Она проходила через тот же самый процесс, когда дело касалось не исполнения желания, а, скорее, его фрустрации. Она любила давать детям, за которыми ухаживала, разные вкусные вещи. Однажды мать отказала своему ребенку в каком-то лакомстве. Хотя сама пациентка была к лакомствам равнодушна, отказ матери ее страшно возмутил. Она пережила фрустрацию желания ребенка так, словно оно было ее собственным, точно так же как в другом случае она наслаждалась исполнением желаний своей сестры. Очевидно, что то, что она делала для других людей, давало ей возможность беспрепятственно реализовывать собственные желания.

Эта последняя черта проявляется даже еще ярче в переживаниях другой пациентки. Молодая женщина, бывшая в очень дружеских отношениях со своим свекром, очень странно прореагировала на смерть свекрови. Вместе с другой женщиной из семьи она взялась распорядиться вещами покойной. В отличие от всех остальных моя пациентка отказалась взять себе хоть одну вещь. Вместо этого она отложила одно пальто в подарок отсутствовавшей в то время кузине. Сестра свекрови хотела отрезать от пальто меховой воротник и взять его себе; и тут пациентка, которая до этого была безразличной и незаинтересованной, впала в бешеную ярость. Всю ярость своей обычно заторможенной агрессии она обратила на свою тетку и настояла на том, что ее протеже получит то, что она хотела ей отдать. Анализ этого инцидента показал, что пациентка не взяла ничего из вещей свекрови из-за чувства вины. Взять что-нибудь символизировало для нее исполнение желания занять место свекрови рядом со свекром. Поэтому она отказалась от всех своих притязаний и от желания стать наследницей своей «матери» в пользу кузины. Сделав это, однако, она почувствовала всю силу желания и смогла настоять на его реализации, чего бы она никогда не сделала, если бы речь шла о ней самой. Сверх-Я, столь беспощадно относившееся к ее собственному инстинктивному импульсу, санкционировало желание, когда оно перестало быть связанным с собственным Я пациентки. Когда дело касалось выполнения желания другого человека, агрессивное поведение, которое до этого обычно тормозилось, вдруг стало приемлемым для Я.

Обратив внимание на такое сочетание проекции и идентификации, используемое в целях защиты, мы можем увидеть в повседневной жизни множество случаев, подобных описанным мною. Например, молодая девушка, мучившаяся сомнениями по поводу собственного замужества, делала все, что могла, чтобы устроить помолвку своей сестры. Пациент, который страдал от навязчивого торможения и не мог истратить на себя ни копейки, не колебался в щедрых тратах на подарки. Другая пациентка, которую ее тревога удерживала от путешествия, оказалась неожиданно настойчивой в советах друзьям предпринять его. Во всех этих случаях идентификация пациента с другом, сестрой, получателем подарка выдает себя неожиданным теплым чувством связи между ними, которое сохраняется до тех пор, пока косвенным образом не будет удовлетворено его собственное желание. Шутки о «сводничестве старых дев» и о «надоедливых наблюдателях, для которых ни одна ставка не является слишком высокой»[23], неувядаемы. Передача своих собственных желаний другому человеку и попытка таким косвенным образом обеспечить безопасность их удовлетворения, без сомнения, сродни тому интересу и удовольствию, которые получает человек, наблюдая за игрой, в которой сам он не делает ставок.

Этот защитный процесс служит двум целям. С одной стороны, он позволяет человеку проявлять дружеский интерес к удовлетворению инстинктов других людей и, таким образом, косвенно и несмотря на запрет Сверх-Я удовлетворять свои собственные; с другой стороны, он высвобождает заторможенную активность и агрессию, исходно предназначенные для обеспечения удовлетворения инстинктивных желаний в их первичной связи с самим собой. Пациентка, которая не может и пальцем пошевелить для удовлетворения своих собственных оральных импульсов, может чувствовать негодование при отказе матери удовлетворить своего ребенка, т.е. при ограничении оральных импульсов кого-то другого. Для невестки, для которой унаследование имущества покойной запретно, допустимо защищать символические права другого со всей силой собственной агрессии. Служащий, который никогда не осмелится попросить о повышении зарплаты для себя, осаждает руководителя требованиями в защиту интересов своего коллеги. Анализ таких ситуаций показывает, что истоки этого защитного процесса лежат в конфликте ребенка с властью родителей по поводу определенных форм удовлетворения инстинкта. Агрессивные импульсы, направленные против матери и сдерживавшиеся все время, пока дело касалось удовлетворения собственных желаний человека, высвобождаются, когда желания являются чьими-то чужими. Наиболее знакомым представителем такого типа личности является человек, занимающийся благотворительностью, который с крайней агрессивностью и энергией требует денег у одной группы людей для того, чтобы отдать их другой. По-видимому, крайним выражением этого является случай убийцы, который во имя угнетаемого убивает угнетателя. Объектом, на который направляется высвободившаяся агрессия, неизменно оказывается представитель власти, принуждавшей человека в детстве к отказу от инстинкта.

Различные факторы определяют выбор объекта, во имя которого происходит отказ от инстинктивных импульсов. Возможно, что восприятия запретного импульса в другом человеке оказывается достаточно для того, чтобы указать Я на возможность проекции. В случае пациентки, распределявшей имущество свекрови, тот факт, что замещающая фигура не была близкой родственницей, являлся гарантией безопасности желания самой пациентки, представлявшего собой ее кровосмесительные импульсы. В большинстве случаев замещающий объект ранее был объектом зависти. Альтруистичная гувернантка в моем первом примере сместила собственные честолюбивые мечты на своих друзей-мужчин, а свои либидозные желания – на подруг. Первые пришли на смену ее привязанности к отцу и старшему брату, которые оба были объектами ее зависти к пенису, а последние представляли сестру, на которую в более позднем периоде детства эта зависть была смещена в форме зависти к ее красоте. Пациентка чувствовала, что, будучи девочкой, она не сможет реализовать своих честолюбивых стремлений, и в то же время она не была достаточно красивой для того, чтобы привлекать внимание мужчин. Разочаровавшись в себе, она сместила свои желания на объекты, которые, как она чувствовала, лучше приспособлены для их удовлетворения. Ее друзья-мужчины косвенно достигали в профессиональной жизни того, чего ей самой было никогда не достичь а ее более красивые подруги делали то же самое в области любви. Ее альтруистический отказ был способом преодолеть испытываемое ею нарциссическое унижение.

Отказ от инстинктивных желаний в пользу объекта, более подходящего для их реализации, часто определяет отношение девушки к мужчине, которого она выбирает для того, чтобы он замещал ее – в ущерб истинной связи с объектом. На основании такой «альтруистической» привязанности она ожидает, что он реализует планы, которые, как она считает, она сама не может реализовать из-за своего пола: например, она хочет, чтобы он стал студентом, или приобрел определенную профессию, или стал вместо нее знаменитым или богатым. В таких случаях эгоизм и альтруизм могут смешиваться в самых различных пропорциях. Мы знаем, что родители иногда навязывают своим детям собственные жизненные планы – одновременно и альтруистически, и эгоистически.

Дело обстоит так, словно они хотят через ребенка, которого они считают более подходящим для этой цели, вырвать у жизни исполнение желаний, которых им самим реализовать не удалось. Возможно, что даже наиболее альтруистическое отношение матери к своему сыну во многом определяется таким отказом от своих собственных желаний в пользу объекта, чей пол делает его «более подходящим» для реализации. И действительно, жизненный успех мужчины существенно компенсирует отказ женщин его семьи от их собственных мечтаний.