Запомните это, поскольку контекст очень важен для восприятия этой истории. Мы насмехаемся над Империумом за то, как вы выставляете добродетелью невежество ограниченного ума, но и мы потеряли столь многое. Быть может, даже больше. Ваши хозяева скрыли знание от вас, сожгли его дотла, или же оно сгинуло по мере естественного течения времени. Мы же, напротив, наблюдали, как оно ускользает у нас сквозь пальцы, даже когда мы пытались его удержать.

Нигде не бывало лучше примера этому, чем в покрытой позором крипте на Маэлеуме.

Один из призраков не развеялся. Он наблюдал, как мы втроем приближаемся к нему, и поочередно переводил на каждого из нас свои старые, очень старые глаза. Когда его осуждающий взгляд опустился на меня, я ощутил угрозу, как будто к доспеху прикоснулся клинок. Как долго он пробыл здесь? Был ли он здесь всегда, даже когда этот склеп населяли обманутые сыны Магистра Войны, и обрел форму в вакууме, образовавшемся в их отсутствии?

Дух был человеческим, хотя в его душе кипели воспоминания и переживания, накопленные за века. Кем бы он ни был при жизни, он становился свидетелем событий и существовал куда дольше, чем отпущено обычному смертному. Его форма – то, что применительно к варп-сущностям мы называем «корпус» – оставалась стабильна и не менялась. Длинные волосы были темными и нечесаными. Кожа, сильно похожая на мою, обладала смуглым окрасом, обычным для тех цивилизаций, которые растут в экваториальных областях миров вроде Терры. На нем были надеты выцветший черный плащ путника и простое, изношенное в странствиях одеяние. Щеки были покрыты слезами – слезами из белой туши. Четыре дороги скорби представляли собой татуировки в виде крошечных надписей, спускающихся из уголков глаз.

Это была – или была при жизни – не подвергшаяся мутации женщина.

Я потянулся к призраку варпа с расстояния в дюжину метров, искривив пальцы так, словно собирался раздавить ему гортань телекинезом. В ответ на призванную мною энергию в воздухе взвихрился незримый ветер. Волосы призрака заколыхались в его дуновении.

Телемахон мешкал, не подходя ближе. Он наклонил голову, и я услышал урчание связок волоконных пучков в его бронированном вороте. Амураэль остановился в полушаге за ним, перевод взгляд с привидения на дисплей сканера в перчатке своего нартециума. Рядом со мной Нагваль глядел на духа светящимися глазами, приоткрыв пасть. С сабельных клыков капал яд.

Хайон, – донесся шепот в последний раз, и призрак улыбнулся.

– Искандар Хайон, – произнесло видение абсолютно человеческим голосом. – Телемахон Лирас. И Амураэль Энка.

Я опустил руку. Нарастающий ветер стих. Внезапно встретив смертную женщину там, где не имело права находиться ни одно живое существо, мы трое молчали.

– Вы отведете меня к Эзекилю Абаддону, – она сказала это, не приказывая, а словно рассказывая о своем воспоминании. Воспоминании о том, чего еще не случилось.

– И зачем нам это делать? – поинтересовался я.

– Потому, что у меня есть для него предостережение, – совершенно спокойно ответила она, – и я принесу ему будущее.

Амураэль с Телемахоном просто неотрывно смотрели на нее. Я задал вопрос, вертевшийся у всех нас на языке:

– Кто ты?

Она сказала нам. Назвала одно-единственное имя, хотя в последующие годы другие дали ей множество иных прозваний. Вот так я и встретил Мориану, Плачущую Деву, Оракула Осквернителя, Пророчицу Черного Легиона.

Мы привели Мориану к Абаддону – не в качестве вестника, на роль которого она претендовала, а как пленницу, каковой она на самом деле и являлась. Она шла между двумя моими рубрикаторами и, несмотря на всю свою подготовленность, все равно вздрогнула от стены шума, которая нас встретила, когда мы зашли на мостик.

Мы попали на борт «Мстительного духа» в момент сбора флота. Мы еще совершали переход в систему, а в наше убежище внутри туманности уже врывались другие корабли, которые не жалели двигателей, стремясь встать в стояночную формацию вокруг флагмана.

Задолго до того, как я ступил на «Дух», я услышал голос Ашур-Кая:

Я чувствую вокруг тебя сильное возмущение. Обычно на его психическую интонацию оказывала влияние прежняя роль моего наставника, однако сейчас ее обесцвечивали спешка и озабоченность. Объяснись, Сехандур, – передал он, используя разновидность моего имени с классическими готическими корнями. Почему волны судьбы бьются о твою душу?

Как всегда, драматично. Мне следовало бы понять, что он почувствует присутствие Морианы в тот же миг, как мы войдем в систему. Мы везем пленника с Маэлеума.

Это объясняет буйство варпа вокруг вашего корабля.

Обратный путь и впрямь дался нам медленнее. У меня и близко не было такого дара плыть по беспорядочным приливам пространства Ока, как у Ашур-Кая, хотя я возвращался так быстро, как только мог.

Ты кажешься встревоженным, брат.

Все плохо, Сехандур. Леорвин и Заиду вот-вот убьют друг друга, деля ответственность за их потери на Тилаке. Валикар, Кераксия и Вортигерн вернулись, потрепанные флотами, которые поклялись в верности Даравеку. Нам тоже пришлось нелегко с его приспешниками. Ты разве не видишь корабль?

Я видел. «Мстительный дух» на оккулусе был от носа до кормы изодран поверхностными повреждениями. Меня встревожило не их количество, а сам факт их наличия. Флагман сражался с кораблями, которым хватило силы пробить его щиты.

Расскажи мне все, – передал я.

Просто иди на командную палубу. В этом распоряжении слышалась давнишняя приказная интонация моего бывшего наставника. Сам увидишь.

Так я и сделал. Стоило нам зайти на мостик, как на нас стеной нахлынули звуки: шум ярости и взаимных обвинений. После боя на мостике обычно устраивалось праздненство, нередко с пьяным или экстатическим истязанием вражеских военачальников. Их трупы – или же будущие трупы – вздергивали среди военных знамен, свисавших с потолка стратегиума, и воины устраивали буйные соревнования в силе, приносили обеты братства, или же неистово выражали свою адреналиновую радость, отмечая победы, которые принесли эти новые трофеи.

Мне говорили, что космические десантники Империума после триумфов предаются мрачным раздумьям, в монашеском почтении преклоняя колени перед статуями своих кумиров и поклоняясь изображениям своих героев. Это несколько иная эстетика, нежели в следующих за нашими победами боях на арене, воплях и ликовании, где похвальба является особым искусством, а репутация воина – это всё. И все же в тот день мостик встретил меня еще более насыщенной и нечистой атмосферой, чем обычно. Раздражение сотен побежденных воинов, эмоции которых сплетались воедино, порождало психическое эхо поражения, опустившееся на меня, будто погребальный саван.

Первым меня приветствовал Токугра. Демон-ворон Ашур-Кая спорхнул мне на плечо, оглядывая меня глазами, которые видели, как рождаются и умирают звезды, и все это время сияли от удовольствия.

Мальчик, – приветствовал он меня.

Я уже сотни лет не был «мальчиком» для Ашур-Кая – дни моей юности в роли подмастерья уже давно прошли – однако Токугра не обращался ко мне никак иначе.

Нагваль зарычал на ворона. Два демонических фамильяра яростно воззрились друг на друга со звериной неприязнью, а затем, как и всегда, ворон взлетел и перебрался подальше от сородича по варпу.

Командная палуба бурлила от тяжело дышащих тел и орущих голосов. Основная активность была сосредоточена вокруг возвышения, где располагался пустующий трон Абаддона. Воины выкрикивали обвинения и опровержения, требовали друг от друга ответов, а от остальных – внимания к своим словам.

– Держись рядом со мной, – велел я Мориане и пропустил это же распоряжение сквозь разумы стерегущих ее рубрикаторов.

В самом центре зала мы прошли под Ультио, Анамнезис. Та изящно повернулась в бледно-лазурной жидкости в своей суспензорной емкости. Она являла собой спокойное око бури, сохраняя безмятежность в своем амниотическом убежище посреди кричащей толпы. Когнитивные кабели, вьющиеся между ее головой и аппаратурой поверх жизнеобеспечивающей темницы, слегка покачивались в искусственной внутриутробной жидкости, образуя змеящийся плюмаж, в котором каждая рукотворная змея разносила ее мысли по рецепторным системам корабля. Жидкость была чистой, ее постоянно фильтровали и насыщали питательными веществами гудящие машины, встроенные в основание высокой стеклянной цистерны.