Кое-как выбравшись из толпы, мы остановились между разрушенными домами у шоссе. Владелица фабрики была очень бледна и продолжала дрожать всем телом.

— Какой ужас, Сидзума. Что это? Что они сделали?

— Сбросили бомбу.

— Куда она попала?

— Точно не знаю. Ясно одно — на нас сбросили какую-то необычную бомбу.

— Ах, Сидзума, вы где-то поранили лицо. Кожа у вас странного цвета и облезает.

Я потер обеими руками лицо. К левой ладони прилипло что-то похожее на катышки влажной темно-синей бумаги. Я снова потер лицо — и снова липкие катышки. Странное дело. Когда это я успел ободрать лицо? Наверное, это хлопья пепла или куски грязи скатываются, словно кусочки омертвевшей кожи. Я хотел еще раз потереть щеку, но женщина ухватила меня за руку.

— Что вы делаете? Нельзя. Подождите, пока смажут лекарством. А то ведь и внести инфекцию недолго.

Особой боли я не ощущал. Меня только слегка знобило, и дергалась какая-то мышца на шее. Что это за комочки на левой щеке? Я несколько раз широко открыл и закрыл рот, раздражающее ощущение усилилось. Женщина продолжала держать мою левую руку, и я провел по щеке правой. На ладони снова оказались катышки. Мне стало не по себе. Все окружающее отдалилось, поблекло. Сознания я не потерял, но потрясение было очень сильное — трудно даже описать, насколько. Внезапно мне вспомнилась угроза, содержавшаяся в листовке, которую не то в начале, не то в середине прошлого месяца сбросил вражеский самолет: «Жители Хиросимы, ждите от нас в скором времени подарочка».

Что-то в этом роде. Сам листовки я не читал, но о яви рассказывал старый инженер Тасиро с консервного, завода Удзина. Говорили о листовке и сослуживцы Ясуко.

— Случилось что-то страшное, госпожа Такахаси. Что-то из ряда вон выходящее. Поэтому, прежде чем действовать, надо успокоиться, хорошенько все обдумать.

— Можно было ждать всего, только не этого... Не знаю, бомба это либо что-нибудь другое, но такое испытание свыше сил человеческих... нельзя так, нельзя...

— Госпожа Такахаси, на вас столько пыли. Как будто седой парик на голове.

Женщина наконец выпустила мою руку и стала отряхивать волосы. Пепел посыпался на лицо, на плечи. Тогда она начала его сдувать. Это получалось у нее еще успешнее. Затем она наклонилась вперед, продолжая энергично отряхивать волосы.

Я последовал ее примеру. С головы у меня посыпался мелкий пепел, словно я дунул в потухшую жаровню полную золы.

— Так дело не пойдет, госпожа Такахаси. Надо найти воду и умыться. Хорошенько умыться!

Найти воду оказалось не так-то просто. Все дома вокруг были разрушены, а противопожарные бочки погребены под развалинами. Мы вернулись к колонке. Кран был открыт, вода из него не лилась. Ни холодная, ни горячая. Оказывается, кран был подсоединен к стоявшему у входа в магазин баку, и вся вода, разумеется, давно уже вытекла. Сам же магазин был разрушен до основания.

Людей на улице стало меньше, реже слышались стоны раненых. Почти все направлялись к парку Митаки или к железнодорожному мосту Сандзё. Мы тоже пошли в ту сторону. Вдоль железнодорожных путей двигалась бесконечная вереница беженцев. Вот так, должно быть, в очень давние времена шли паломники к священным храмам Кумано. Холм в парке Митаки издали был похож на круглый пирог, облепленный бесчисленными муравьями.

Проходя мимо начальной школы Ёкогава, мы заметили во дворе большой противопожарный бак. Такахаси бросилась к нему. Я рванулся было вслед, но резкое движение отдалось болью в щеке. «Спокойно, спокойно»,— сказал я себе, замедляя шаг. Когда я протянул к переносице руку, чтобы снять очки перед умыванием, оказалось, что очков нет. Да и шапки не было.

— Потерял очки и шапку,— сказал я Такахаси.

Та растерянно оглянулась, затем неожиданно схватилась за плечо, за пояс и тихим голосом проговорила:

— А я потеряла сумочку. В ней три тысячи иен наличными, сберегательная книжка и фабричная печать.

— Нужно ее найти. Наверное, вы обронили ее на станции Ёкогава — там, где мы увидали этот огненный шар. Три тысячи иен — сумма нешуточная.

Но прежде чем идти на поиски, надо было умыться. Мы подобрали лежавшее рядом ведро и стали поливать друг другу воду на голову.

— Старайтесь только не тереть щеку, Сидзума,— сказала мне Такахаси.

Я и сам понимал, что этого нельзя делать. Набрав полные легкие воздуха, я сунул голову в ведро. Поднимаясь вверх, пузырьки приятно ласкали щеки.

Улыбнувшись, я вдруг почувствовал сильную жажду, набрал чистой воды и, трижды прополоскав горло, стал жадно пить. Никто меня не учил, но с детских лет я никогда не пил воду из колодца или из источника в незнакомом месте, не прополоскав предварительно горло. Так же поступали мои сверстники в деревне. Считалось, что это не только предохраняет от болезней, но и является необходимым обрядом поклонения водяному божеству, обитающему в колодцах и источниках.

К этому времени улицы почти совсем обезлюдели, я двинулся в обратный путь к станции. Такахаси пошла следом за мной в надежде найти пропавшую сумку с деньгами.

— Черная лакированная сумка с позолоченной застежкой,— без конца твердила она.

— Вы, вероятно, уронили ее в суматохе,— всякий раз говорил я.

На станции не было ни души. Повсюду — от входа и до самой платформы — валялись ботинки, деревянные сандалии, парусиновые туфли, зонты, шапки, пиджаки, корзинки, узелки, коробочки с едой. Как в театральной уборной во время спектакля, устраиваемого выпускниками школы. Особенно много валялось коробочек с едой. Большинство из них было раскрыто. Удивляться тут нечему — еды не хватает, люди все время голодные и едят где попало. Да и что это за еда! Колобки из риса вперемешку с соевым жмыхом, бобами или овощами. На закуску — соленая редька с рисовыми высевками.

— А вон моя сумка,— воскликнула Такахаси и спустилась с платформы на рельсы, на то самое место, куда мы спрыгнули с площадки вагона, когда на небе появился огненный шар.

— Должно быть, и очки мои здесь,— сказал я.

И правда, очки валялись около столба, за который я держался. Стекла, к счастью, остались целы, а вот целлулоид с левой стороны оправы скрутился в спираль, обнажив белый металл. Я собрал остатки целлулоида и поднес очки к глазам. Оправа выглядела странно; левая половина металлическая, а правая — целлулоидная.