В пятницу вечером я побывал в гостях у коллеги. Нас там было человек тридцать, не меньше, и все – служащие среднего звена, возрастом от двадцати пяти до сорока лет. И вот в какой-то момент одна дуреха начала раздеваться. Сняла майку, потом лифчик, потом юбку, и всё это – с немыслимым кривлянием. Оставшись в одних трусиках, она несколько секунд вертелась, а потом, не зная, что делать дальше, принялась одеваться. Между прочим, эта девица ни с кем не спит. Что лишь подчеркивает нелепость ее поведения.

После четвертой рюмки водки я почувствовал себя неважно, и мне пришлось растянуться на подушках, наваленных на полу за диваном. Чуть погодя явились две девицы и уселись на диван. Не то чтобы красотки – две толстухи из отдела обслуживания. Они вместе ходят обедать, читают книжки о развитии речи у детей и всякую такую ерунду.

Девушки тут же принялись обсуждать свежую новость: одна из сотрудниц отдела явилась на работу в мини-юбке, ну совсем уж мини, только что ягодицы прикрывает.

И как же они к этому отнеслись? Решили, что это замечательно. Их причудливо растянутые тени четко вырисовывались на стене надо мной. Казалось, что их голоса нисходят с огромной высоты точно Святой Дух. Да, мне было порядком-таки скверно, это ясно.

Потом еще минут пятнадцать они изрекали одну пошлость за другой. Что она имеет право одеваться как хочет, что она вовсе не стремится соблазнять мужчин, просто ей так удобно, она желает нравиться самой себе и так далее, и тому подобное. Последние, удручающие остатки рухнувшего феминизма. В какую-то минуту я даже произнес это вслух: «Последние, удручающие остатки рухнувшего феминизма», но они меня не услышали.

Я тоже обратил внимание на эту девушку. Еще бы: ее трудно было не заметить. Даже начальник отдела обслуживания возбудился.

Я заснул и не услышал окончания беседы, но мне приснился кошмар. Две толстухи прогуливались по коридору мимо отдела обслуживания, задирая ноги кверху и распевая во все горло:

Девушка в мини-юбке стояла в дверном проеме, но на сей раз на ней было длинное черное платье, строгое и таинственное. Она с улыбкой смотрела на них. На плече у нее сидел огромный попугай: это был начальник отдела. Время от времени она как бы небрежно, но умело поглаживала ему перья на животе.

Проснувшись, я понял, что меня вырвало на ковер. Вечеринка подходила к концу. Я закрыл блевотину подушками, встал: надо было попытаться добраться до дому. И тут я обнаружил, что потерял ключи от машины.

Послезавтра было воскресенье. Я вернулся в этот квартал, но так и не смог найти мою машину. Честно говоря, я забыл, где ее поставил; то ли на этой улице, то ли на соседней – все улицы были похожи друг на друга. Улица Марселя Самба, улица Марселя Дассо… кругом Марсели. Прямоугольники домов, в которых живут люди. Всё ужасно одинаковое. Но где же моя машина?

Бродя среди этих Марселей, я почувствовал, что порядком устал от машин и от всего, что творится на белом свете. С того дня, как я купил «пежо-104», от него были одни неприятности: частый, непонятно для чего нужный ремонт, постоянные столкновения с другими машинами… Конечно, водители делают вид, будто для них это – пустяк, идут на полюбовное соглашение, говорят: «Ладно, о'кей», но при этом сверлят тебя ненавидящим взглядом; это крайне неприятно.

И потом, если вдуматься, на работу я все равно добирался на метро; уезжать из города на выходные почти перестал, поскольку ехать, собственно, было некуда и незачем; для отпуска я все чаще выбирал организованный, иногда клубный отдых. «Так на что мне эта машина?» – с досадой говорил я себе, сворачивая на улицу Эмиля Ландрена.

И однако я уже успел дойти до авеню Фердинана Бюиссона, когда мне наконец пришло в голову заявить о краже автомобиля. Сейчас угоняют так много машин, особенно на окраинах города; история с угоном встретит понимание и доверие у всех – и в страховой компании, и у моих коллег. В самом деле, разве можно признаться, что ты потерял машину? Сразу прослывешь любителем глупых розыгрышей, или даже ненормальным, либо просто кретином; это было бы очень опрометчиво с моей стороны. Такими вещами шутить не принято; именно в таких обстоятельствах складываются репутации, завязываются или прекращаются дружеские отношения. Я знаю жизнь, у меня есть опыт. Признаться, что ты потерял машину, – значит практически поставить себя вне общества; нет, решено: заявляем о краже.

Поздно вечером одиночество стало физически ощутимым, причиняющим боль. Листки бумаги, слегка запачканные соусом от тунца по-каталански, усеивали кухонный стол. Это были наброски к диалогам животных; диалоги животных – литературный жанр не хуже, а может даже получше всех прочих. Данный опус назывался «Диалоги коровы и кобылы»; его можно было бы определить как размышление об этике, а навеян он был краткой служебной командировкой в Бретань, в область Леон. Вот показательный отрывок из этого диалога:

Разумеется, скотовод символизировал Господа Бога. Испытывая необъяснимую симпатию к кобыле, Господь обещал ей уже со следующей главы нескончаемое блаженство со множеством жеребцов, в то время как корова, повинная в грехе гордыни, в итоге должна будет довольствоваться унылыми утехами искусственного оплодотворения. Надрывное мычание двурогих не смогло смягчить приговор Великого Зодчего. Депутацию овец, отправившуюся к Нему из солидарности, постигла та же участь. Как мы видим, Господь, изображенный в этом небольшом сочинении, милосердным богом не был.