— А разве на этом берегу растут лавры, сэр? — спросил капеллан. — Дикие лавры? Я всегда думал, что это в Греции. Я, конечно, не знаком со Средиземноморьем, разве только по книгам, но насколько я припоминаю, древние никогда не упоминали побережье Лангедока.

— Ну, уверен, что его здесь собирают, сэр, — ответил Джек. — И говорят, он очень хорош с рыбой. Один-два листочка придают блюду пикантный вкус, но в большем количестве лавр, как мне говорили, превращается в смертельный яд.

Зашел разговор про рыбу: пищу здоровую, но которой пренебрегают рыбаки. Хвалили морской язык из Дувра, говорили, что у папистов из религиозных соображений почитаются за рыбу дельфины, лягушки и птица-топорик; что на лебеди, киты и осетры подпадают под королевское право, обсуждали историю про то, как мистера Симмонса на банкете у лорда-мэра угостили несвежими устрицами.

— А вот и рыба, — провозгласил Джек, когда место супницы заняло блюдо с тунцом. — Вот единственное блюдо, которое я могу от всей души порекомендовать: его поймал с борта китаец из вашего дивизиона, мистер Филдинг. Маленький такой. Но не Коротышка Бум, не Верзила Бум и не Трясобрюх.

— Довольный Джон, сэр?

— Именно, он самый. Такой находчивый, жизнерадостный и ловкий парень. Из косичек своих товарищей он надергал волос, сплел длинную лесу, насадил на крючок кусок свиной шкуры в виде рыбки, и поймал тунца. Более того, у нас имеется к нему бутылочка подходящего вина. Обратите внимание, я не претендую на похвалу за выбор вина — его выбирал доктор Мэтьюрин, он в таких вещах знаток — сам виноград выращивает. Кстати сказать, мы зайдем на Минорку, чтобы забрать его.

Все обрадовались, что снова увидят доктора, дай бог ему здоровья.

— С Минорки, сэр? — воскликнул капеллан, придя в замешательство. — Разве мы не вернули Минорку испанцам? Разве нет?

— Как же, так и есть, — сказал Джек. — Могу лишь сказать, что доктор имеет право путешествовать по Испании: у него там есть владения.

— В том, что касается путешествий, испанцы в этой войне проявляют себя более цивилизованными, чем французы, — заметил лорд Гаррон. — Один мой друг, католик, ездил в Сантандер, так как дал обет поклониться св. Иакову Компостельскому: так никаких проблем, путешествовал как частное лицо, никакого эскорта, ничего. Даже французы не так строги, когда дело касается людей науки. Я видел в «Таймс», которую привез «Уизел», что какой-то ученый муж из Бирмингема отправился в Париж за премией, присужденной тамошней Академией. Эти ученые парни постоянно путешествуют, война или не война, а насколько я понимаю, сэр, доктор Мэтьюрин сущий черт по части науки?

— Так и есть, — воскликнул Джек. — Вроде адмирала Крайтона: в один миг отпилит тебе ногу или скажет, как называется на латыни любая живая тварь, — краем глаза он смотрел, как по скатерти шустро ползет долгоносик, — говорит на всех языках, как ходячая Вавилонская башня, разве что кроме нашего, морского. Боже правый, — весело рассмеялся капитан, — я до сих пор не уверен, что доктор в состоянии отличить штирборт от бакборта. Не выпить ли нам за его здоровье?

— С величайшим удовольствием, сэр, — подхватил первый лейтенант, обмениваясь с товарищами взглядами, многозначительность которых Джек подметил с самого момента появления гостей в каюте. — Но если позволите, в «Таймс», о которой говорил Гаррон, есть гораздо более интересное объявление — новость, наполнившая всю кают-компанию, сохранившую еще живейшие воспоминания о мисс Уильямс, безграничным энтузиазмом. Сэр, позвольте мне сердечно поздравить вас и пожелать от всех нас счастья. Полагаю, за это нам следует выпить даже прежде, чем за доктора Мэтьюрина.

«Лайвли»,

В море,

18 число, пятница

Милая,

В понедельник мы три раза по три поднимали бокалы за твое здоровье, ибо пока мы шлифовали мыс Сисье, флотский тендер, наряду с почтой и тремя твоими драгоценными письмами, доставил приказ, отправивший нас в это крейсерство. А еще, о чем я не догадывался, он доставил номер «Таймс» с объявлением о нашей помолвке — мне до сих пор не удалось его прочитать. Я пригласил на обед почти всю кают-компанию, и славный парень, лейтенант Симмонс, сообщил мне об этом, поднимая тост за твое здоровье вместе с кучей приятнейших вещей в твой адрес: у них-де сохранились живейшие воспоминания о плавании с мисс Уильямс по Ла-Маншу, увы, слишком краткому, они всецело вам преданы, и так далее, в том же высоком стиле. Я залился краской как новенький томпионовский барометр и словно девушка потупил очи долу, и должен признаться, едва не залился слезами: так страстно мне хотелось, чтобы ты снова рядом со мной в моей каюте — так живо мне вспомнились те дни. А Симмонс заявляет, что кают-компания уполномочила его спросить, что ты предпочтешь: чайник или кофейник, и какая надпись будет уместной? Выпив за твое здоровье, я пришел в себя, и заявил, что, по моему мнению, лучше кофейник, а надпись лучше сделать такую: «Лайвли» хранит живейшие воспоминания. Предложение было принято «на ура» и даже пастор (тупая скотина) весело рассмеялся, когда ему растолковали суть bonne mot.[4]

Той же ночью, идя под свежим брамсельным бризом, мы обогнули мыс Гузберри и взяли курс на сигнальную станцию. Высадив в паре миль от нее десант, мы зашли с тыла: как я и ожидал, оба ее двенадцатифунтовика были расположены так, что могли вести огонь только в сторону моря, а будучи развернуты к берегу, должны были получить угол вызвышения не меньше 75 градусов. Прогулка оказалась нелегкой, так как гонимый ветром песок засыпал нам глаза и ноздри, забивал замки пистолетов. Пастор говорит, что древние не упоминали про этот берег — этих парней не проведешь, тут одна дьявольская песчаная буря сменяет другую. Как бы то ни было, мы, идя по компасу, добрались незамеченными до места, крикнули «ура» и пошли в атаку. Французы при нашем появлении бежали, за исключением крохи-прапорщика, который оказал героическое сопротивление гиганту Бондену, ухватившему его за шиворот. Потом малец разревелся и бросил шпагу. Мы заклепали орудия, разломали семафор, взорвали пороховой погреб и, захватив книги с сигнальными кодами, поспешили к шлюпкам, следовавшими за нами вдоль берега.

Работенка была славная, но затянулась: если бы нам понадобилось считаться с приливами — которых здесь нет, как известно, — нам пришлось бы плохо. Парни с «Лайвли» не привыкли к такого рода вылазкам, но в большинстве показали себя неплохо, а уж рвением горели все до единого.

Когда мы подняли на борт юного офицера, тот еще пребывал в крайней степени возбуждения. «Вы ни за что не осмелились бы сунуться сюда, — утверждал он, — будь здесь по-прежнему «Диомед». Его брат служит на нем, и они потопили бы нас в один миг. Их предали, заявил он: кто-то сообщил нам, это предатели. В качестве довода он сообщил, что «Диомед» отправился в Пор-Вандр то ли три дня, то ли три часа тому назад: говорил он быстро, так что не разобрать, и не по-английски, конечно. Но едва мы отошли от берега, началось нечто вроде качки, и бедолага не мог больше говорить: слег пластом.

«Диомед» — один из их тяжелых сорокапушечных фрегатов с восемнадцатифунтовыми орудиями: именно о такой встрече я так сильно мечтал, и еще сильнее мечтаю сейчас, поскольку — не подумай обо мне дурно, милая, — мне предстоит через несколько дней сдать командование этим кораблем, и это мой последний шанс выдвинуться и получить другой: в военное время корабль нужен моряку как жена. Разумеется, не тотчас же, но до того, пока все не закончилось. Так что мы направились к Пор-Вандру (ты можешь найти его на карте, в левом нижнем углу Франции, где горы смыкаются с морем, прямо перед Испанией), прихватив на пути пару рыбачьих шаланд, и обогнули мыс Беар вскоре после заката, когда последние отблески света еще падали на горы, расположенные за городом. Мы заплатили за рыбу, и обещали вернуть шаланды, но рыбаки набычились, и нам так и не удалось ничего выудить из них.