Не то чтобы было жутко. Не то чтобы было жалко. Непонятно было. Странно.

— Быков, а может, он еще живой?

Быков даже не оглянулся. Свернул в первую же арку, прислонился спиной к обшарпанной стене и стал себя охлопывать.

— Ты чего? — нервно спросила я.

— Сигареты ищу.

С сигаретой в руках он себя и хлопал.

— Вон, — сказала я.

— Ага. Мерси… — Быков зажал зубами белую палочку, прикурил и долго мотал в воздухе спичкой.

— Потухла, — сказала я.

— Что? Ага…

Димка тоже прикурил. Они стояли и задумчиво курили, а я стояла и смотрела на Быкова. Трусил Быков непередаваемо.

— Поднатаскали тебя в десанте, — сказала я.

— Ты что, Серега, в десанте был? А где?

Быков глянул через плечо и сказал неохотно:

— Это было давно и неправда.

— Ты в кого стрелял-то, Быков?

Он сморщился, выдохнул дым некрасиво — как будто кипящий чайник открыли.

— В белый свет, как в копеечку.

— А я думал, ты их всех… — разочарованно протянул Димка.

Быков опять оглянулся:

— Ага. Одним махом семерых побивахом…

— У тебя что, клаустрофобия? — спросила я.

— Что? — переспросил Быков.

— Боязнь открытых пространств.

— Клаустрофобия — боязнь закрытых пространств. Знакомство с психиатрией у тебя явно шапочное.

— А у тебя — личное?

— Любительское.

— Ну и катись со своим любительским…

— Ага? — рассеянно сказал Быков, отрывая от асфальта пулемет

— Ага! — свирепо сказала я. — Пушку поставь!

— А что ты ей будешь делать? — осведомился Быков. — Гвозди заколачивать?

— Выяснять!

— И что же, разрешите поинтересоваться?

— Почему в нашем родном российском городе на нашей родной российской улице подстреливают наших родных российских шоферов, словно диких селезней!

— Чеканная формулировочка, — пропел Быков. — И трупов вы, значит, не боитесь?

— Нет, — сразу сказал Димка, и стало ясно — еще как!

— З-забавно, — сказал Быков. — Есть хотите?

— Нет! — сказали мы хором.

— А я — да, — сказал он и стал давиться бутербродом. Давился долго и старательно. Потом отряхнул крошки с куртки, тщательно потянулся и сказал:

— Пошли.

— Куда?

— Туда, — объяснил Быков, взмахом руки решительно указуя на подъезд.

И мы пошли. Сначала скромно, ступая на цыпочки, стучали и звонили. Осторожно заходили в открытые двери, где они были. Потом обнаглели — влетали-вылетали, влетали-вылетали. В одних квартирах был порядок. В других беспорядок. Но во всех одинаково никого не было.

— Вода есть, — бормотал Быков, — свет… так, тоже есть. А они отправились трехсоттысячной группой за город поваляться на травке…

— Она еще не выросла.

— …на еще не выросшей травке, послушать пение кукушки…

— Кукушки не поют.

— …не занудничай… и отведать березового сока. Может, мы здесь и поживем? Не ночевать же нам на улице. Тем более, что по ночам в каменных джунглях бродят дикие звери.

Мы стояли и смотрели на аккуратно застеленную белым покрывалом двуспальную кровать. Было тихо.

— Нет, — сказал Быков. — Пожалуй, нам здесь тоже будет грустно.

И потопал к дверям. Это спившийся идиот как-то умудрялся все понимать. Спать в одной из этих квартир — все равно что ночевать в одной комнате с мертвецом. Кто пробовал?

Быков сунулся в последнюю на площадке дверь, замедленно повернулся и аккуратно притворил ее за собой.

— Пошли, — сказал бодро, — в гостиницу. Выберем номер-люкс…

— А там занято.

— А мы скажем "ах, простите" и поищем пустой…

И коротко размахнувшись, ударил прикладом шедшего впереди Димку. Тот охнул и поехал вниз по лестнице. Я отлетела к стене, отфутболенная плечом Быкова. Было тихо. Голова Быкова и дуло пулемета смотрели вверх. Гляделся Быков очень эффектно.

Он коротко вздохнул и опустил пулемет.

— Показалось…

Димка поднялся со ступенек, подержался с искривленным ртом за бок. Шепотом ругаясь, поковылял вниз.

— Креститься надо, — порекомендовала я, потирая онемевшее плечо. — Чуть не прибил.

— Буду, — послушно ответствовал Быков, идя за мной по лестнице. Надо же… Может, ему валерьянки какой? А то он нас в один день покалечит, со своими рефлексами-психозами…

Сверху, стуча по перилам, полетели камешки. Какие… камешки? Откуда? Я задрала голову. Видный просвет пролетов был пуст.

— Иди-иди! — быстро сказал Быков, оттаскивая меня за шиворот от перил.

— Там, правда, никого не было, Быков?

— Правда-правда, — и он пробкой вытолкнул меня из подъезда. А сам задержался — я обернулась — он пусто и сосредоточенно смотрел перед собой. Слушал. Вздохнул и осторожно, как стеклянную, закрыл за собой подъездную дверь.

А потом мы наткнулись на дедка. Был он на выходных в Заречном, возвратился в город прямиком через бор — прогулялся (ну ни фига себе прогулочки — десять кэмэ!). Ходил-бродил, никого не видел, выстрелов не слышал.

Я скучала. С самого начал было ясно — от деда толку не добьешься. Хотя попервости мы обрадовались ему, как родному.

— Ваша версия? — деловито спрашивал Быков.

— Эвакуация, — по-солдатски кратко ответствовал старикашка.

— Причины?

— Авария. Вы ведь знаете, эти заводы…

— Вы здесь с самого утра. Последствия аварии ощущаете?

— Нет, но… может быть, она только угрожает произойти?

— Ага, — сказал Быков, почесывая нос. — Это вы к тому, что не пора ли нам пора? Разумно. Только кто стрелял? Не пожелавшие эвакуироваться, что ли?

Учитель вздохнул.

— Да, этого я тоже не понимаю. Но если принимаются меры к ликвидации аварии, то людей следует искать в Заводском районе, не так ли?

— Поищем. Что тебе, Димитрий?

— Давайте сначала ко мне. Если мамка уехала, она записку оставит.

— А давайте, разделимся, — предложила я, — вы в Заводской, а мы к Димке. Экономия времени и людских ресурсов.

— С такой экономией ресурсы быстро исчерпаются, — мрачно сказал Быков. — Все идем в Заводской.

И пошли мы в Заводской.

Лавировавший то из дворов на улицу, то обратно — хотя толку-то, по-моему, от такого вихляния! — Быков, наконец, прочно вывел нас на проспект и шел впереди, твердо ставя длинные элегантные ноги. Вот черт — где только не шлялся, и хоть бы где пылинка или морщинка! Но я же… я с опаской посмотрела на жеваные-пережеваные ветеранские мои штаны. Н-да-с, видок у нас аля-улю. Роскошный видок. А, щегольнем на том свете! И серьезно задумалась — а в чем же ходят на том свете? Ну, рай более-менее понятно — туника там белая и прочее. А ад? Наверняка голяком — неужто черти поджаривают в одежде? Обнажайте свои телеса, граждане-грешники! Хотя мне и обнажать, считай, нечего…

Быков впереди остановился, наклонился. Присел на корточки, что-то разглядывая. Подойдя, мы уставились тоже. Асфальт вспучился широкой неровной полосой поперек всего проспекта — словно снизу что-то долго и упорно напирало. Будто кто-то большой хотел выйти, но не вышел, раздумал, только сопки от своих усилий оставил: вон, впереди целое море!

— Тектонические складки! — авторитетно объяснил недавно учивший географию Димка.

Быков разогнулся, осторожно подставил ногу на «складку», подавил, пружиня. Держит. И скакнул, не оглядываясь, на другую «сопку». Он-то скакнул. А вот дедулька пыхтит, на асфальтовые сдвиги взбираясь. Тяжко, ему, сердешному. Вверх-вниз, вверх-вниз… Чем мы не горные козы?

— За козла ответишь! — пообещал Быков, не оборачиваясь. Это у нас бывает. То ли думаем одинаково, то ли мысли иногда друг у друга читаем… Вверх-вниз… Бам-с! Ая-я- яй! Села на выступ, закатала штанину.

— Больно?

— Чтоб тебя, Динго! — Быков. — Смотреть под ноги надо!

— Скакать поменьше надо! — огрызнулась я. — Распрыгался! Платок хоть дайте!

— Свой надо иметь.

— Да иди ты…

— А вот у меня, — суетился дед, — бинтик есть… и зеленочка…

И еще целый склад в оттопыренных карманах. Аптеку грабанул, что ли? З-забавно, как говорит Быков. Я встала, подрыгала перевязанной ногой. И увидела в расщелине асфальта блекло-синий цветок. Цветы тут, елки-палки, растут… Черте че, а не город. Пнула его рассеянно и похромала за мужиками.