Первый шлих брал Боря. Он спустился к реке и стал долбить лопаткой каменную мелочь у бортика берега, стараясь наскрести полный лоток породы. Потом опустил лоток в воду. Вода шла со снежников, была ледяная, у него сразу покраснели руки. Поворачивая лоток туда-сюда, покачивая его, он постепенно смывал породу, выбрасывая гальку, тяжелые фракции опускались. Наконец на дне остался лишь черный порошок. Это и был шлих. Боря слил его в кулек, отжал бумагу, сунул мне. Я опустил мокрый кулек в пакет и спрятал в полевую сумку.

Чем выше мы поднимались по реке, тем меньше было воды. Мы уже могли, переступая с камня на камень, идти по руслу. Когда совсем замерзали руки у Бори, лоток брал я и промывал породу.

Наконец показалось солнце. Оно выплыло из тумана матовым шаром, как бы отряхнулось от сырости и стало раскаляться. От кедровника потянуло жирным запахом смолы. Окутываясь парком, грелись камни. Мы сразу стянули штормовки и подставили солнцу спины.

Чем дальше, тем уже, тем стремительнее неслась Безымянка. Она скакала по огромным окатышам, выбивала в скальном берегу глубокие ниши. Рискуя сорваться, мы перебирались от одного берега к другому, отыскивая проходы. Здесь никто до нас не ходил. Это точно. Кому была охота идти по этой дикой речке, где не водилось ничего живого! Сюда не могла зайти рыба, так как устье было перегорожено высокой галечной косой: речка ныряла под камни и, пройдя через них, как сквозь сито, вливалась в море.

Около трех часов мы остановились на небольшой косе. Здесь лежал огромный валун тонн на сто весом. Ветры и паводки обтесали его бока. Набрав кедрового плавника, разожгли костер, вскипятили воду, заварили крутой чай.

- Хорошо смазал - хорошо и поехал, - сказал Боря, отрезая ломоть хлеба.

Этот хлеб мы пекли сами. В кружке с сахаром разбавляли дрожжи. Когда они всходили, замешивали тесто в эмалированном ведре и вываливали его в кастрюлю "чудо". Пекли либо на костре между двумя бревнами-надьями, либо на печке в палатке. Хлеб получался иногда лучше, иногда хуже, но есть было можно.

До основного прижима оставалось не более километра. Однако именно на этот километр мы затратили больше времени и сил, чем на весь путь. То вброд, то прыгая по камням, то залезая на скалы, то продираясь через заросли, мы все же дошли до снежников. Кое-где они накрывали речку, и вода тогда шумела глуше, тише, будто снег душил ее.

Идти по этим снежникам было слишком рискованно. Провалишься, затащит тебя - и поминай как звали. Пришлось забираться вверх и двигаться по самой кромке снежника, там, где кончались заросли и начинался снег. Конечно, и это было опасно: снежник круто падал вниз, заскользишь - и ничто уже не спасет.

Но вот мы подошли к прижиму. Нет, неспроста Лида предупреждала нас. Здесь реку сжимали две отвесные горы. Вверх они уходили метров на пятьсот. Говоря языком альпинистов, горы представляли категорию наивысшей трудности. Без специального оснащения, без кошек и триконей, ледорубов и системы страховочных репшнуров мы не могли преодолеть их, чтобы обойти прижим. И Боря, и я не раз ходили с альпинистами в горы. Пусть это были семитысячники, но они не так страшили, как эти вертикальные, гладко отполированные рыжие стены коренных пород.

Сразу пересохло во рту. Мы опустились на снег, стали сосать льдинки. Велико было желание проскочить через этот прижим. Начали прикидывать варианты. Можно было вернуться назад, где-то на пологом склоне подняться и пройти по гребню гор мимо страшного прижима. Можно попытаться прорваться прямо по воде потом обсушимся. Или вообще отказаться от этой затеи?

У самого среза потока мы вдруг обнаружили нечто вроде уступа. Раскинув руки, пальцами вцепляясь в камень, мы шаг за шагом стали продвигаться по нему. Уступ уводил все выше и выше. А внизу бесилась река, громыхала перекатывающимися на дне камнями, пенилась, осатанело набрасывалась на стенки прижима. Как точно назвали предки такие места - "убойные"... Теперь мы поняли, что и прорваться прямо по воде было бы невозможно. Река просто-напросто выплюнула бы нас, как тряпичные куклы. Одна надежда на эти ступеньки. Шаг... еще шаг...

Боря шел первым. Его сапоги были на уровне моих глаз. Я хорошо видел, что ступеньки сужались. Сначала умещалась ступня, потом половина. Из-под подошв сыпались мелкие камни и, даже не булькнув, исчезали в потоке. Вниз мы старались не смотреть, как нельзя смотреть на землю, когда идешь по карнизу крыши. И все же почему-то неудержимо тянуло отцепиться от камня, откинуться навзничь и упасть в воду.

От напряжения руки и ноги стали неметь. Можно выдержать еще минуту, от силы две, но как далеко тянется этот прижим и доведут ли нас до цели эти ступеньки?..

Боря остановился. Прижим круто заворачивал, и он пытался рассмотреть, что там, дальше. Но ничего не увидел, долго стоял, раздумывая.

- Нет, удовольствие на миг, калекой на всю жизнь, - наконец вымолвил он.

Пятясь, как раки, двинулись обратно, ощупывая дорогу ногами. И когда спрыгнули на снежник, долго не могли прийти в себя. По спине ползли мурашки. Как близко, совсем рядом была смерть!

А озеро всего в километре. Хуже всего идти, да не дойти. Как говорится, пошли по шерсть, а воротились стрижеными.

- Ладно, - махнул рукой Боря, - не принимай близко к сердцу.

Уже уходило солнце. На зубцах гор загоралось красноватое пламя. Темнел кедровник в обрывах, громче кричали чайки на утесах, вставала белая луна.

Боря опять достал карту и аэрофотоснимок. Ему не давала покоя мысль об озере. С другой стороны хребта и прижима бежала речка Озерная. Там мы скоро должны быть. Попытаемся пройти по ней. Значит, не все потеряно.

Но напряженные последние маршруты и нашествие медведей на время отодвинули мечту увидеть непонятное озеро, которое эвенки издавна обходили стороной.

МЫ - РАЗВЕДКА

По берегам - серые снежники. В них впаялись старые листья, кедровые шишки, ветки и другая лесная мелочь. За лето снег так и не успел растаять. Рядом буйный частокол отцветающего иван-чая, маслянистые заросли брусничника, из которого проглядывают бордовые, с ноготь величиной ягоды. Дальше - разлапистые ветлы, непохожие на своих среднерусских сестер, а за ними горы и горы. И еще небо - сегодня золотисто-синее, солнечное, спокойное, какое бывает при тихом расставании с летом.

Все это отражается на поверхности заводи, скопившей на дне песок, который почему-то привлекает Бориса. Всегда неторопливый, обстоятельный, надежный, сейчас Боря Доля топчется дольше обычного. Мы так много дней провели вместе, что я знаю даже ход его мыслей. На этом ручье мы уже взяли все восемь шлихов в местах, намеченных Лидой Павловой. У нас мокры спины от невысыхающего лотка, который мы таскаем в рюкзаке от шлиха к шлиху. Комары вдосталь напились нашей крови, да и вообще все уже надоело до чертиков. Надо ли снова "распоясываться" - сбрасывать рюкзаки, складывать в сторону ружья, собирать саперную лопатку, дробить каменистый бортик ручья, промывать породу?.. Эти пустяковые движения сейчас, когда голова гудит от перенапряжения и тело просит пощады, кажутся нам слишком обременительными.

И в то же время пройти мимо этого места со спокойным сердцем Боря не может. Ручей скатывается с горы, где Лида нашла кварц, здесь он делает крутой зигзаг, вся муть, каменная крошка, песок оседают в заводи, и, конечно, что-то может попасть в лоток.

Я бездумно гляжу на отражающиеся в воде горбы снежников, на небо, по которому лениво плывут парусные облака. Боря старший, ему и решать. Одно облако удивительно напоминает древнюю лодью. Нос в виде хищной, диковинной птицы тянулся-тянулся и вдруг рассыпался в ряби. Боря столкнул в заводь камень. Наконец он принял решение:

- Давай шлиханем...

Бью лопаткой под самый бортик, где скопились многолетние отложения. Летят искры при ударах железа о камень. Пальцами выковыриваю крупную гальку, стараясь набрать побольше земли. Но горка в объемистом лотке растет медленно. Черт возьми! Как же такая земля может держать деревья, рожать столько травы? Где носком лопатки, где нагребая пальцами, все же наполняю лоток до краев. Весит он килограммов двадцать, не больше, но, когда поднимаю его, хрустит позвоночник и темнеет в глазах. Пошатываясь, тащу лоток к ручью, где поток не так быстр, опускаю в воду. Земля пузырится, отдавая воздух. Осторожно двигаю лотком туда-сюда. Муть уносится, оголяются мелкие окатыши. Сгребаю их рукой. На дне лотка породы остается все меньше и меньше. Теперь покачиваю лоток, смывая слой за слоем. Оттого, что руки все время в воде, кожа потрескалась, на сгибах пальцев лопнула, болит, особенно по ночам.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: