Большая зеленая Луара обмелела. Хорнблауэр видел ее разливы, видел полузатопленные ивы по берегам, теперь она вернулась в русло, обнажив золотисто-бурые галечные отмели. Муть осела, быстрая зеленая вода очистилась, стала прозрачной, а вдали под лазурным небом прелестно голубела в изумрудно-зеленой долине, обрамленная золотыми отмелями.

С первыми проблесками зари два невозмутимых вола подтащили к воде салазки, Браун и Хорнблауэр шли рядом, следя, чтоб не пострадала качающаяся на деревянных полозьях бесценная лодка. За ними выстукивал деревяшкой запыхавшийся Буш. Лодка легко соскользнула на воду, под руководством Буша конюхи загрузили ее припасами, которые принесли на себе. Легкая утренняя мгла еще лежала в долине и плыла над поверхностью воды, ожидая, пока ее растопит утреннее солнце. Наилучшее время для отплытия: дымка скроет их от любопытствующих, которых, несомненно, удивило бы это зрелище. Все прощальные слова были сказаны еще в доме. Граф, как всегда, держался невозмутимо, словно подняться с постели в пять утра – самое обычное для него дело. Мари спокойно улыбалась. На заднем дворе и на кухне лились слезы – все женщины оплакивали отъезд Брауна: рыдали без стеснения и в то же время смеялись сквозь слезы, когда он отпускал шуточки на бойком французском и шлепал их по широким задам. Хорнблауэр гадал, скольких Браун соблазнил за зиму, и сколько англо-французских ребятишек родится этой осенью в результате.

– Помните, что вы обещали вернуться после войны, – сказал граф. – Мы с Мари будем одинаково рады вас видеть

Улыбка его не несла никакого скрытого намека – но догадывается ли он? знает ли он? Хорнблауэр, вспомнив, тяжело сглотнул.

– Отваливай, – сказал он резко. – Браун, бери весла.

Лодка проскребла по гальке и поплыла, подхваченная течением, прочь от кучки конюхов и двух неподвижных волов, уже слабо различимых в тумане. Уключины заскрипели, лодка закачалась под взмахами весел, Хорнблауэр слышал звуки, ощущал присутствие Буша у себя за спиной, однако несколько секунд молчал. Туман, застилавший ему глаза, был куда гуще реального.

Туман в сознании и туман вокруг рассеялись одновременно. Солнце всходило, грея Хорнблауэру спину. Плодовые деревья на крутом противоположном берегу, куда Хорнблауэр так часто глядел из окна, были дивно хороши в густом весеннем цвету. Оглянувшись, он увидел озаренный солнцем замок. Башенки по углам, он знал, пристроил лет пятьдесят назад граф де Грасай со свойственным эпохе рококо вкусом к старине, но с такого расстояния они казались и впрямь древними. В жемчужном утреннем свете замок вставал сказочным замком грез – месяцы, проведенные там, тоже казались грезой, сном, от которого он с сожалением пробуждался.

– Мистер Буш, – сказал Хорнблауэр резко. – Потрудитесь достать удочку и сделайте вид, будто ловите рыбу. Греби помедленнее, Браун.

Их несла величественная река, голубая вдалеке и зеленая вблизи, чистая и прозрачная, так что они видели дно, над которым скользили. Через несколько минут добрались до впадения большого, почти с саму Луару, Алье – дальше объединенная река раскинулась широко, саженей на сто пятьдесят от берега до берега. Они шли на расстоянии дальнего ружейного выстрела от прибрежных отмелей, однако положение их было куда безопаснее, чем это предполагает, ибо вдоль обоих берегов тянулась широкая ничейная полоса песка, заросшая ивами и затопляемая в разлив, а потому незастроенная – сюда забредали разве что рыболовы, да прачки.

Туман рассеялся, солнце пекло, обещая прекрасный весенний день, какими они бывают в Центральной Франции. Хорнблауэр устроился поудобнее. На его новом судне наблюдался явный перекос в сторону командного состава. Соотношение один матрос, один лейтенант и один капитан – нечто доселе невиданное. Придется проявить немалый такт, чтобы все остались довольны – с одной стороны, не взваливать всю работу на Брауна, с другой – не подрывать дисциплину излишне демократическим разделением обязанностей. В лодке длинной пятнадцать футов сложно сохранять приличествующую капитану важность.

– Браун, – сказал он, – пока я очень тобой доволен. Держись молодцом и дальше, а я уж позабочусь, чтоб в Англии тебя как следует наградили. Захочешь, будешь штурманским помощником.

– Спасибо, сэр. Спасибо большое. Но мне и так хорошо, прошу прощения, сэр.

Может быть, он хотел сказать, что ему хорошо и старшиной, но голос выразил больше. Хорнблауэр глядел на Брауна – тот сидел, подставив лицо солнцу, и медленно греб. Улыбка его выражала блаженство – этот человек бесконечно счастлив. Он хорошо ел, мягко спал на протяжении нескольких месяцев, женщин было вдоволь, работа необременительна, тягот и лишений никаких. Ему еще долго предстоит питаться лучше, чем случалось прежде, и лениво грести, не ожидая, что его в ревущей ночи погонят брать рифы на марселях. Двадцать лет на флоте Его Величества короля Георга кого угодно научили бы жить сегодняшним днем. Завтра может принести порку, опасности, болезни или смерть, тяготы наверняка и голод возможно, при полном бессилии им противостоять, ибо любая попытка защитить себя сделала бы кару еще более неотвратимой. Двадцать лет во власти непредсказуемого не только в главном, но и в мелочах, должны были сделать фаталиста из человека, их пережившего. На мгновение Хорнблауэра кольнула легкая зависть к Брауну, не ведающему томительного бессилия или постыдных колебаний.

Впереди то и дело вставали островки, окаймленные полосками золотистой гальки – тогда Хорнблауэру предстояло выбрать более судоходную протоку, что оказалось совсем не так просто. Мели таинственным образом возникали в самой середине того, что недавно представлялось фарватером, чистая зеленая вода бежала по гальке все стремительнее и быстро мелела, так что лодка начинала скрести днищем гальку. Иногда мель резко обрывалась, так что секунду назад под ними было шесть дюймов стремительной воды, в следующую – шесть футов прозрачной зеленой, однако не раз и не два лодка застревала, Хорнблауэр и Браун, закатав по колено штаны, вылезали и тащили ее по чуть прикрытой водою гальке футов иногда до ста, прежде чем вода доходила им хотя бы до икр. Хорнблауэр благодарил звезды, что остановил свой выбор на плоскодонке – киль доставил бы им немало неприятных минут.