Я даже начал бояться, что приятель мой поедет в соседний городок и позовет полицаев – помогите, дескать, бандиты дом захватили.

Разбирайся потом, доказывай…

Гольденмауэр сделал такое движение, что можно было бы подумать, что он провел всю молодость по тюрьмам и ссылкам.

– …Но как-то все, наконец, устали и собрались домой. Лишь одна гостья куда-то делась, в последний раз ее видели танцующей

“Хаванагилу” под дождем на пустых просеках. Мы стали ее ждать и продолжили посиделки. В этом ожидании я наблюдал и иную девушку, что делала странные пассы над головами гостей. У меня, например, этими пассами она вынула из левого уха какую-то медузу. По всей видимости, это особый термин, сестра чакр и энергетических хвостов. Знаешь, так и живу теперь – без медузы.

В первый момент жизнь без медузы мало чем отличалась от жизни с медузой – тем более что медуза после извлечения оставалась невидимой. Но потом произошло то, что навело меня на мысли об участии Бога в моей жизни.

– Я к чему тебе все это рассказываю? Дело в том, что несколько лет назад я ухаживал за одной барышней. Несмотря на платоничность отношений, я серьезно задумывался тогда о том, понравилось ли бы ей пить со мной кофе по утрам. Надо сказать, эта девушка была красива, а ум ее обладал известной живостью. Однако это было несколько лет назад, и вот, наконец, я встретил ее в дачной местности.

Так вот, после того, как из меня вынули медузу, я вдруг обнаружил, что в другом конце стола сидит страшная тетка с мешками под глазами

(снаружи) и рафинированным презрением ко мне (внутри). Нечто подобное бывает в венгерских фильмах, которые мы с тобой так любили в нашем пионерском детстве, тех детских фильмах, в которых принц, оттоптав свои железные сапоги и миновав все препятствия, сжимает в объятьях принцессу. Но та внезапно превращается в злобную ведьму.

Очень я удивился этому превращению. Видимо, Господь спас меня тогда от утреннего кофе и сохранил для какого-то другого испытания. Более страшного.

Они пробыли в магазине полгода и тут же выкатились оттуда с десятью пакетами. В зубах у Рудакова был зажат холодный чебурек.

Надо было глотнуть противного теплого пива, а потом решительно признаться друг другу в том, что мы не знаем что делать.

Спас всех, как всегда, я. Увидев знакомую фигуру на площади у автобусов, я завопил:

– Ва-аня!

Знакомая фигура согнулась вдвое, и за ней обнаружились удочки.

Рудаков ловко свистнул по-разбойничьи, и из человека выпал и покатился зеленый круглый предмет, похожий на мусорную урну.

Фигура повернулась к нам. Это был Ваня Синдерюшкин собственной персоной.

Слово о том, что можно услышать в сельском автобусе, и о том, отчего на чужие дачи опасно ездить зимой.

– Да, влетели вы, точно. – Синдерюшкин сел на мусорную урну, оказавшуюся рыбохранилищем, а по совместительству – стулом. – Вам возвращаться надо, а завтра поедете. С Курского. Или там с какого надо. Тут есть, конечно, окружной путь, но как всякий путь окруженца он представляет собой глухие окольные тропы. Так, впрочем, можно и до Тихого океана дойти.

– Слушай, а поедем с нами? – предложил Гольденмауэр, которому, понятное дело, терять было нечего.

– С ва-ами-ии… – Синдерюшкин задумался, но все поняли, что его рыболовный лед непрочен и скоро тронется.

– Точно-точно, – вмешался Рудаков. – Шашлыки, водка.

– Ну, водкой меня не купишь – вон у меня целый ящик водки.

Мы с уважением посмотрели на зеленую дюралевую урну, которую он называл ящиком.

– Что-то в этом есть римское и имперское, – заметил образованный

Гольденмауэр. – Урна, прах, сыграть в ящик. Водка как напиток для тризны…

Но его никто не слушал.

– Ладно, – махнул рукой Синдерюшкин, – ничего не надо. Пойдем, тут надо на автобусе проехать, а дальше пойдем пешком через мезонную фабрику.

Автобус оказался старым пердуном, что чадил черным, сверкал в полях желтым, а сидеть нужно было на облезлом. Мы сгрудились на задней площадке – звенело пиво, бился о потолок кондуктор предположительно женского полу – но со свиным рылом. Рядом орала и дрыгалась как вербный плясун кошка в клетке. Мы простились – кажется, навек – с асфальтом, и автобус принялся прыгать как черт. Черт, черт, как он прыгал! Мы болтались в нем как горох в супе или зерна в ступе – улюлюкая и клацая зубами. Дачница, стоявшая рядом, била стеклярусным ожерельем Рудакова по носу. Кормящая мать, не отнимая младенца от одной груди, другой лупила Гольденмауэра по щекам. Синдерюшкин же уселся на свой ящик-сидуху и перестал обращать внимание на окружающих. Только его удочки били нас по лицам, отсчитывая ухабы.

Лишь два молодых человека, очевидно ботаника, вели между собой неспешный разговор:

– Я наверняка знаю травы лучше любого быка и коровы, однако ж я их не ем, – говорил один.

– Но быки и коровы не познали травы так, как познали ее мы, – продолжал тему другой.

– Я учил травы по монографии Клопштока, но познал их недостаточно.

Всякий знахарь познал траву лучше меня. Но чует ли знахарь траву? – снова вступал первый.

– Что Клопшток? Он не волшебник. Вряд ли Клопшток выйдет в ночь полнолуния за папоротником, нужен ли Клопштоку папоротник?

– Может, Клопштоку и не нужен папоротник, но он ему желанен?

– Нет, Клопшток часть той стальной машины, где дышит интеграл, ему невозможно познать папоротник. Но мы превзошли его – благодаря…

Тут оба спорщика воровато оглянулись и прекратили разговор.

В этот момент их скрыла чья-то парусиновая спина, и больше я их не видел.

Понемногу благостность снизошла на нас – вокруг блистали малахитом и яхонтом поля, кучерявились облака, летел мимо шмель.

Все было правильно, и дорога сама вела нас к цели.

Однако наш провожатый друг поскучнел. Что-то его насторожило.

– А нас там точно ждут? – затревожился Синдерюшкин. – А то, конечно, лето сейчас, но ехать на чужие дачи просто так – врагу не пожелаешь.

Рудаков тут же спросил, при чем тут лето.

– Ну летом-то всегда живым уйдешь, природа примет. А зимой другое дело…

И Синдерюшкин рассказал нам свою историю.

– Пригласили меня на дачу, – набив трубку, начал он. – Айда, говорят, новые мормышки опробуем. Ну, думаю, известное это дело.

Мормышки… Они коловорот не тем концом держат. Ясно же – водку пить будем. Собрался все же да поехал.

Дачная местность, мясные угли на шампурах, водки выпили, до мормышек, понятно, руки не дошли.

Дача хорошая, богатая и благоустроенная. Дело к ночи, а я, старый да тертый, рыболовный спальничек с собой прихватил. Собираюсь укладываться на фоне общего пляса и лобзания, но тут ко мне в комнату заходит девушка ростом в сто тридцать пятую статью

Уголовного кодекса и говорит:

– Я, – говорит, – знаю вас давным-давно, вы лучший друг моих родителей, и должна сказать вам следующее: я с детства вас хочу.

Эх, ломаться в протвинь! Мне нужен труп, я выбрал вас – до скорой встречи. Фантомас. Ну, говорю, понятное дело, что здоровье на фронте с афганскими басмачами потерял, обрезан по самые помидоры, и прочие дела. Девочка-то вышла – но вместо нее зашла хозяйка и говорит…

Сурово так говорит, напряженно:

– Ну и свинья же ты, Ваня. Ты зачем на дачу приехал?

Я ушел в глухую несознанку и говорю:

– Да вот, блин, туда-сюда, мормышки припас…

– Ты мне тут не увиливай. Почему девушку обидел? Видишь, все тут по парам.

Нашелся я, взял эту мужнюю жену за руки и бормочу:

– Ну, ты же умная интересная женщина, зачем мы ведем этот бестолковый разговор.

Тут хозяйка вдруг говорит:

– Ну да, я понимаю, что ты приехал сюда не ради нее, а ради меня…

Что тебе малолетки?!

Во, блин, думаю, погнали наши городских. Из огня да в полымя. И начинается вокруг меня такой фильм “Сияние”. Кругом снег, мороз, а я как Джек Николсон, сумасшедший писатель, со страшной бабой в ванне.