МАРЧИН ВОЛЬСКИЙ
МАРЧИН ВОЛЬСКИЙ
ВОЛК В ОВЧАРНЕ
Marcin Wolski
Wilk w owczarni
Том III цикла "Пес в колодце"
Zysk I S-ka, 2010
Перевод: Марченко Владимир Борисович, 2020
Так что же такое время? Река без возврата, текущая от источника к своему предназначению? Или же время, будто свет, распространяется во всех направлениях, в любое мгновение, творя новые миры, в которых происходит все то, что в нашем не произошло? И эти альтернативные бытия проникают один в другое, словно нож, рассекающий воду, а иногда даже соединяются одно с другим, только мы, чаще всего, об этом не знаем. Словно осужденные на смерть мчимся мы в одной лодке, без кормчего, без весел или паруса, прямиком в кипень бури, в то время как рядом имеются спокойные воды, на которых наш более счастливый вариант радуется отдыху и безопасным наслаждениям. В какой-то раз, будучи безголовым бараном, в иной версии мы всего лишь черная овечка, а в какой-то еще – волком в овчарне…
Текст анонимного автора начала XVII столетия, открытый с помощью рентгеновского сканера под поверхностью картины, изображающей Рай, кисти неизвестного художника итальянской школы.
Хотя клинику доктора Мейсона я покидал с ярлыком полностью излеченного пациента, у моей любимой Моники не было ни малейшего намерения разрешить мне вернуться к давней активности. Впрочем, признаться честно, душа моя тоже совершенно к ней не лежала. Бизнес корпорации шел достаточно нормально, чтобы я мог удовлетворяться только лишь просмотром финансовых отчетов, а для этого хватало телеконференций и Интернета. Слава Богу, Альдо Гурбиани и его моральная перемена давно уже перестали возбуждать интерес папарацци или желтой прессы, так что сейчас никому я не был нужен, как никому не был нужен Неуловимый Джо из анекдота.
К сожалению, хотя сам я себя считал здоровым, жена моя опасалась возвращения болезни и с огромным беспокойством реагировала на мои видения, сны или же галлюцинации. Например, такие, как инцидент во время выписки из госпиталя. Я был уверен, что видел в лифте говорящего кота размером с человека; Моника стояла на том, что это был всего лишь албанский уборщик, что правда – с усами, зато ведь без хвоста.
Она отбросила мое предложение укрепить выздоровление на яхте, утверждая, будто бы качка может плохо повлиять на мое внутреннее ухо, и выбрала нормандскую башню на Сицилии, которую Альдо Гурбиани приобрел еще в предыдущем воплощении, не слишком даже понимая – а зачем. Он воспользовался ею всего лишь ради пары оргий, зато восстановил против себя местную мафию, ханжескую в вопросах группового секса, что какая-нибудь старая монашка.
Но я даже полюбил свои Врата Ветров, как очень давно назвали это место сарацины. Когда ночь была безоблачной, с окруженной зубцами верхушки башни можно было видеть огни Палермо, а когда день приносил зной, каменные стены – помнящие еще короля Роджера и императора Барбароссу – дарили прохладу, покой и необычную тишину. Удобное расположение давало возможность легко добираться до пляжа, посещать памятники старины или храмы вместе со знаменитым гротом св. Розалии на горе над Монделло, где каждый мог набрать освященной воды, лечащей, в основном, бесплодие, хотя моя любимая супруга считала, будто бы она помогает и от суставов, и от рака, и от геморроя. А с бывшей медсестрой спорить ой как сложно.
Обо всем этом я вспоминаю, чтобы заверить читателя, что мой визит в подземельях монастыря отцов капуцинов не был в ходе всех тех сицилийских вояжей чем-то особенным, неожиданным капризом или случайностью, которую нельзя было предусмотреть. Следовал он, скорее, из внимательного изучения путеводителя с точки зрения мест, достойных осмотра.
Признаюсь честно – Моника туда идти не хотела. Моя жена терпеть не может какие-либо упоминания о смерти, в своей компании она не разрешает мне глядеть фильмы про зомби, вампиров, живых трупов, так что идея посещения лабиринта, в котором было собрано восемь тысяч останков, лучше или хуже высохших, переполняла ее ужасом.
- Я останусь наверху, - категорически заявила она, - а ты иди, раз это тебя так возбуждает, некрофил!
Понятное дело, ни о каком сексуальном возбуждении не могло быть и речи, тем более, что во всей коллекции симпатичное впечатление производило лишь одно святое дитя, которое, хотя и умерло более полувека тому назад, не подчинялось разложению без каких-либо процедур по бальзамированию. Так зачем я вообще туда пошел? Может быть потому, что наиболее древние тела умерших были родом из милого моего сердцу XVII века. И все это, несмотря на то, что все конфабуляции относительно моего более раннего воплощения, отождествляемого с Альфредо Деросси, прозванного "Иль Кане", я посчитал плодом воображения моего сражающегося с опухолью разума. Ведь не было каких-либо доказательств того, что Иль Кане как личность вообще существовал; все то, что из его приключений я зафиксировал в книгах Пес в колодце и Кот в лифте[1], резко отличалось от известной из учебников истории Италии. А кроме того, разве можно одновременно проживать в двух эпохах?
И все же, постоянно я встречаюсь я с местами, оснащением или произведениями искусства, которые мне удивительно знакомы. И я не могу объяснить, почему во время визита в соборе Монреале на мгновение зрение мое помутилось, и я увидел себя в качестве участника чьего-то бракосочетания, одетым в камзол с накрахмаленным плоеным воротником… Я замигал – и впечатление исчезло. Такое же чувство déjà vu я испытал, видя серую глыбу церкви отцов капуцинов. Откуда-то я этот собор знал. Но, в качестве Il Cane, мог ли я пребывать на Сицилии?
Какие глупости!
Я спустился в катакомбы, в это время совершенно пустые, и сразу же об этом поступке пожалел. Там на меня напала какая-то странная духота, ноги подо мной подламывались. Я решил вернуться. И в этот самый момент земля заколебалась подо мною. О Боже, я теряю сознание?!
Но мог ли эффектом этой вот потери сознания быть нарастающий грохот и поднявшиеся тучи пыли?...
Землетрясения на Сицилии не были чем-то необычным. Память о трагедии, которая сто лет назад смела с поверхности острова портовую Мессину, до сих пор здесь жива. Взглядом я выискивал какую-нибудь дверную коробку, в которой можно было пристроиться, но не видел уже ничего, тем более что свет погас. С полок начали валиться мертвяки, один буквально запрыгнул мне на спину. Я рухнул на землю. В голове пульсировала цитата: "И восстанут мертвые из могил…". Неужто я дождался конца света?
Толчки закончились столь же неожиданно, как и начались. Включилось аварийное освещение. Я стряхнул с себя мумию и начал неуклюже выпрямляться. И в этот самый момент я заметил, что засушенные останки монаха или городского патриция, растрескались. Ровнехонько! По шву! Было видно, что кто-то, весьма давно, разрезал покойника от ключицы и до низу, а потом зашил дратвой. Но с какой целью?
Быть может, по примеру древних египтян, у покойников удаляли внутренности, чтобы их гниение не ускоряло общего разложения тела. Я отодвинул покойника, желая выбраться из подземелий. Но в средине нечто золотисто блеснуло. Любопытство победило. Преодолевая отвращение, я сунул руку в высохшую яму тела и нащупал корешок какой-то книги. Черт подери, неужели в качестве заполнителя набожного монаха кто-то воспользовался литературой? Еще мгновение, и вот перед моими глазами толстый фолиант формата А4. На обложке был виден лишь выдавленный золотом инициал AD, наполнивший меня странным трепетом. Я уже хотел было раскрыть находку, как услышал призывы гида. Вот что меня заставило по-воровски спрятать книгу под рубаху и перевернуть упавшее тело на спину? Некая худшая часть моей натуры? Не знаю.
- С вами ничего не случилось? – допытывался монашек, когда уже добрался до меня.
- К счастью – нет.
- Тогда, слава Богу!
О своей находке я не рассказал даже Монике. Впрочем, фолиант я раскрыл лишь дома. Оказалось, что это не книга, а дневник или, скорее, блокнот для заметок, потому что, то тут, то там, попадались рисунки. Находка была оправлена в кожу, текст был выписан четким почерком, который, несмотря на старомодную каллиграфию, читался мною очень легко.
Мои воспоминания. Часть II – гласила надпись на титульном листе, а ниже автор процитировал широко известный фрагмент из Вульгаты: "Есть многое на свете, друг, такое, чего не снилось нашим мудрецам". Не было ни даты, ни имени пишущего. Его я обнаружил только лишь в самом конце дневника (том не был дописан до конца, по каким-то причинам десятка полтора страниц остались чистыми). Вот там-то и можно было увидеть размашистую роспись: Альфредо Деросси.
ЧАСТЬ I
Il dottore
Покинув перед рассветом разрываемую пароксизмами политической горячки Розеттину, где меня могла ждать петля или костер, причем: выбор разновидности смерти мне никак не принадлежал, а, скорее всего, святейшему fra Джузеппе, я направил свои стопы к северу, ожидая, самое дальнее, в Павии встретить передовые испанские силы под командованием графа Лодовико Мальфиканте, моего приятеля и защитника. Мне было семнадцать лет, а, как известно, в этом возрасте раны заживают, что там ни говорить, как на собаке, а любая травма растворяется среди новых впечатлений, ощущений и чувств.
Даже своим сиротством я не морочил себе голову, ибо молодость – это такая пора, когда знакомства и дружеские отношения завязываются столь же быстро, как подхватываешь сифон, чесотку или какую-то иную лихорадку на губах. Прежде всего, меня распирало неукротимое любопытство к миру, о котором я много даже чего слышал, имея таких наставников, как capitano Массимо, а еще больше – читал, внимательно перелистывая инкунабулы из библиотеки дона Филиппо. Но, если не считать ближайшей округи, больше мира я не видел.