И мелькнула мыслишка, что надо бы равнодушно отвернуться, сделав вид, что ничего не заметил, да ехать себе шагом, авось пронесет. Но руки помимо воли тряхнули вожжи, а из пересохшей глотки вырвался отчаянный крик:

— Н-но, пшел! Пошли, родимые!!

Привстав на козлах, он хлестнул, что было мочи, лошадей. Кони взялись вскачь, тревожно кося черными глазами на перепуганного возницу.

Вся напускная чопорность слетела с Сильвестра, как пух с одуванчика от порыва ветра. Теперь это был просто деревенский мужик, в панике пытающийся спасти свою жизнь, а даст Бог — и барскую.

Князь Козловский, очнувшийся от дикого крика, привстал в коляске и оглянулся. Письменный прибор, грохнув о дно коляски, свалился на дорогу.

Всадники, ломая подлесок, вырвались на дорогу и бросились в погоню, нещадно терзая коней шпорами.

Успевая то и дело оглядываться, Сильвестр нахлестывал коней. Фуражка слетела с его головы, и встречный ветер мгновенно высушил вспотевшее лицо, взбил редкие прилизанные волосы.

Егеря на скаку стали прикладываться к карабинам. Вот один окатил себя облачком дыма, затем второй, третий… Густой утренний воздух дрогнул от гулкого эха выстрелов.

Пуля пробила кожаное сиденье рядом с князем, выбив клок конского волоса. Вторая шмелем прожужжала над плечом Сильвестра.

— Ваше сиятельство, убьют же! — протяжно, как раненый зверь, завыл Сильвестр.

— Гони!! — строго прикрикнул на него князь. В руке он сжимал блокнот и принялся охаживать им Сильвестра по спине, как тот хлестал вожжами спины лошадей. — Гони, шельма! Гони!!

Лес впереди поредел, стал светлым, прозрачным. Сквозь просветы деревьев стало видно широкое поле.

Вырвавшись на простор, конные егеря рассыпались веером, беря коляску в клещи. Офицер, скакавший шагах в десяти впереди всех, вытянул руку с пистолетом. Грохнул выстрел, ствол выплюнул облачко белого дыма, и к ужасу Сильвестра правая лошадь заржала, взбрыкнула, шарахнулась в сторону, увлекая коляску на обочину. Ноги раненной лошади подкосились, и она грянулась оземь, перевернувшись через шею, забилась, путая постромки. Коляска налетела на нее и с треском завалилась на бок.

Князя выбросило из коляски.

В его глазах голубое небо…

И вдруг дневной свет померк, и в страшной темени этой искорками костра быстро угасли осколки адской боли…

Сильвестр прожил чуть дольше.

Он вылетел с козел, как камень из пращи, но упал удачно, успев подставить руки, и, кубарем, покатился по траве. Едва остановившись, перевернулся, привстал на колени. В глазах все плыло, но он успел на четвереньках подобраться к лежащему навзничь князю, вырвать из скрюченных пальцев блокнот и сунуть под сюртук.

Земля задрожала от ударов копыт. Сильвестр поднял голову и успел увидеть летевшего на него французского офицера с занесенной для удара саблей.

Сцепив пальцы в замок, Сильвестр выбросил руки над головой, повернув их ладонями наружу.

— Chez moi, les enfants de la veuve![12] — крикнул он срывающимся голосом. Князь учил, что эта странная фраза способна спасти жизнь. Но крестьянская натура оказалась сильнее тайной науки князя, и Сильвестр шепотом добавил:

— Господи, помилуй!

Офицер, услышав «братский» призыв, на полном скаку осадил коня. Почти ударившись крупом о землю, конь присел, выбросил передние ноги.

Последнее, что увидел Сильвестр — летящая в лицо подкова с блестящими звездочками гвоздей. Летящий металл…

— Mon Dieu![13] — офицер соскочил с коня и бросился к рухнувшему навзничь Сильвестру.

Кровь заливала лицо Сильвестра, сквозь содранную кожу белела теменная кость.

Офицер сорвал с пояса флягу, открыл и опрокинул ее на голову Сильвестра. Вода, окрашиваясь кровью, потекла по лицу.

Сильвестр пришел в себя и, судорожно схватив француза за рукав, прошептал:

— Князь… Qu'avec le prince?[14]

— Malheureusement, il est mort,[15] — ответил офицер, бросив взгляд на распростертое тело Козловского.

— Il est necessaire de supprimer les papiers,[16] — едва слышно сказал Сильвестр, доставая из-за пазухи блокнот.

— Ne s'inquietez pas, je ferai tout,[17] — успокоил его француз, прижав к сердцу правую ладонь.

— Благодарю тебя, брат, — прошептал Сильвестр, уже не осознавая, что перешел на родной язык.

Глаза его закатились, по телу пробежала предсмертная дрожь. Офицер провел ладонью по его лицу, закрывая потухшие глаза…

Егеря, распотрошили дорожные чемоданы князя, рылись в вещах. Офицер, стоял чуть в стороне, спиной к лесу. Никто не заметил отряд казаков, замерший на опушке.

— Опоздали, — простонал Корсаков. — Кто ж знал, что они крюк лесом дадут!

— Ничего, сейчас загнем им салазки, — злым шепотом пообещал Головко. — Выстрелы слышали? Значит, ружья разряжены… Пики к бою, ребята! — скомандовал он.

Они дружно вылетели из леса и, пригнувшись к шеям коней, во весь опор понеслись на французов.

Корсаков скакал впереди своего маленького отряда, чуть отведя саблю в сторону. Как всегда в минуту опасности, он видел себя, как бы, со стороны. И близость смерти только добавляла тревожную, чарующую нотку в красоту батальной сцене. Как на тех картинах, что висели в кабинете деда: распластавшиеся в галопе ярые кони и лихие усачи, как влитые сидящие в седлах; сабли наголо, пороховой дым по земле…

Занятые дележом добычи егеря слишком поздно заметили нападавших. Казаки, с леденящем душу гиканьем, вихрем налетели на заметавшихся французов.

Головко на скаку метнул пику, пронзив рванувшего к лошадям егеря. Выхватил шашку и попытался снести голову второму, но тот парировал удар саблей. Корсаков, подлетевший следом, выстрелом в упор уложил француза.

— Ай, любо!! — по-волчьи ощерился хорунжий.

Они развернулись и отрезали егерей от их лошадей.

Егеря, так и не пришедшие в себя от неожиданности, дрались с яростью обреченных. Но в пешем строю против пики не устоять. Не прошло и минуты, и, изрыгая последние проклятия, егеря один за другим рухнули в траву. Митяй и Семен догнали последних двоих, бросившихся к лесу, ткнули меж лопаток пиками и, развернув коней, скорой рысью присоединились к своим.

— Знай наших! — весело оскалился хорунжий, ярым глазом щурясь на поле боя. — Пятеро против десяти, так-то! Вон, и офицер их живехонек остался. Будет кого в плен взять. Как оно, ваше благородие?

Корсаков насупился. Хорунжий почему-то не взял его в расчет: с корнетом в отряде было шесть сабель. Возможно, и не со зла, припомнив все промахи командира, а просто с горяча просчитался. Однако обида каленой иглой кольнула сердце корнета.

— Непременно возьмем, — процедил Корсаков, отпуская удила.

Французский офицер в момент атаки единственный успел вскочить в седло, но конь, получив удар казачьей пикой, встал на дыбы и сбросил всадника. И теперь француз, поднявшись на ноги, выхватил саблю и, оскалившись, закружился, не давая казакам приблизиться.

А казаки, как стая волков, кружил вокруг него адову карусель, то и дело, пиками пытаясь достать француза.

— Он какие-то бумаги рвал, ваше благородие, вон, книжка валяется, — крикнул Семен.

— Сейчас узнаем, что за бумаги, — пробормотал себе под нос Корсаков, подъезжая поближе. — Князь жив?

— Преставился, царство ему небесное, — отозвался Митяй. — Виском о камушек приложился — и каюк!

— Черт! — поморщился Корсаков. — Как загадал. Смерть от камня… — Он покосился на хорунжего. — Самое время и мне испытать судьбу.

Корсаков поднял руку.

— Cedez![18] — крикнул он, обращаясь к французу.