На светлое дерево, из которого была сбита наша конюшня, заходящее солнце бросало живописные блики всех оттенков красного. Я натянула поводья, заставив Лэшер остановиться, и обернулась к горизонту. Длинная дорога, с которой мы только что сошли, желтой лентой вилась, разрезая фиолетовые поля аллиумов

надвое.

На вишне, посаженной мною возле конюшни, заливался черный дрозд, приманенный правда уже не мной, а младшей сестрой, но вся эта сцена, в центре которой я сейчас находилась, захватывала дух, и всю сущность мою пронзило желание умчаться вдаль, подхлестывая лошадь криком и не оглядываясь на поместье. Я даже потрепала Лэшер по холке, призывая развернуться, и уехала бы, правда уехала, оставляя все свои потухшие надежды здесь, как вдруг, от конюшни раздался голос, звук которого, за последний месяц я уже просто возненавидела.

— Леди Лорелла, вы отдаете себе отчет в том, что ваше поведение недопустимо?

Я подчеркнуто громко вздохнула и направила лошадь к воротам, где, уперев руки в боки и покраснев от злости, меня ждал низенького роста пухлый, чрезвычайно важный мужчина с большими залысинами и слишком крупным для такого мелкого человека ртом. Одет он был как обычно — черный длинный кафтан, застегнутый на все пуговицы, и поверх воротника жабо белоснежной рубашки. Высокие сапоги высотой до колен, совершенно мужчине не шли — при таком длиннополом кафтане создавалось впечатление, что его ноги Духи наметили, но продолжить забыли, а может им было недосуг. Все это выглядело просто нелепо, но барон Гритберли, а это был именно он, чувствовал себя абсолютно спокойно, и я бы даже сказала, был во всеоружии.

Я специально спешилась рядом с ним (а ведь уже всем в имении известно, как барон боится лошадей), и передала поводья подскочившему конюху. Но соизволила ответить на заданный мне вопрос, только погладив Лэшер на прощанье по спине

— Ваша милость, помилуйте (вы оценили как звучит?), чем же я посмела вас возмутить?

— Вы прекрасно знаете, — сплевывая каждое слово, и немного шепелявя на букве «с», заявил Гритберли. — Не далее как вчера, мы с вами обсуждали, что поздние прогулки для леди вашего положения не только, как я уже сказал, недопустимы, но даже, на мой взгляд, абсурдны.

— Прошу прощения, — скромно потупила глазки, обдумывая при этом способы убийства. — Наверное, я просто забыла, мы же, дамы, так недолговечны в своем раскаянии и так устойчивы в глупости.

Сказала я так, намекая на вчерашний разговор барона с моим отцом. И если отец, запуганный тем, кто послал Гритберли, краснея и хватаясь за подлокотники кресла, промолчал, то я, и три мои сестры, которым уши никто не затыкал, прощать такие слова не намерены.

— Отрадно понимать, что я в очередной раз оказался прав, — с пафосом воскликнул барон. — Но даже вы, особа, не обремененная излишними моральными и интеллектуальными потугами, должны соображать, что далее так продолжаться не может.

— Это вы сейчас к оскорблениям перешли? — ахнула я. За месяц моих пакостей барон себе такого не позволял, предпочитая отмалчиваться, а потом выпускать пар. Для этого он скрывался в своей комнате и обзывал меня последними словами. Об этом мне донесла младшая сестренка Дарлайн, сама я до подслушивания не опустилась ни разу.

— Нет, я просто констатировал факт, — рявкнул Гритберли. — И если еще раз, я повторяю, хотя бы еще раз вы выкинете что-то подобное…

— То что? — холодно прервала поток его угроз я, приподняв бровь и глядя на барона сверху вниз. Вдруг разом преисполнилась гордости, присущей нашему роду, и еле сдерживаясь, чтобы не залепить наглому выскочке пощечину, ядовито заметила:

— Вы ничего не вправе мне предъявить, барон. Ваше присутствие здесь, не более, чем блажь моего высокопоставленного жениха, на которую мои родители почему-то согласились. Будьте уверены, была бы на то моя воля, вы бы умчались в закат, привязанный к лошади, в первый же день появления здесь. О, и замечу, ваши дикие крики, вызванные страхом перед животными, веселили бы всех обитателей нашего удела. Не заставляйте меня придумывать всевозможные причины вас отсюда выгнать. Учтите, иногда я бываю очень упорной, а в сочетании с моим злопамятством…вы наживаете себе кровного врага.

На протяжении всей моей гневной отповеди, цвет лица барона менялся от здорового поросячье-розового к бордовому и обратно, а когда я замолчала, ГритБерли шагнул ближе и зло прошипел:

— Боюсь, вы не замечаете всей величины ваших проблем, леди. Спешу вам напомнить, что я обладаю правом вызвать вашего жениха.

— Вы считаете, я боюсь человека, с которым мне придется прожить всю жизнь? — я рассмеялась, стараясь не показать, как испугана таким заявлением барона.

— Я знаю это, — важно произнес ГритБерли. — Паника воцарилась в вашем доме с тех самых пор, как я сюда приехал. Мне боятся слово поперек сказать, не то, что выгнать, и мы оба знаем, отчего так происходит. Ваш жених, леди, будет очень недоволен, если его вызовут сюда раньше необходимого, поэтому давайте не будем нагнетать обстановку, и займемся каждый своими обязанностями.

— Чем занимаетесь вы, я знаю — ходите по дому и читаете всем обитателям нотации. А позвольте уточнить, какие обязанности у меня?

— Вышивайте подвенечное платье, практикуйтесь в магии, начните сочинять стихи, — развел руками барон. — Я даже не имею ничего против общения с подругами. Меня возмущают ваши долгие прогулки в одиночестве, посещение крестьянских домов и общение с челядью мужского пола. Если моменты, на которые я указал, и в дальнейшем будут иметь место, то мне придется рапортовать герцогу о порочности вашего поведения.

— Рапортовать? — горько воскликнула я. — Ваша милость, да вы никак на войне! И с кем же, если позволите, воюете? Не со мной ли часом?

— Леди Лорелла, — барон отвесил мне глубокий поклон. — Думаю, мне нет нужды отвечать на ваш вопрос, лишенный какого-либо логического обоснования. Я вынужден удалиться сейчас, надеюсь, что вы потратите свое время на то, чтобы обдумать мои слова.

— Всенепременно, — процедила я, провожая взглядом переваливающегося с ноги на ногу мужчину. Подняла с земли хорошую такую каменюку и прицелилась, затем, осознавая, что такая выходка будет иметь свои последствия, со вздохом запустила камнем в ближайшие кусты. Горечь от осознания правдивости сказанных ГритБерли слов волнами уничтожала оставшееся от прогулки хорошее настроение. Дождавшись, пока барон скроется за домом, медленно пошла по вымощенной камнем дорожке в сад.

День, когда я появилась на свет, не задался с самого начала. Дождь лил как будто не из ведра, а из огромной бочки, ежеминутно гремел гром, заглушая крики роженицы, а целитель, за которым карету отправили еще с вечера, запаздывал.

Отец сидел в кабинете и пил один бокал рома за другим, стараясь не думать о том, что именно сейчас рождается еще один наследник рода УолтВисби, а наследовать- то ему будет и нечего. Ночью истекал последний срок гашения закладной на имение и, судя по тому, что даже с целителем планировали расплатиться фамильными драгоценностями, все имущество виконта наутро должны были продать с молотка.

Пьяный виконт, смотрел на портрет своего отца, раздумывая, а не повеситься ли прямо перед ним, и не понял, в какой момент, в кабинете появился распорядитель дома Шнитор. Как всегда, он церемонно поклонился, и доложил о посетителе.

Отец встал, помянул недобрым словом всех шляющихся по такой погоде гостей, и приказал звать. Его нещадно штормило и, чтобы придать себе подобающий вид, он был вынужден держаться за спинку кресла. Ввиду своего состояния, а также из-за того, что свечей не зажигали в целях экономии и кабинет освещал только огонь в камине, вошедшего высокого мужчину, закутанного в черный с красным подолом плащ, отец сразу и не разглядел.

— Приветствую вас, — заплетающимся языком пробормотал виконт. — Милорд… Простите, не знаю вашего имени.