Корсибар хотел было взглянуть волшебнику прямо в глаза, но эта попытка не привела ни к чему, кроме мимолетной вспышки раздражения: он не смог решить, в которую из двух пар льдистых изумрудно-зеленых глаз следует смотреть. К тому же ему приходилось задирать голову вверх.

— Я не могу понять, какое же беспокойство могло у него вызвать это предсказание, — напряженным голосом произнес он. — Я не желаю причинять ему какой-либо вред, и он знает об этом. Как я могу сделать что-то подобное? Он мой отец, он мой король. И если мне суждено потрясти мир, то это означает, что свершенные мною большие дела порадуют его. Вся моя прежняя жизнь была наполнена охотой, едой, попойками да азартными играми, но теперь, вероятно, мне предстоит нечто важное — вот о чем, скорее всего, говорит ваш гороскоп. Что ж, тогда крикнем «ура!» в мою честь. Может быть, я проведу морскую экспедицию от одного берега Великого моря до другого или же углублюсь в пустыню и обнаружу там захороненное и всеми забытое сокровище меняющих форму, а может быть… Да кто знает?.. Во всяком случае, не я. Так или иначе, это будет нечто грандиозное, и лорд Конфалюм, конечно, останется очень доволен.

— Я подозреваю, что он опасается какого-нибудь опрометчивого и безумного поступка с вашей стороны, который принесет миру большой вред.

— Что?!

— Да, я уверен в этом.

— Неужели же он относится ко мне, как к капризному ребенку, не желающему задумываться о последствиях своих поступков?

— Он глубоко верит оракулам.

— И все мы тоже. «Ему предстоит потрясти мир…» Прекрасно. Что же здесь говорит о том, что эти слова следует интерпретировать так мрачно? Мир можно потрясти не только дурными, но и хорошими поступками, не так ли? Ведь я не землетрясение, Санибак-Тастимун, которое грозит скинуть замок моего отца с вершины Горы. А может быть, вы скрываете от меня нечто такое, чего я и сам не осознаю?

— Я всего лишь хочу предупредить вас, господин, что его высочество питает подозрения по отношению к вам и вашим намерениям. Когда вы придете к нему, он, возможно, станет задавать вам странные и, на первый взгляд, трудные вопросы, и вам не следует давать ему какие-либо поводы для подозрений.

— Каких подозрений? — воскликнул Корсибар, не скрывая досады. — У меня нет вообще никаких намерений! Санибак-Тастимун, я обыкновенный дворянин! Моя совесть чиста!

Но су-сухирис, видимо, уже сказал все, что хотел. Он «пожал плечами», то есть до половины втянул свою раздвоенную шею в грудную клетку и изогнул в суставах, аналогичных человеческим запястьям, шестипалые руки. Четыре зеленых глаза стали абсолютно прозрачными и ничего не выражали, на резко, угловато очерченных лицах с как будто прорезанными безгубыми ртами невозможно было хоть что-нибудь прочесть. Так что ждать от него помощи в решении проблемы бесполезно.

«Вам предстоит потрясти мир…»

Что бы это значило? У Корсибара и в мыслях не было что-либо потрясать. Все его желания в жизни сводились к весьма незатейливым развлечениям: пошляться по Пятидесяти Городам Замковой горы в поисках тех или иных удовольствий, углубиться в отдаленные глухие уголки и поохотиться на кровожадных диких тварей, пострелять в цель, посоревноваться в гонках на колесницах, проводить длинные ночи в Замке, бражничая и веселясь в кругу товарищей… Что еще у него могло быть в жизни? Да, он был принцем королевской крови, но ни при каких условиях не мог занять более высокое положение, поскольку сыну короналя запрещалось наследовать отцовский трон.

С незапамятных времен младшая монархия традиционно наследовалась через усыновление; так всегда было и всегда будет. Спустя неделю, а может быть, три, когда лорд Конфалюм станет наконец понтифексом, он официально объявит Престимиона Малдемарского своим сыном и наследником, а Корсибар, его настоящий сын, плоть от плоти и кровь от крови, будет сослан в какое-нибудь великолепное поместье неподалеку от вершины Замковой горы. Там ему, так же как и всем другим отставным принцам, предстоит в беззаботной праздности провести остаток жизни — так же бесцельно, как и ее первые двадцать с лишним лет. Такова его судьба, и это было известно всем. Он сам знал об этом с самого детства, с тех пор как смог осознать, что его отец — король.

Зачем же понадобилось Санибак-Тастимуну волновать его сейчас этой пророческой ерундой относительно потрясения мира? И почему, кстати, хладнокровный суровый волшебник принялся напоследок так настоятельно убеждать его отказаться от удовольствий жизни в роскоши и безделье и сообщил о каком-то высшем предназначении? Ведь не мог же Санибак-Тастимун не понимать, что это совершенно невозможно.

«Вам предстоит потрясти мир…» Н-да…

Корсибар нетерпеливым жестом указал Санибак-Тастимуну, чтобы тот отошел в сторону, и вышел в коридор.

Спустя несколько секунд он оказался перед огромной дверью, за которой располагались покои короналя и на створках которой ослепительно сверкали украшавшие их многочисленные золотые инкрустации — эмблемы с изображением Горящей Звезды и монограммы его отца — «ЛКК», которую вскоре должна будет сменить монограмма Престимиона — «ЛПК», Перед дверью стояли три могучих важных скандара, одетые в зеленую с золотом униформу личной охраны короналя. Эти мохнатые четверорукие существа не менее пяти футов в плечах были намного выше Корсибара ростом.

— Корональ вызвал меня к себе, — сказал принц, глядя на них снизу вверх.

Хотя он и был сыном короналя, но в Замке, если его высочество бывал занят со своими министрами и советниками или принимал правителей территорий, охранники зачастую заставляли его ожидать у дверей, как любого другого молодого рыцаря. Сын короналя не имел никакого личного формального статуса, и преимуществом перед ним владели очень многие. Но сегодня охранники сразу же расступились и жестами указали, что он может войти.

Лорд Конфалюм сидел за огромным письменным столом из отполированной до зеркального блеска алой древесины симбаджиндера, стоявшем на возвышении из черного полупрозрачного гелимонда. Три толстые витые свечи черного воска, укрепленные в тяжелых железных подсвечниках, горели ярким оранжевым светом. Воздух был напоен приторно-сладким ароматом благовонных курений; струйки голубовато-серого дыма, клубясь, поднимались из золотых курильниц, стоявших по обе стороны от кресла короналя.

А сам правитель был с головой погружен в составление какого-то заклинания. По всему столу в беспорядке валялись листы и клочки бумаги с записями вперемешку с разнообразными инструментами, имевшими отношение к искусству геомантики — гадания по геометрическим фигурам или контурам на географических картах. Корсибар, всегда имевший под рукой для таких занятий людей наподобие Санибак-Тастимуна, и понятия не имел о назначении большинства этих устройств. Тем не менее он узнал метелочку из прутьев ивы-амматепалалы, при помощи которой гадатель обрызгивал лоб магической водой, просветляющей разум, сверкающие кольца и спирали армиллярной сферы1 и треугольный каменный сосуд, именуемый вералистией — в нем гадающие воскуривали ароматические порошки, увеличивавшие способность проницания будущего.

Корсибар терпеливо ждал, пока его отец, не поднимая головы, занимался, как ему показалось, суммированием длинного ряда чисел. И, когда лорд Конфалюм, видимо, закончил, спокойно сказал:

— Ты хотел видеть меня, отец?

— Еще момент. Один момент…

Корональ три раза провел пальцем в направлении часовой стрелки по рохилье, приколотой к его воротнику. Затем опустил большие пальцы в многоугольный костяной кубок, содержавший какую-то синеватую жидкость, а после прикоснулся ими к векам. Склонив голову и закрыв глаза, корональ пробормотал какие-то слова, прозвучавшие для Корсибара совершенной бессмыслицей, нечто вроде: «Адабамбо, адабамболи, адамбо» — и с силой сжал кончики больших пальцев и мизинцев. Наконец лорд Конфалюм много раз подряд резко выдохнул носом, освобождая легкие, опустил голову на ввалившуюся грудь, ссутулил плечи и закатил глаза.