Об этом двуединстве много думал В. В. Розанов, который самых рьяных «охотников на антисемитов» приводит в замешательство — то ли он юдофоб, то ли юдофил. Это, кстати, очень примечательно: как раз о выразителях сокровенных глубин русского духа евреи затрудняются сказать — антисемит или юдофил. Вот что пишется, например, в издаваемой в Израиле «Краткой еврейской энциклопедии» о Достоевском: «Глубокие противоречия, свойств. мировоззрению Д., приводили его одновременно и к слепой ненависти к евреям и к глубоким прозрениям, создавая в его уме образ еврейства, в котором карикатурные искажения сочетаются с глубоким пониманием экзистенциальных особенностей еврейского народа и его истории».

В. В. Розанов не исходил ни из какой установки, он просто писал о том, что видел — без антисемитизма и юдофилии. И он, между прочим, написал, выделив курсивом: «Я за всю жизнь никогда не видел еврея, посмеявшегося над пьяным или над ленивым русским. Это что-нибудь да значит среди оглушительного хохота самих русских над своими пороками». Конечно, В. В. Розанов не был на концертах Хазанова и не видел евреев новой формации, конца ХХ века, на вершине их власти в России. Но власть — дело временное, и она лишь прикрывает то, о чем говорил В. В. Розанов. Впрочем, раз прикрывает, об этом можно пока и не говорить (но иметь в виду). Есть другие, явные вещи.

Кафка в одной из своих талмудических притч сказал: «Из настоящего противника в тебя вливается безграничное мужество». Русский дух всегда имел рядом, в рукопашной, как раз такого противника с равноценным мессианским накалом, русский дух «отталкивался» от иудейства. Иудей — это не добродушный немец с пивной кружкой. О немце не напишешь «Слово о Законе и Благодати».

За последние сто лет еврейский ум — важная часть культуры России, он соединен с русским умом по принципу дополнительности, как в симбиозе, а не в паразитизме. Вот случай из моей жизни. В 70е годы возник глупый всеобщий энтузиазм в виде НОТ. И приходит ко мне старый еврей из большого отраслевого НИИ — зав. отделом НОТ. Он читал мои работы по социологии и позвал меня обследовать его НИИ. Я увлекся, составил программу, были в ней даже находки. Стали думать, как организовать работу, я сделал план, он согласился. Надо идти к директору НИИ, утверждать. Я, говорю, изложу ему план, а вы поддержите. Он замахал на меня руками: что вы, что вы, сидите уж и молчите.

Приходим к директору — нормальный мужик, программу одобрил. Стал ему мой покровитель излагать план действий, и я с ужасом слышу, что он порет дикую чушь, какой-то глупейший бред — от нашего имени. Поморщился директор, как от зубной боли, и говорит: «Вы, Евсей Соломонович, опытный работник, а такие глупости говорите. А дело-то несложное. Вот так надо делать», — и он изложил в точности наш план. Евсей Соломонович заюлил: «Простите, Павел Васильевич, не додумали мы. Ведь верно, верно вы предложили, так мы и сделаем». Муторно мне было и жалко директора, но старик мне сказал: «Надо думать о деле, а не о престиже. Предложи мы нормальный план — любой директор его бы исковеркал».

Возможно, православный человек скажет, что лучше вообще не делать никакого дела, чем пользоваться такими методами. Так-то так, но все же иногда и дело делать надо. Научиться методам Евсея Соломоновича я не смог и не смогу — а в паре мог бы работать, пока милый мой Павел Васильевич, умный мужик и толковый химик, остается самодуром. А может ли он не быть самодуром? Ответ не очевиден.

Где ни копнёшь, близ Павла Васильевича есть такой толковый Евсей Соломонович со своим складом ума. Так что дело не только в Канторовиче и Зельдовиче, но и в армии таких безвестных тружеников. В годы перестройки я по службе имел дело с одним криминалистом, он прошел весь путь от рядового оперативника до крупного специалиста по организованной преступности. Каждая мало-мальски солидная банда — рассказывал он — имеет консультанта-еврея. Хоть какого-нибудь пенсионера, плановика или бухгалтера. Любое дело обсуждают с ним, слушают уважительно. Он советует скромно, сослагательно: «Не знаю, не знаю. Я бы сделал вот так…».

И не только эта гибкость еврейского ума нужна как особая нить в ткани российской рациональности. Нужна и ее оборотная сторона — логическая жесткость. Талант русского ума поражает и восхищает, но когда речь идет о деле среднего размера, руки от этого таланта опускаются. Только о деле заговоришь, русский ум взмывает ввысь, из среднего дела выклевывается фундаментальное умозаключение, в котором подспудно есть и этика, и красота, и мистика. Когда рядом есть еврей, он загоняет это парение в рамки дисциплины. Он надсмотрщик логики. Неприятно, но необходимо.

Думаю, позволительно вспомнить Ницше. Он, правда, недолюбливал евреев, да зато они его любят, так что цитировать его можно. Ницше, говоря о роли евреев в культуре Запада, объясняет, почему ученые, вышедшие из семьи протестантских священников и учителей, в своем мышлении не доходили до полного рационализма: «Они основательно привыкли к тому, что им верят, — у их отцов это было «ремеслом»! Еврей, напротив, сообразно кругу занятий и прошлому своего народа как раз меньше всего привык к тому, чтобы ему верили: взгляните с этой точки зрения на еврейских ученых — они все возлагают большие надежды на логику, стало быть, на принуждение к согласию посредством доводов; они знают, что с нею они должны победить даже там, где против них налицо расовая и классовая ненависть, где им неохотно верят. Ведь нет ничего демократичнее логики: для нее все на одно лицо, и даже кривые носы она принимает за прямые».

Конечно, и еврейство не приобрело бы его нынешней силы, если бы не росло, «обнявшись с русскими».

Ведь не дряблым потомкам французских рантье, растворившимся в гражданском обществе, было дано создать государство Израиль. Это делали выросшие на державности, на духовном хлебе России Моше Даян и Голда Меир. Именно истощения связи с Россией и боятся сионисты того поколения:

Впрочем, признавать это или нет — дело самих евреев, а мы поговорим о себе. Иметь дело с «настоящим противником» непросто и опасно. Если зазеваешься, он может тебя и придушить. Вопрос в том, настолько ли ты ослаб, чтобы желать «освободиться» от противника. Иными словами, сегодня антисемит тот, кто желал бы полного Исхода евреев из России, именно «чтобы и духу их здесь не было», — как молили об Исходе египтяне, радуясь даже тому, что евреи их при этом обобрали. Я этого не желаю, особенно чтобы обобрали. Я именно хочу, чтобы еврейский дух и ум были в России, продолжали со мной и диалог, и борьбу.

Я не считаю, что мы сегодня настолько ослабли, что при этом диалоге и борьбе не выживем, что мы нуждаемся в стерильных условиях. Не говоря уж о том, что надежды устроить такие стерильные условия через исход евреев — иллюзия. Какая разница, управляют ли Гусинский НТВ, а Сорос финансовыми спекуляциями из своих московских квартир или из Парижа? Но даже не в этой «технической» проблеме дело. Главное — понять, почему же в России нет антисемитизма. А его нет, как ни старайся.

Русские голосуют за еврея Жириновского и еврея Явлинского, а докажи кто-нибудь, что и Лужков еврей — всё равно будут за него голосовать. Они радостно хохочут самым диким антирусским шуткам Хазанова: «Во даёт!». У Хазанова уже глаза страдающие — ничем не может русских разозлить, ведь это драма для артиста. Да что говорить, русские всего лишь вежливо, но равнодушно выслушивают жалобы наших любимых писателей на русофобию еврейских борзописцев. «Спор о Сионе» и дочитать никто до конца не может, а если и дочитает, то через неделю всё забудет — не трогает, все это и так знают. И ведь нет тут никакой апатии, никакой бесчувственности.