Вадим Шефнер

СЧАСТЛИВЫЙ НЕУДАЧНИК

Полувероятная история

Уважаемые читатели!

Я Виктор Шумейкин. Вам, конечно, знакомо это имя - ведь вы читаете мои стихи. Но сегодня я решил поведать вам в прозе о том, как я вступил на путь поэзии. Почему я захотел об этом рассказать? - спросите вы. А вот почему. Есть люди, которые жалуются, что им не везет в жизни. Каждую мелкую неудачу они воспринимают как жестокий приговор судьбы, который не подлежит обжалованию. Они начинают считать себя неудачниками, падают духом. Вот я и хочу придать ил бодрости и по мере сил доказать, что неудачи часто ведут к удачам, ибо прав арабский мудрец, который сказал: "Из зерен печали вырастают колосья радости".

1. Падение равняется взлету Часто меня спрашивают, что послужило первым толчком к пробуждению моего творческого дара, почему это я вдруг начал писать стихи. Сейчас я отвечу. В детстве я любил слушать песни и читать стихи и сразу их запоминал, но сам их еще не писал. Очевидно, действительно тут нужен был толчок. И этот толчок я вскоре получил. Случилось это в конце мая. Я только что пришел из школы (учился я во втором классе) и тихо сидел дома за столом и ел гречневую кашу. Вдруг неслышно открылась дверь, и вошел мальчишка из нашей квартиры. Этого мальчишку на дворе прозвали Шерлохомцем: он читал всякие книжки про сыщиков и сам собирался стать сыщиком, новым Шерлоком Холмсом. Шерлохомец пронзительным взглядом оглядел комнату и таинственно прошептал: - Мои наблюдения говорят за то, что твоя тетя Аня отсутствует. Прав я или не прав? - Ты же сам знаешь, что она на работе, - ответил я. - Значит, я прав! - торжествующе прошептал Шерлохомец. - Мы, работники сыска, редко ошибаемся. - Ну, говори, зачем ты пришел. - Дело есть, - строго сказал Шерлохомец. - Ты знаешь Митьку Косого с третьего двора? Так вот, этот Митька Косой сегодня прошел по карнизу второго этажа. Мимо трех окон. Туда и обратно. А с нашего двора еще никто по карнизам не ходил. Надо сказать, что жили мы в большом домище на одной из линий Васильевского острова. Точного адреса вам не называю, потому что там до сих пор живут люди, которые помнят меня. Они могут уличить меня в неточностях - я всегда любил "добавлять от себя", и до сих пор у меня сохранилась эта черта. Так вот, короче говоря, в этом большущем доме было три двора. Второй двор был нейтральным, а первый и третий во всем соперничали между собой. Я жил в первом дворе. Поэтому известие, принесенное Шерлохомцем, было не из веселых. - Что же нам теперь делать? - спросил я. - Придется кому-нибудь тащиться по карнизу. Кто живет у нас во втором этаже? Костя Пикин, Женька Петров, кто еще? - Нет, это категорически отпадает, - сказал Шерлохомец. - Мы уже провели с ребятами совещание. Наш двор должен пройти по карнизу третьего этажа. Ну, ясно, не весь двор, а кто то один. И не мимо трех окон, а мимо шести окон. Дошло до тебя? - Доехало, - сказал я. - Кто же из ребят живет на третьем этаже? Коська Зимыкин, Димка Жгун... - А мы с тобой на каком этаже живем? - укоризненно спросил Шерлохомец. Может быть, на первом или, может быть, на шестом? Что подсказывают твои наблюдения? - Мы живем на третьем, - ответил я. - Ну так вот, это дело поручили нам, - торжественно сказал Шерлохомец. Или тебе, или мне. Нам нужно бросить жребий. Но если ты захочешь проявить сознательность, то можешь идти по карнизу добровольно, без всякого жребия. Ведь твое участие в этом деле строго желательно: у тебя есть тапочки на лосевой подошве, в них ноги не скользят. - Я тебе дам тапочки, - сказал я. - Уж чего-чего, а тапочек мне не жалко. - Ну, у меня совсем другой размер ног, - ответил Шерлохомец. - К тому же в чужой обуви ходят те, кто хочет сбить со следа угрозыск или Скотланд-Ярд. А мне в твоих дурацких тапочках ходить незачем, моя совесть чиста перед законом. Давай уж тогда метать жребий, раз ты такой несознательный. - Ну давай, - сказал я и вырвал лист из тетради. - Нет, тут нужен свидетель, чтобы все по закону было, - возразил Шерлохомец. - Пойдем к Лизе, больше не к кому. Не к взрослым же идти. - Ну, к Этой я в комнату не пойду, - решительно сказал я. - Ты же знаешь, я с Этой не разговариваю. Мы пошли в комнату Шерлохомца, и тот вызвал туда Лизу. Эта девчонка тоже жила в нашей квартире. Ей было столько же лет, сколько и мне, но училась она в третьем, а не во втором классе. Лиза была девчонка как девчонка, пока молчала, но стоило ей заговорить - и она превращалась в ядовитую змею. Мне она постоянно говорила разные колкости: и что я будто бы не моюсь, и что я недоразвитый, и что я хомяк; ничего хорошего я от нее ни разу не слышал. А совсем недавно она обозвала меня на кухне олухом господа бога - и откуда только брала она такие выражения! Шерлохомца же она уважала и считала его культурным мальчиком; это за то, что он много читал. Действительно, в комнате Шерлохомца была огромная полка с книгами. Там были книги медицинские - отец его был ветеринаром - и Шерлохомцевы книги: выпуски "Ника Картера", "Ната Пинкертона", "Женщины-сыщика мадам Тюрбо" и много других книг по сыскному делу. Шерлохомец покупал их на барахолке на те деньги, что отец давал ему на завтраки. Едва Лиза вошла в комнату, и едва Шерлохомец объяснил ей, в чем дело, она презрительно сказала: - Ну, где уж Этому ходить по карнизам! Из него от страха цикорий посыплется! Тем не менее она написала на одной бумажке "идти", а на другой "не идти". Потом она заложила руки за спину и долго их там держала с важным видом. Затем очень легким движением она выбросила руки вперед и сказала: "Выбирайте!" Мне показалось, что при этом слове она подмигнула Шерлохомцу правым глазом, и я подумал: "Нет, ты меня не проведешь, не на таковского нарвалась!" - Мне в правой! - крикнул я. Лиза разжала правую ладонь - и там оказалась записка с надписью "идти". - Ну вот, бог правду видит, - облегченно сказал Шерлохомец. - Ведь не зря у тебя есть лосевые тапочки. Я подошел к раскрытому окну. По двору ходил татарин-трапезон с большим мешком и привычно, задрав голову, кричал: "Бутыл-банок-костей-тряп укупаю! Ненужных вещь укупаю!" В другом конце двора кружком стояли девчонки и занудливо пели: "Вера-вера-старовера, много сахару поела, захотела табаку - переехала реку. Чур-чура, чур-чура, убирайся со двора!" Отраженные брандмауэром, голоса их звучали совсем близко. "И не так уж высоко, и не так уж страшно, - сказал я себе. - Врешь ты, зловредная Лиза, никакой цикорий из меня не посыплется! Назло тебе не испугаюсь!" Вдруг я услыхал за спиной тихий разговор, и затем меня окликнул Шерлохомец: - Слушай, у нас есть дополнительная идея. Лиза сейчас принесет маску. - Какую маску? - удивился я. - Такую маску, чтоб ты не глядел по сторонам и чтобы ты не глядел вниз. Тогда тебе не так страшно будет. Лиза вернулась из своей комнаты и действительно принесла маскарадную маску. Она была из картона, с резинкой сзади. Изображала она свиную голову. - Не обязан я идти в какой-то свиной маске, - сказал я. - Такого уговора не было. Это все Эта выдумывает. - Она добра тебе хочет, - наставительно изрек Шерлохомец. - Из этой маски ты будешь глядеть только в одну сторону, и у тебя не закружится голова. И потом подумай сам: этот несчастный Митька Косой шел совсем нормально и неинтересно, без ничего. А ты пойдешь в маске! Я даже завидую. Прямо как в книге про сыщиков: "Таинственный незнакомец в маске, неся на руках прелестную девушку и отстреливаясь от бандитов, отважно шел по карнизу шестого этажа". - Третьего этажа, - поправил я. - И никаких девушек я на себе таскать не обязан. Лучше уж кирпичи таскать. - Что ты с Этим разговариваешь, - сказала Лиза Шерлохомцу. - Разве Этот понимает что-нибудь в девушках или в девочках! Он только в компоте понимает. Это компотный сыч. - Да, он любит набивать живот, это в нем действует животный инстинкт, согласился с нею Шерлохомец. - Но сейчас ты не должна его дразнить, а то он еще откажется от своего жребия. Я пойду созову ребят со всех дворов, чтобы все видели, что и мы можем ходить по карнизам. Я пошел в свою комнату, снял ботинки и надел тапочки. Потом глянул вниз, в открытое окно. Там, во дворе, уже не было трапезона. Его сменили уличный певец и певица. Грустными голосами пели они песню на мотив модных тогда "Кирпичиков": "В нашем городе была парочка, он был парень рабочий, простой, а она была пролетарочка, всех пленяла своей красотой". Дальше сообщалось о том, как один нэпман отбил девушку у того парня и тот парень убил нэпмана и зазря попал в исправдом, а его возлюбленная "пошла на бульвар". О бульваре певцы пели особенно жалобно, находя что-то ужасное в том, что человеку после всех передряг захотелось пройтись на свежем воздухе. Но вот певцы замолчали и начали глядеть вверх. Во двор упало несколько бумажек с завернутыми в них медяками. Наступал решительный момент. Сейчас они уйдут, и мне будет можно - вернее, нужно - идти по карнизу. Но певцы посовещались между собой и решили дать мне отсрочку. Певица с надрывом завела соло: "Эх, ты помнишь те ласки, эх, цыганские пляски, эх, и тройки лихие, эх, и пьяный угар, эх, все кануло в бездну, эх, как в призрачной сказке, эх, осталась одна я, эх, без ласки и чар!" Только один медяк упал во двор после этого романса, но для меня это был как бы звон набатного колокола. Со двора раздался условный свист Шерлохомца, я надел свиную маску и вылез на карниз. А где-то в другом конце двора девчонки жалобными голосами пели: "На заборе сидит утка, у нее катар желудка, на заборе сидит кот, он до вечера помрет". Хоть кот этот ко мне никакого отношения не имел, но мне вдруг показалось, что я живу очень высоко. Мне захотелось жить где-нибудь в первом этаже или даже в подвале. Но надо было действовать! Я пошел по карнизу лицом к стене. Карниз был довольно широкий, шириной в ступню. А на уровне головы тянулся еще один карниз - за него я держался руками. Прорези для глаз в маске были узенькими, и я не мог смотреть вниз, во двор. Я видел перед собой только серую стену, и идти было не так уж и страшно. Я осторожно пробовал ногой прочность карниза, потом делал уже твердый шаг - и так подвигался вперед. Там, где были окна, я нагибался и держался за подоконник. Солнце светило за моей спиной и освещало комнаты, мимо которых я проходил. Первое окно было закрыто. Здесь жила старушка пенсионерка Кудейникова. Ее сейчас не было дома, очевидно она на рынке - торгует своими шапочками. Она вязала детские шапочки из хлопчатобумажных ниток и сама продавала их на рынке. Сквозь чистые стекла виден был стоящий на подоконнике фарфоровый слон, а дальше - край комода с бахромчатой скатертью. В этом комоде старушка Кудейникова хранит свои похоронные принадлежности - на случай, если когда-нибудь вдруг умрет. Однажды мы с Шерлохомпем забрались в этот комод и примерили покойницкие туфли. "Липовая работа, - сказал Шсрлохомец. - Гляди, подошвы картонные". За этим нас застукала тетя Нюта, Лизина мать, и нам крепко попало. А Лиза потом долго звала меня ослом-любопытчиком. Чего в этом остроумного! Второе окно тоже закрыто. Стекла пыльные. На подоконнике лежит выгоревшая "Красная газета". В глубине комнаты виден стол без всякой скатерти. Здесь живет слесарь-инструментальщик Дальников. Он уже больше года безработный и состоит на учете Биржи труда. Зимой он иногда работал на уборке снега, а сейчас все где-то пропадает - верно, ищет какой-нибудь работы. Третье окно закрыто и завешено тяжелой шторой. Здесь живет самый настоящий нэпман, Петр Яковлевич Зубровин. У него есть свой магазин - самый настоящий. Он называется так: "Бакалея и колониальные товары. Зубровин". Сам Зубровин совсем не похож на тех нэпманов, которых рисуют на плакатах. Это довольно добродушный и веселый человек, и одевается он как все люди, а не как-то особенно. Он живет здесь один - он ушел от семьи. Но и здесь он редко бывает дома. Жильцы им, в общем, довольны. "Только пусть не вздумает приводить сюда женщин", - сказала однажды моя тетя Аня тете Нюте. Она это так сказала, будто женщины - не люди, а тигры. Я спросил потом тетю Аню, почему она, женщина, а сама против женщин. Но она просто выругала меня за подслушивание разговоров старших. Между третьим и четвертым окном была водосточная труба. Я ее благополучно миновал. Четвертое окно было Лизино. Оно было открыто. Лиза сидела в глубине комнаты за столом и читала книгу. Когда она увидела меня, она на минуту подняла глаза, и я успел заметить в них слезы. Должно быть, книга была грустная. Лиза сразу отвернулась от меня, а я поскорее прошел мимо. Пятое окно было уже не в нашей квартире. На его подоконнике сидела большая рыжая кошка. Кошка равнодушно поглядела на меня, будто она давно привыкла, что мимо ее окна ходят люди - это на уровне-то третьего этажа! Шестое окно было открыто, и на его подоконнике стоял ящик с землей и желтыми цветами. Ящик закрывал собой подоконник, и мне пришлось здесь держаться за нижние закраины оконного выступа. Ногам моим стало скользко: при поливке цветов вода просочилась на карниз. Но теперь-то дело было на мази. "Скоро мне поворачивать обратно", - с радостью подумал я. Я очень-очень медленно шел мимо этого окна. Комната за окном была пуста, но вдруг показалась женщина с кувшином. Она торопливо и задумчиво подошла к подоконнику и опять начала лить воду на цветы. - Ай да цветочки! - сказал я. Женщина взглянула на меня и вдруг закричала не своим голосом. Она отпрянула от окна, потом снова кинулась к нему и ткнула меня в лоб своим кувшином. Толчок был, в общем-то, слабый, но я все-таки сорвался с карниза и упал. Мне повезло. Если б я упал у предыдущих окон, я разбился бы о булыжник, которым был вымощен двор. Но здесь начинался маленький газон с травой, и я упал на мягкую землю. Тем не менее на несколько секунд я потерял сознание. Меня отнесли домой, в комнату, и вызвали врача. Врач сказал, что переломов нет, и назначил на несколько дней постельный режим. Кто-то позвонил по телефону тете Ане, и она приехала из конторы порта - там она работала. Она стала плакать и допытываться, с чего это я вздумал ходить по карнизам. Неужели я сам додумался до такой глупости! Я отвечал, что сам додумался. Просто захотелось пройтись по карнизу. Но больше я этого делать не буду. - И до маски ты сам додумался? Ведь это болезненная идея - ходить по карнизу в маске! - Это не болезненная идея, а дополнительная, - объяснил я. - Но в маске я ходить тоже больше не буду. - Если б были живы твои родители, - сказала тетя Аня, - все было бы по-иному. Отец порол бы тебя все время ремнем, мать таскала б за вихры, а бабушка отнимала бы у тебя компот. И тогда бы ты стал человеком. Я же пороть тебя не могу, и это-то и губит тебя. Но ты сам себя наказал: я думала послезавтра поехать с тобой на "Буревестнике" в Петергоф, а теперь это целиком отпадает. Хоть доктор и сказал, что ничего опасного нет, но тетя Аня все же созвала общеквартирный консилиум. Первым высказался отец Шерлохомца - ведь он был ветеринар. Он сказал, что при падении с пятого или с шестого этажа был бы возможен летальный исход, а также помянул добром собак. "Собаки, - заметил он, - во многом умнее людей. По карнизам, например, они не ходят". Тетя Нюта, Лизина мать, подала конкретную идею: меня надо поить молоком на случай выявления сотрясения мозга. С этим все согласились, и тетя Аня немедленно приступила к действию. Вернее, к действиям пришлось приступить мне - молоком-то меня стали пичкать. Вечером, когда тетя Аня вышла на кухню, в комнату ко мне проскользнул Шерлохомец. - Хорошо, что ты не сказал на нас, - прошептал Шерлохомец. - Лиза плачет вовсю, а тетя Нюта думает, что она заболела. А она по тебе плачет. Она просила тебе передать, что не будет больше обзывать тебя недоразвитым и компотным сычом. - А олухом господа бога тоже не будет обзывать? - Про это она ничего не сказала. А врать я не хочу. Работники сыска никогда не врут без надобности. - Тогда скажи мне, что это твой папаша говорил про летальный исход. - Летальный исход - это значит, что кто-то, вот, например, ты, летит к ангелам, то есть помирает. Но ты, может быть, и не помрешь. Тебе только сильно угрожает потрясение мозгов. Это значит, что ты будешь сумасшедшим идиотом. Тебя не тошнит еще от молока? - Нет. Может быть, я еще не сойду с ума, - с надеждой сказал я. - А вот я тебе сейчас проверку дам, - молвил Шерлохомец. - Шестью девять сколько это? Я начал считать в уме, но Шерлохомец прервал мои вычисления. - Вот видишь, забыл. Первый признак психоумопомешательства. - Я плохо знаю таблицу, - признался я. - Я и до того, как упал, плохо знал. Мне задание на лето по арифметике дают. - Ну, а сколько у человека пальцев? - Десять. - Опять роковая ошибка, - сказал Шерлохомец. - У человека двадцать пальцев. Шерлохомец ушел, а я остался лежать и ждать, когда начнется тошнота и когда я начну сходить с ума и делаться идиотом. Мне этого совсем не хотелось, и из-за этого я всю ночь не спал, а только притворялся, что сплю, - чтобы не огорчать тетю Аню. Утром, когда она ушла на работу (предварительно напоив меня молоком), мне стало совсем грустно. Я лежал и думал о том, что вот всю жизнь я хотел прокатиться на "Буревестнике", а когда это стало близко к осуществлению, мне так не повезло. На "Буревестнике" в Петергоф завтра поедут другие, а меня отвезут на "скорой помощи" к Николаю Чудотворцу на Пряжку. Потом я вздремнул, и мне приснилось, что я сижу за решеткой у этого Николая Чудотворца, а сумасшедшие бьют меня по голове подушками и дразнят олухом господа бога. А за окном по заливу идет белый пароход. Когда я проснулся, мне стало еще грустнее. Мне захотелось не то заплакать, не то убежать на край света. Потом внезапно в голове моей словно что-то беззвучно застучало, и я стал складывать строчки. Получилось вот что: Упал я с карниза, Плохие дела! Зачем ты мне, Лиза, Ту маску дала!