, и за лучшие времена!

Он сунул руку во второй пакет и достал оттуда коробочку, явно из ювелирного.

— По-моему, золотистый топаз очень подойдет к твоим карим глазам.

Потом, как фокусник, стал извлекать из пакетов шелковые рубашки для себя, шелковые блузки для меня, туфли, духи, а под конец зачем-то еще и маленький глобус.

Пришлось попотеть, прежде чем он открыл сейф Германа Грабера; должен же был старик держать дома хоть какую-то наличность! Сейф прост по конструкции, без ключа, только с цифровым замком. Но там ничего особенного не оказалось — так, бумаги всякие, альбом для гостей, сводки из банка о процентах по срочным вкладам, кстати, не такие уж большие суммы.