- Забыл, с кем разговариваешь, Лешко? – и колдун улыбнулся. От такой улыбки мельник даже протрезвел:

- Ты чего, Витко? Да ей-богу… Чего ты? Пошутить уж нельзя, святая колбаса…

- Не божись, Лешко, - привычно промямлил патер Николаус. Мельник размял освобожденную кисть, с опаской глядя на колдуна:

- Экий ты, Витко… Уж и пошутить, в самом деле, нельзя, христовы гвозди… Пойду я, пожалуй.

Поднялся, заторопился прочь, часто оглядываясь. А колдун со священником сидеть остались. Колдун голову руками подпер, в стол глядя. А патер Николаус – он же добрый. Ему утешить человека надо:

- Брось, Витко, нет такого прегрешения, которое бы не отпустил отец наш небесный. Только покайся…

- Перед кем же каяться, святой отец?

- Ах, Витко, гордыня твоя станинская в геену огненную приведет тебя, прямо в адову пасть…

Поднял голову колдун, на патера тяжелым взглядом уставился:

- В ад, отец Николаус? Это ты верно сказал, только нет в вашем аду для меня теплого места, а свой ад я с собой ношу. Холодно там, отец Николаус, ох, как холодно…

Солнце уже за самый лес уползло, но припекает все равно, и Ката забралась в самую гущу ивняка, сидит, травинку жует. Недалеко тут неделю назад Петра зарыли, служку, которого Мечиславовы зарубили. Патер Николаус еще важный такой был, читал что-то нараспев… Только неправильно он читает, нет у него в голосе настоящей силы. Но правильно или нет, а Петр спокойно лежит, из-под земли не лезет, как некоторые…

- Хей-я! Сестренка!

Обернулась Ката – а Юркая Тень уже тут как тут, и Янка с ним. Оба чумазые, рты до ушей:

- Угадай, где мы были!

- На Пасеках?

- Ну-у, сестренка…

- Да рассказывайте уж!

- А мы к Диким забрались!

- И что?

- А в нас молнией шарахнули! – довольно сообщил Янка.

- И что, попали?

- Куда им, стареньким, - Юркая Тень рукой махнул. – Убегать вот долго пришлось – они, Дикие, теперь шуток не понимают. Кстати о шутках: а где это наш воин небесный запропал?

- Опять его не пускают…

- Ладно, так и быть, слетаю поглядеть, как он там. Авось, вытащу, - Юркая Тень – он такой. Ни минуты на месте не сидит. Вот и сейчас – только что тут был, и пропал… А Янка напротив Каты на землю уселся – прямо как живой:

- А там, у Диких, интересного столько…

Но Ката – она и сама знает, сколько у Диких интересного, поэтому она на Янку посмотрела внимательно:

- Слушай, а ты на меня не сердишься? Ну, что я тогда…

Янка, похоже, смутился даже:

- Ты чего это вдруг?

- Нет, не сердишься?

- Да не сержусь я! Я ж тогда понял, что ты делать будешь… А потом кто приходил?

- Потом? – Ката о тех, о мужчине в волчьей шкуре и женщине в венке, даже Янке рассказывать не захотела, произнесла невпопад:

- Лето скоро кончится…

- Ну и что?

- Что-что… Зимой-то я сюда приходить не смогу.

- Так потом-то опять лето будет. Да и сейчас не кончилось.

- Будет, будет… Зима-то длинная.

Янка на нее смотрел – не поймешь, то ли серьезно, то ли посмеиваясь:

- А давай тем летом с тобой поженимся?

- Дурак!

- Сама такая. Весело ж будет, все подарки нам дарить будут, Лесного Рогача попросим, чтоб музыкантов прислал…

- А пиво для него ты где возьмешь? Лесной Рогач за так ничего не делает… Ладно, меня татка зовет. Ночью-то тут будешь?

- Понятно, тут.

- Увидимся.

Ката не спеша шла по тропинке, почти незаметной, нагретая за день трава щекотала подошвы. Поженимся… Шутник этот Янка. Впереди-то еще зима, да потом весна, много всякого случиться может. А потом… потом снова лето, и Юркая Тень, и Белянчик, и Янка.

Мягкое и теплое солнце тонуло в листве, лениво гудел припозднившийся гнус, да где-то за лесом мычало на разные голоса, возвращаясь домой, деревенское стадо.