— Что-то староста разговорился сегодня утром,— промолвил возчик.

Все разом загалдели, обсуждая, куда девать ненужные теперь пики. В конце концов решили оставить их в знак благодарности возле крестьянского дома, где они отдыхали.

В Тодзё пострадавших от атомного взрыва поместили в большом ветхом доме. К ним приставили двоих санитаров, которые не имели, однако, никакого представления о том, как их лечить. Раненые валялись на циновках. Лица у многих были неузнаваемо обезображены. У одних полностью выгорели волосы, и обычный цвет кожи сохранился лишь у небольшой полоски на лбу, которая была, видимо, прикрыта хатимаки [1] .

У других отвисли щеки, отвисли так сильно, что походили на дряблые старушечьи груди. К счастью, большинство раненых не лишились слуха, поэтому санитарам удалось выяснить их имена и фамилии. Эти имена и фамилии они писали тушью на обрывках одежды. Совершенно голым имена писали прямо на теле. Конечно, это был примитивный способ, и все же благодаря ему удалось навести некоторый порядок. А это было не так легко, потому что пострадавшие то и дело переползали с места на место.

— Почему их не лечит доктор? — с удивлением спросил у одного из санитаров молодой доброволец.

Санитар спокойно ответил, что врач не знает, как лечить, а рисковать не хочет; он никак не может понять, в чем причина страданий, шестерым он впрыснул пантопон, им стало чуточку легче, а на остальных пантопона не хватило.

Обо всем этом рассказал Сигэмацу парень из отряда после своего возвращения из Хиросимы. К тому временя у самого Сигэмацу появились признаки лучевой болезни. Стоило ему чуть-чуть переборщить с работой в поле, как его разбивала странная слабость, на голове появилась мелкая сыпь. Волосы вылезали при первом же прикосновении и без всякой боли. Как только Сигэмацу становилось хуже, он прекращал работу, стараясь побольше отдыхать и получше питаться. Больные лучевой болезнью, как правило, испытывали те же самые страдания. Все они нуждались в отдыхе и хорошем питании. Те, кто через силу продолжал работать, постепенно слабели и гибли, словно сосенки, пересаженные неумелым садовником. В соседних с Кобатакэ деревнях таких было немало. Люди казались вполне здоровыми. Месяц или два они работали в полную силу, потом недуг укладывал их в постель, и спустя неделю, самое большее дней десять, они умирали. Первым симптомом болезни была специфическая боль, особенно резкая в плечах и пояснице.

Участковый врач, осматривавший Сигэмацу, без обиняков сказал, что у него лучевая болезнь. Такой же диагноз поставил и доктор Фудзита из Фукуяма. К счастью, у Ясуко никаких признаков лучевой болезни не обнаружили. Ее много раз подвергали медицинскому осмотру, регулярно обследовали в диспансере, где состояли на учете больные лучевой болезнью. Все было в норме: лейкоциты, кровь, моча, РОЭ, гемоглобин. Ее выстукивали и выслушивали, но никаких нарушений здоровья не оказалось. Это было спустя четыре года и десять месяцев после того, как окончилась война. Как раз в то время к Ясуко посватался жених. Партия была завидная. О таком муже Ясуко, по чести говоря, могла только мечтать. Принадлежал молодой человек к почтенной семье, которая жила в деревне Ямано. Где этот парень увидал Ясуко — неизвестно, но он вскоре прислал свата, вернее, сваху. Ясуко дала согласие, и Сигэмацу, опасаясь, как бы сватовство и на этот раз не расстроилось из-за слухов о болезни Ясуко, получил у врача свидетельство о здоровье племянницы и отправил его свахе.

— Теперь-то все будет в порядке,— сказал Сигэмацу жене.— У нынешней молодежи вошло в обычай перед женитьбой предъявлять друг другу справки о здоровье, поэтому сваха ничуть не удивится. К тому же, слышал я, она замужем за отставным военным и наверняка знает новомодные городские обычаи. На этот раз все пройдет без сучка и задоринки.

Однако последующие события показали, что в рассуждениях Сигэмацу были слабые места. По-видимому, сваха уже успела справиться у соседей о здоровье Ясуко, и вскоре Сигэмацу получил письмо, в котором она просила подробно рассказать, где находилась и что делала в Хиросиме Ясуко, когда была сброшена атомная бомба. Сваха, правда, утверждала, что действует по собственной инициативе, жених об этом ничего не знает. Сигэмацу понял: надо что-то срочно предпринять.

Прочитав письмо, жена молча передала его Ясуко. Некоторое время девушка сидела, опустив глаза, потом поднялась с циновки и ушла в кладовую. Жена последовала за ней. Когда спустя несколько минут Сигэмацу заглянул в кладовку, жена сидела на полу, склонив голову на плечо Ясуко, и обе они беззвучно рыдали.

— На этот раз я дал промашку,— сказал Сигэмацу.— Но как можно верить всяким слухам?.. Ну, ладно, ничего, мы еще что-нибудь придумаем.— Сигэмацу пытался говорить уверенно, но чувствовалось, что уверенность эта наигранная.

Ясуко тихо встала, вытащила из сундука толстую, украшенную изображением флагов тетрадь и молча передала ее Сигэмацу. Это был дневник, который девушка вела в 1945 году во время своего пребывания в Хиросиме. Записи она вносила ежедневно, обычно после ужина, сидя за круглым китайским столиком. Как правило, девушка делала сначала короткие записи — строк пять-шесть, не больше. Через несколько дней на основе этих заметок она подробно описывала происшедшие за это время события. Этому научил ее Сигэмацу, который вел дневник много лет. Жизненные обстоятельства складывались так, что Сигэмацу обычно возвращался домой поздно, усталый и сонный. В такие дни он ограничивался лаконичными записями, а потом, в удобное время, писал обо всем подробно. Короче говоря, дневник Ясуко был написан в стиле, который Сигэмацу окрестил: «быстрые записи и вдумчивые размышления».

Сигэмацу решил переписать дневник Ясуко и отправить его свахе, чтобы доказать беспочвенность распространявшихся о ней слухов. Ниже следуют записи нескольких дней, начиная с пятого августа 1945 года.

5 августа.

Попросила директора завода Фудзита отпустить меня назавтра с работы, пришла домой и занялась упаковкой вещей. Увязала в соломенную циновку теткины вещи: летнее и зимнее выходные кимоно с гербами, три оби [2] , три зимних кимоно (среди них шелковое в желтую полоску, которое, как мне сказали, надевала еще прабабушка, когда была невестой. Вещь очень дорогая), потом вещи дяди: четыре летних кимоно, его зимнее и летнее кимоно с гербами, праздничную хаори [3] , два зимних европейских костюма, одну белую сорочку, один галстук, диплом, мои зимнее и летнее форменные платья, два оби, диплом. В сумку я положила три го [4] риса, дневник, авторучку, печатку, сурьму и платок. («Все вещи, упакованные в циновку, мы получили в Кобатакэ через год после окончания войны».— Сигэмацу.)