Придя в себя, она стала искать глазами Мариуса, но не увидела его рядом.

Она позвала его, но никто не ответил ей; с тревогой в голосе она повторяла имя молодого человека.

Вдруг ей показалось, что где-то наверху слышатся стоны и рыдания, и она побежала туда.

И тогда она заметила молодого человека: он упал на том самом месте, откуда она убежала, выскользнув из его рук, и лежал, распростершись на скале и омывая ее слезами.

— Подойдите, — сказала она ему.

Мариус не сделал ни одного движения, лишь рыдания его усилились и стали похожи на судорожные.

В эту минуту луна поднялась над холмами святого Варнавы, осветила скалы, сероватые грани которых, казалось, покрылись сверкающим снегом, как только их коснулись лучи ночного светила.

Море было похоже на серебряное озеро, усыпанное фосфоресцирующими искрами, и только глухой рокот его волн нарушал покой природы.

На фоне этой величественной картины сердце Мадлен, уже тронутое болью молодого человека, совершенно оттаяло; ее страх и гнев рассеялись, как рассеивается туман в лучах утреннего солнца.

Девушка наклонилась к Мариусу, и тихим голосом, как будто она сама боялась услышать то, что собиралась произнести, вымолвила:

— Отчего же вы плачете, ведь я люблю вас!

Рыбная ловля вполне вознаграждала г-на Кумба за садоводческие терзания.

Казалось, самим Небом ему было предначертано, словно новоявленному Аттиле, истребить всю рыбу в Марсельском заливе.

В удачные дни каждый вечер он возвращался домой, как он сам выражался на своем скорее придуманном, нежели академическом языке, с шикарной рыбой и с той высокомерной улыбкой на лице, какая характерна для счастливых победителей; каждый вечер он мог приготовить такое блюдо буйабеса, какое по своему объему достойно было присутствовать на обеде, во время которого супруга Грангузье съела столько требухи.

К несчастью, чем ближе была зима, чем реже были излишества с шафранным соусом, тем больше возрастало дурное настроение г-на Кумба.

Целыми неделями небо было затянуто мрачными тучами; всегда такое лазурное Средиземное море становилось пепельным, и белокурой и нежной Амфитрите, словно восставшему гиганту, казалось, хотелось взобраться на небо, ломая руки в облаках и завывая тем угрожающим голосом, что наводит ужас на побережье.

Целыми неделями г-н Кумб ходил от своего домика к лодке и от лодки к домику, с тревогой всматриваясь в небо, потирая руки при малейшем затишье на море и тотчас же отвязывая лодку от креплений, готовый выйти на ней в море, и почти тут же угадывая по усиливавшемуся шторму хрупкость своей надежды; с грустью наблюдая громадные волны, каждый раз по три подряд разбивающие свои огромные спирали о прибрежные скалы, и подсчитывая количество рыбы, какое могло содержаться в каждой волне, и расстояние, какое отделяло эту рыбу от его кастрюль; при этом он был в высшей степени расположен к тому, чтобы, как Ксеркс, отхлестать бичом это море, отказывавшееся выдать ему добычу, которую он так страстно жаждал.

Он не раз пытался отыграться на зубатках и султанках, во время бури приближающихся к пресным водам; плывя вдоль берега, он забрасывал удочку в устье Ювоны; но однажды, желая кинуть свою снасть поближе к открытому морю, он по неосторожности двинулся слишком далеко и был опрокинут волной чудовищных размеров, так что если бы не помощь одного молодою военного, его восторженного поклонника, и течение двух часов сидевшего рядом с ним и бравшего бессловесный урок у столь опытного преподавателя, то г-н Кумб, наказанный по принципу око за око, зуб за зуб, был бы унесен в море и предоставил бы обитателям морских глубин возможность осуществить месть одновременно легкую и вкусную.

Впрочем, во славу г-на Кумба будет сказано, что он пренебрегал такой добычей, как зубатки и султанки. Будучи истинным марсельцем, г-н Кумб ценил лишь рыбу, обитающую у скал, а эту обвиняли в присущем ей запахе тины, и г-н Кумб находил, что она не более, чем макрель, достойна почестей на его столе.

Когда же море решалось пойти на некоторые уступки в добрососедских отношениях с г-ном Кумбом, когда оно проявляло покорность по отношению к нему, бывший грузчик торопился выйти в открытое море, но волнение оставалось таким сильным, что ему приходилось трудиться до кровавого пота, чтобы передвигаться на своей зверюге. Эти плоскодонные лодки были очень тяжелые, и лишь ценой неимоверных усилий и ломоты во всем теле г-ну Кумбу удавалось достичь своего любимого места в море.

Как-то раз ему пришла в голову одна идея, и он стал терпеливо ждать воскресенья — единственного дня, когда возможно было привести ее в исполнение.

Эта идея состояла ни много ни мало в том, чтобы, отказавшись наслаждаться своими радостями в одиночестве, завлечь Мариуса в великое братство любителей удочки.

Такой сильный и крепкий молодой человек должен был прекрасно справиться с веслами. С его помощью г-н Кумб надеялся пренебречь ветрами и бурями и даже возомнил, что, пока продлится скверная погода, хотя бы раз в неделю он непременно будет обеспечен буйабесом.

В субботу вечером, когда сын Милетты явился к ним в дом, он казался таким довольным и радостным, что г-н Кумб был немало удивлен. Ему даже не пришла в голову мысль приписать счастливое выражение лица воспитанника какой-нибудь иной причине, кроме того предложения, какое он собирался ему сделать, а поскольку бывший грузчик в глубочайшей тайне хранил свои планы, он был изумлен способностью Мариуса предчувствовать, просветившей молодого человека в отношении счастливой судьбы, которая его ожидала.

По окончании ужина г-н Кумб откинулся на спинку стула и, полуприкрыв глаза и приняв величественную позу министра, благосклонно относящегося к своему подопечному, замедленным и торжественным тоном, подобающим столь важным обстоятельствам, объявил Мариусу, что завтра он удостоит его соизволения разделить вместе с ним все радости рыбной ловли на леску.

Но воодушевление, с каким молодой человек воспринял это известие, ничуть не соответствовало важности события; внимательный наблюдатель заметил бы, как улыбка улетучилась с его уст при первых же словах бывшего грузчика; однако тот был слишком высокого мнения о тех милостях, какие он даровал своему приемному сыну, и в то же время слишком озабочен собственными приготовлениями, чтобы тратить время, старательно разглядывая выражение лица своего будущего ученика.

Однако, когда Мариус обнаружил намерение прогуляться в саду после вечерней трапезы, г-н Кумб строго запретил ему делать это, и, чтобы самому быть уверенным в том, что ничто не отвлечет молодого человека в канун боевого крещения и он найдет его полным сил и бодрости, когда наступит час отправляться в путь, он запер своего подопечного в его комнате.

Задолго до наступления рассвета г-н Кумб соскочил с постели и пошел будить сына Милетты; он окликнул его несколько раз, но не получил ответа; тогда он вставил ключ в замок, резко распахнул дверь, громким голосом награждая молодого человека всевозможными эпитетами, придуманными с целью смутить лентяев, но никто не отвечал; он изо всех сил сдернул одеяло, не встретив при этом никакого сопротивления; тогда он ощупал тюфяки и увидел, что место, где должен был лежать Мариус, оставалось холодным и нетронутым.

Превосходное поведение Мариуса и почтительная преданность его к тому, кого он считал своим благодетелем, никогда — это мы уже видели раньше — не пересиливали неприязнь, какую г-н Кумб испытывал к воспитаннику.

Господин Кумб тотчас же подумал о своих деньгах; его пылкое, как у всех южан, воображение извлекло из этого ночного побега самые прискорбные выводы. Одним прыжком он достиг лестницы, чтобы побежать на помощь своему секретеру, представляя его себе взломанным, разбитым, изуродованным, еще дрожащим, со вспоротыми мешочками с деньгами, в разверстых утробах которых с вожделением копошатся две руки, купаясь в золоте.