- Еще отнесите.- распорядился Гуров.- возьмите из актового зала.

Гуров, сжимая в ладони связку ключей, стоял в дверях, одной ногой в учительской, другой в коридоре, чтобы быть в курсе всего происходящего.

Ровно в тринадцать десять уборщица тетя Настя в надетом поверх зеленого цветастого платья синем мужском пиджаке с медалью за победу над Японией вытерла подолом руки и с неизвестно откуда взявшейся военной выправкой, печатая шаг, подошла к выключателю звонка.

- Подожди.- остановил ее директор, глядя в конец коридора.- Я скажу, когда начать.

- Дык время же!

- Время подождет.

Он наклонился к завучу:

- Пионеры у входа выставлены?

Марина Яковлевна испуганно развела руки:

- А как же! Все нормальненько...

- М-да-а...

- Класс на взводе, Пал Палыч тоже не железный.- тихо пропела она.Может, отложим урок, то есть перенесем?

- Скажете тоже!- Гуров поморщился, оглядел учительскую и приглушил голос: - Тут люди из райкома, из роно, из других школ... Ладно! То, что Дорофеенко опаздывает, в целом еще лучше. Он войдет в сопровождении пионерского строя прямо во время урока. Улавливаете мою мысль? И это будет торжественный и эффектный воспитательный момент: встреча учителя и ученика на глазах детей и общественности. Возвращение блудного сына. Это я шучу, конечно, вы поняли? В общем, начнем! Вас я прошу остаться у входа и лично следить за встречей академика.

- Остаться?- Марина Яковлевна всплеснула руками, и глаза у нее поглупели.- А урок?

- Да не имеем мы права ставить личные желания выше долга. Настя, давай!

- Звони, тетя Настя, звони! Что ты по сторонам зеваешь?- приструнила ее Марина Яковлевна.

Директор повернулся ко всем:

- Даем звонок. Прошу, товарищи!.. Пал Палыч, дорогой, ты готов? Тогда вперед иди, вперед!..

- Почетный-то гость ваш где же?- спросил корреспондент.

- Не волнуйтесь.- успокоил Гуров.- Всему свое время.

Настя по привычке вытерла ладони о платье и подняла руку, будто давала команду "Огонь!" орудийному расчету. Щелкнул выключатель, но звонка не последовало.

- Опять заел, проклятый! Уж сколько раз просила отремонтировать, а толку-то что.

Она стала тормошить выключатель, стукнула кулаком по боку. Учительская заулыбалась.

- Не хочет школа спешить с твоим уроком, а, Палыч?- сказал завроно.

Комарик стоял весь белый, а тут вдруг покраснел, будто это он был виноват, что звонок не работает.

- Извините.- прошептал старик.

Наконец Настя хитро шлепнула ладонью по выключателю снизу вверх, и звонок вякнул, замолчал, а потом зазвонил как полоумный, оглушая всех.

Комарик в коричневом костюме, дурманящем нафталином, неуверенной походкой двинулся из учительской, неся в руках указку.- не как пику, как тросточку. Марина Яковлевна пожала ему локоть и прошла с ним несколько шагов. Он рассеянно кивнул ей.

По только что вымытому Настей коридору, где рядом с Дарвином, Ломоносовым, Менделеевым и Мичуриным розовело строгое и более значительное, чем все остальные, лицо академика Дорофеенко, за учителем потянулась процессия. У двери девятого "Б" старик остановился, пропуская общественность.

Класс, переутомившийся от ожидания, загрохал партами и вытянул шеи навстречу входящим. Ученики с ехидцей смотрели, как гости, толкаясь, усаживаются. Завроно грузно втиснулся за парту рядом с корреспондентом. Принесенных стульев не хватило, и ученики сами начали вставать с последних парт и подсаживаться третьими вперед.

Когда Комарик вошел, в глаза ему бросилось красное полотнище, на котором было написано белыми буквами: "До свидания, Павел Павлович!"

- Здравствуйте.- хрипло сказал он.

Засмеялись каламбуру, захлопали. Отличница Сарычева, в пионерском галстуке и с комсомольским значком на недетской груди, распирающей школьное платье, подняла руку и, не ожидая разрешения, спросила:

- Пал Палыч, а правда, что приедет Дорофеенко?

Она хотела угодить, но Комарик пробурчал что-то невнятное, сел за стол и уткнулся в журнал. Сарычева повела плечами и оглянулась на директора. Тот, отрицательно качнув головой, приложил палец ко рту.

В горле у Пал Палыча першило, от напряжения слезились глаза. Опасение сказать что-нибудь идеологически неверное сверлило сознание. Как назло, заболел зуб, который давно надо было удалить. Учитель все время поправлял очки, они мешали, больно давили на переносицу. Радуются, что ухожу, вдруг мелькнуло у него. И никак не мог отогнать эту мысль, хотя в нее не верил.

С трудом он отметил, кого нет, оглянулся, на месте ли политическая карта мира. Хорошо, хоть она висела на месте. На "камчатке" все еще не расселись гости.

Комарик не знал, как должен проходить торжественный урок. Все эти дни думал, что скажет ученикам о себе и о жизни. Но уместно ли теперь, в присутствии официальных лиц, которым известно об анонимке, на уроке географии говорить о жизни вообще? Не прозвучит ли это опять аполитично? Он приступил, как обычно, к опросу. Двоечников опрашивать было неуместно, отличников как-то неловко: зачем ему явная показуха? Он стал вызывать средних. Средние отвечали средне, даже хуже, чем обычно, испуганные своей исторической миссией.

Оглядывая класс, учитель не мог себе простить, что сболтнул полковнику о Толике. Распустил нюни на старости лет. Приехал бы тот - хорошо, а нет никто бы не узнал.

Гости шепотом переговаривались о всякой всячине, не имеющей к уроку отношения. Ребята оглядывались на дверь, ожидая явления академика. Сидя за партой с долговязым двоечником, Гуров следил за стрелкой часов и осторожно поглядывал то на завроно, то на инструктора райкома. Те были непроницаемы.

Поначалу Гуров ждал, что с минуты на минуту дверь откроется и академик Дорофеенко, побрякивая лауреатскими медалями, прошествует в класс в сопровождении эскорта пионеров. Это будет кульминационным моментом урока. Если Комарик не сообразит вызвать знаменитого ученика к доске, можно будет тактично подсказать. Выступление академика на школьном уроке географии такое в "Вечерке" прозвучит неплохо. Но вот уже скоро полурока. Дорофеенко не появился и не появится, иллюзии ни к чему. Небось, Комарик просто свистнул, рассчитывая на поддержку, чтобы на пенсию не уходить.

Пал Палыч подошел к карте и водя указкой начал говорить. Он умел интересно рассказывать. Но сейчас директор, слушая его вполуха, наблюдал за классом. Не слушают. Думают о своем, зевают, записочки передают, хихикают. Для них это важное мероприятие на другой волне. Нет, старость понять и уважить можем только мы, взрослые. Не слишком ли жестоко поступает школа? Но ведь так устроен мир. Мне велели только нажать кнопку. Даже с точки зрения общечеловеческой морали, хотя она нам и не указ, иного выхода не дано. Молодежь подпирает и выталкивает стариков. Замена у меня на примете подходящая: географичка молодая, вроде неглупая, русская, партийная. А главное, симпатичная внешне. Есть на что глаз положить, и не только глаз.

Комарик вдруг замолк. Спазм сдавил горло. Слова запрыгали, заметались, заклокотали, бессильные сорваться с языка. Страх сказать не то давил на него всю жизнь, урезал его ум, обкорнал знания. Он чувствовал, что превратился в ничтожество, но что он мог поделать, как мог иначе жить? Наступила неловкая тишина. Глотнул, начал фразу, снова глотнул. Гуров поднял бровь, подумал было: вот и забывать стал старик, склероз. Наконец Пал Палыч совладал с собой, откашлялся, заговорил. Внутренние часы его сработали. Едва он произнес последнее слово, зазвенел звонок.

Отличница Сарычева вытянула из-под парты букет цветов в целлофане и, поправляя совсем короткое, детское, платье, поднесла учителю. Второй букет остался у нее под партой.

Класс задвигался, загалдел. Все смешалось: хозяева, гости, толпящиеся у дверей ученики второй смены, прослышавшие о том, что приехал живой академик, который висит в коридоре.

- Пал Палыч пал.- сострил завроно на ухо корреспонденту.