Джунгли! Я всегда мечтал вот о таких нетронутых, обласканных солнцем дебрях. «Так можно, пожалуй, просидеть вечность», — подумал я и поискал глазами паука, но он скрылся. Тогда я пожалел, что не поймал его. И опять я сидел целую минуту, глубоко и спокойно вдыхая напоенный лесными испарениями ароматный воздух, наслаждаясь и сумраком, и видом голубоватой глянцевой листвы. Я находился в олигоцене, в последней эпохе третичного периода, за тридцать с лишним миллионов лет до нашего времени.

«Рискнем!» — решил я и шагнул на мягкую подушку изумрудных мхов.

В воздухе стоял приторно сладкий запах цветов. Мох на стволе ближайшего дерева был влажен, на мои руки и лицо падали капли, будто из неплотно закрытого крана. В сырой духоте мое лицо скоро сделалось влажным.

Поминутно озираясь и вслушиваясь в шорохи, я направился к прогалине, утопавшей в солнечных лучах. Не то комары, не то москиты немедленно обнаружили меня, и все вокруг тонко зазвенело от их толпящегося роя. Ослепительные столбы солнечного света разбрызгивались мириадами мерцающих вспышек на ребрах плотных, словно лакированных листьев, и мошкара бесчисленными искорками блестела в этих вспышках. Бурые и зеленые петли и бичи лиан щетинились изогнутыми колючками и зубцами. Пройдя еще несколько шагов, я приблизился к прогалине. Прогалина? Передо мной расстилалась до горизонта строгая парковая саванна с редкими группами деревьев. Но прежде чем выйти на опушку, я решил немного выждать в примыкавших к ней кустах.

На саванне было пусто. Только раз вдали пронеслась легкая стайка тонконогих лошадей размером в шотландскую овчарку — возможно, это были мезогиппусы, предки современного коня, — да прокрался в траве желтый с коричневыми подпалинами зверь с ужасными клыками, свисающими из верхней челюсти. Прошло с полчаса; время от времени где-то вкрадчиво шуршали травы, но увидеть, кто скрывался в них, мне не удавалось.

И вдруг за спиной у меня совсем близко раздался звук, будто лопнул туго натянутый канат. В один миг я был на ногах и напряженно всматривался в глубину леса.

С огромной высоты падала оборванная кем-то большая черная лиана. Она рушилась, цепляясь за ветки и соседние лианы, увлекая их своей тяжестью. Сбитые ею, поплыли в лучах солнца кремовые лепестки неведомых цветов.

В глубоких, почти сине-зеленых тенях задвигались серо-голубые силуэты. Даже здесь, в джунглях, эти силуэты казались гигантскими. «Да ведь это мастодонты!» — едва не вскрикнул я. Я стоял и смотрел, как они протягивают хоботы и обрывают охапки листьев, неуклюже ворочаясь среди деревьев, и тут их вожак заметил меня. Он выставил хобот, со свистом втягивая воздух. Огромная морщинистая змея, извиваясь и нервно вздрагивая, раздвинула разделявшую нас листву и замерла, словно всматриваясь. Шаги и шорохи в зарослях мгновенно затихли.

Затем вожак шагнул в мою сторону, и его рыло, длинное, с четырьмя торчащими вперед и в стороны бивнями, просунулось сквозь ветки. Маленькие свиные глазки следили за мной, подстерегая каждое мое движение. Я шевельнулся, и вытянутый хобот дрогнул и сократился, будто что-то кольнуло его. В любой миг могло начаться нападение.

Но оно все не начиналось. Слабая надежда блеснула в моем сознании. Почему чудовище сделало в мою сторону только шаг? Ответ был один: приблизиться ко мне ему мешали три исполинских дерева, которые он должен был обойти. Остальные мастодонты, казалось, не интересовались мной. Так продолжалось несколько минут. Как сквозь сон наблюдал я, как мастодонты за спиной вожака начали проявлять признаки нетерпения, шумно терлись шероховатыми боками, толкались, проявляя желание продолжать прерванный путь. Видимо, именно это беспокойство стада вынудило вожака перейти к действиям.

Моя повесть о скитании по дебрям времени никогда бы не была написана, если бы вновь не вмешался случай.

Один из гигантских стволов, загораживавших дорогу динотерию, оказался мертв и, полусгнивший, держался на ветвях и лианах соседних деревьев. Едва четырехметровый вожак начал протискиваться ко мне, мертвое дерево скрипнуло и качнулось. Я стремительно кинулся в сторону.

Мастодонт продолжал ожесточенно проталкивать свой грузный торс между стволами, когда полуистлевший исполин начал медленно, как это бывает на экране при замедленной съемке, падать, обламывая соседние сучья и разрывая сомкнутый полог листвы. Но он не упал. Придавив спину мастодонта, он навалился на стволы и ветви живых деревьев и остановился в наклонном положении, раскачиваясь и вздрагивая.

Я не берусь судить о вокальных возможностях современных нам слонов, но зажатый в тиски между огромными стволами мастодонт взревел так, что у меня подогнулись колени. Объединенные джазы всего мира не могли бы извлечь из своих шумных инструментов ничего более пронзительного и оглушающего. Затем рев прекратился. Живая гора пыхтела, ворочалась и сотрясала прижавший ее тяжелый ствол. Мастодонт рухнул на колени, и его бивни зарылись в землю. Сырое прогнившее дерево, постепенно опускаясь все ниже, всей тяжестью давило на несчастное животное… И снова грозный и жалобный рев огласил джунгли.

Я кинулся бежать, не думая ни о чем, стремясь только уйти, не слышать этих ужасных воплей. Силы начинали мне изменять. Я спотыкался о корни, падал, запутавшись ногами в стеблях вьющихся растений, вскакивал и снова бежал, бежал, бежал. Потом под ногами у меня оказалась тропа. Прохладный сумрак начинал густеть — оттого ли, что день клонился к закату, или потому, что тропа уводила меня в глубь олигоценовых джунглей…

Тропа, покрытая неясными следами, вела в низину, тонувшую в белом саване тумана. Клочьями серой ваты висел он, цепляясь за колючки зарослей. Иногда все пропадало за белесым маревом. Несколько раз я ударялся головой и грудью о низко нависшие ветви.

Безмолвие дремлющих джунглей нарушил зловещий крик потревоженной птицы, где-то в стороне мне почудилось приглушенное хлопанье крыльев. Позади возник вкрадчивый, нерешительный шорох, он то стихал, то возобновлялся. Неприятно и пугающе проскрипело дерево…

И вдруг громкий захлебывающийся кашель и пронзительный истошный хохот сумасшедшего прокатились над низиной. «Что это?! — срывающимся от волнения шепотом спросил я себя. — Какая-нибудь древняя гиена? А может быть, и что-нибудь похуже?»

Современные нам гиены поедают падаль и нападают даже на львов, если те ослаблены болезнью. Древние же гиены, более крупные, чем теперешние, могли объединяться в стаи и преследовать вполне здоровую добычу. С другой стороны, гиены — и в джунглях?

Звенящие рои москитов продолжали виться вокруг меня. Я повернул и, следуя едва приметной тропой, пошел искать машину. В ушах стоял несмолкаемый перезвон капель в листве пропитанного сыростью леса. Местность полого повышалась. Туман рассеивался, становилось светлее. Слева протянулись желто-зеленые заросли бамбуков. Я продирался через поросли низкорослых веерных пальм, когда слабый хруст и ослабленный расстоянием едкий запах зверя заставил меня остановиться. Инстинкт подсказал мне, что это хищник.

Я мгновенно присел и беззвучно повалился боком в сторону от тропы под укрытие папоротников. Лежать было мокро и неудобно, но я не смел пошевелиться. Храп и тягучий гортанный крик, как бы стелясь по земле, докатились до меня. На сиренево-зеленом фоне лиан и кустарников, среди хаоса тусклых бликов и мутноватого света, скользнул длинной пологой дугой, весь распластавшись в широком упругом прыжке, крупный зверь, весь в продольных переливчатых полосах рыжих и черных тонов.

Я слышал, как затрясся толстый сук, кто-то пронзительно взвизгнул, а затем послышался упругий удар о землю: хищник «снял» кого-то с ветки и мягко, но грузно соскочил вниз. И не держал ли он сейчас в пасти нашего зазевавшегося предка?..