Судьи заняли свои места с тем важным и торжественным видом, какой присущ служителям Фемиды, обвели залу инквизиторским взглядом, который никогда ни на ком не останавливается; затем метр Буто развернул какую-то бумагу.

— Мужайтесь, — шепнул маркиз, пригибаясь к самому уху шевалье, — ведь это же наш тестюшка.

— Знаю, знаю, — ответил Роже.

Метр Буто откашлялся, плюнул в платок и прочел нижеследующее:

«Принимая во внимание, что истец, господин Афгано, иначе именуемый „Индиец“, не сумел представить бумаги, каковые ему надлежало представить суду, и что не имеется никаких доказательств его прав на наследство, и принимая во внимание, что второй истец, барон Аженор Паламед ff Ангилем, чьи интересы представляет его сын шевалье Роже Танкред д'Ангилем, и есть самый близкий родственник покойного и что он представил суду нужные бумаги, кои подтверждают это родство…

Судебная палата постановляет, что истец, барон Аженор Паламед & Ангилем, без отлагательства вступит во владение наследством покойного виконта де Бузнуа, включая движимое и недвижимое имущество, — словом, во владение всем, что принадлежало покойному, как сие предусматривается законом.

Судебная палата приговаривает истца, господина Афгано, иначе именуемого «Индиец», к уплате всех судебных издержек и расходов без какого-либо изъятия».

Метр Буто прочитал все это, ни разу даже не взглянув на шевалье, который вцепился в скамью и с трудом удерживал равновесие.

Маркиз де Кретте обнял своего друга и шепнул ему на ухо:

— Д'Ангилем, твой тесть — великий человек.

— Разумеется. Но не торопитесь, — отвечал Роже, — сейчас Индиец предъявит свою бумагу.

— Он бы не стал ждать последней минуты, — возразил Кретте. — Будьте спокойны: если уж он ее до сих пор не представил, стало быть, у него ее нет.

В самом деле, Индиец не предъявил никакой бумаги. Сперва он опустил голову, как будто его сразил неожиданный удар, но тут же выпрямился с торжествующим видом.

— Ну что ж, — сказал он достаточно громко, чтобы его услышали не только судьи, но и публика, заполнившая зал, — моя матушка поступила осмотрительно, не отдав всего, что имела, этому презренному Бузнуа. Вот доказательство того, как неосторожно поступает женщина, обогащая своего любовника.

Роже почувствовал, как от гнева кровь бросилась ему в голову, он резко повернулся в сторону Индийца, готовый немедля вступиться за честь человека, чьим наследником только что был объявлен.

— Да вы сошли с ума! — воскликнул Кретте, хватая его за руку. — Не мешайте бедняге, которого ободрали как липку, поплакаться в свое удовольствие. Ведь ваша фамилия не Бузнуа, а д'Ангилем. Черт побери, ваши стряпчие еще и не такое говорили!

В эту минуту Индиец направился к месту, где сидели наши молодые дворяне. Роже решил, что тот идет к нему, и приготовился достойно встретить противника, однако Индиец проследовал мимо. Проходя, он сказал достаточно громко, чтобы слова его можно было разобрать:

— Напрасно вы меня оставили, мадемуазель Пуссет, у меня еще и теперь сто тысяч ливров годового дохода.

— С чем вас и поздравляю, сударь, — вмешался шевалье, — этого вполне достаточно для того, чтобы вы могли достойным образом носить свое имя.

— Полно, полно, не затевайте ссоры, — остановил своего друга маркиз, — лучше поедем ко мне, поужинаем и повеселимся.

— Увы, любезный маркиз, — отвечал д'Ангилем, — вы забываете, что мне надо ехать к невесте.

Мы должны признаться, что шевалье произнес эти слова с гораздо менее удрученным видом, чем можно было ожидать. В ту минуту он думал о том, как будет гордиться его отец и радоваться его матушка, когда они вдруг окажутся столь баснословно богаты. И бедный юноша был настолько хорошим сыном, что старался побыстрее забыть о том, как будет горевать Констанс.

Кроме того, к благоденствию быстро привыкают: Роже вышел из судебной палаты столь горделивой походкой и до того напыжившись, как будто он был миллионером с самого своего рождения.

Кретте предоставил в распоряжение друга свою карету, чтобы тот мог отправиться с визитом к метру Буто; затем маркиз распрощался с Роже, напомнив, что в восемь вечера он ждет его к ужину.

Только тут шевалье заметил позади себя человека с бородавками. Опаловые глаза таинственного посредника метали молнии.

— Метр Буто только что покинул Дворец правосудия и поехал к себе домой. Не соблаговолите ли вы, господин барон, не мешкая, нанести ему визит?

— Разумеется, любезнейший, — отвечал шевалье, — я и сам этого очень хочу.

— Ну как, вы довольны, господин д'Ангилем?

— Да, сударь, вы в точности сдержали свое слово; но осталось выполнить еще два моих условия.

— И они будут выполнены, милостивый государь, также неукоснительно, как было выполнено первое, по крайней мере, я уповаю на это.

— Сударь, доставьте мне удовольствие, поднимитесь ко мне в карету и едем.

Человек с бородавками принял приглашение, однако, несмотря на все настояния Роже, он согласился ехать только на переднем откидном сиденье.

Они остановились на улице Планш-Мибре и поднялись на четвертый этаж. Метр Буто принял шевалье у себя в кабинете; это был человек очень маленького роста, с огромным лбом, крошечными глазками, почти совсем скрытыми за очками, с густыми седеющими бровями и тонкогубым ртом, затерявшимся среди морщин и складок, — словом, будущий тесть шевалье оказался человеком весьма уродливым, правда, ведь жениться-то юноше предстояло, к счастью, не на нем. Роже учтиво поклонился и открыл было рот, чтобы выразить свою признательность.

— Не благодарите меня, милостивый государь, — сказал метр Буто, — ваши права были совершенно бесспорны; к тому же я только следовал велениям своей совести, и судьям, хотя они были предубеждены против вас, пришлось согласиться с моими скромными доводами и вынести справедливое решение, как и подобает служителям правосудия.

Роже снова поклонился метру Буто; тот, казалось, почти не глядел на него, но на самом деле, отвечая на поклон юноши, буравил его своими глазками поверх очков. Внимательно оглядев будущего зятя, он повернулся к стоявшей позади ширме, обтянутой узорчатым шелком, и сказал самым натуральным голосом:

— Дочь моя, выйдите к нам и поздоровайтесь с моим гостем, шевалье Роже Танкредом д'Ангилемом.

Юноше показалось, что земля уходит у него из-под ног, на его лбу выступил холодный пот, сердце сжалось, он с трудом дышал и не мог отвести испуганных глаз от ширмы.

И тут его взору вдруг предстало очаровательное создание.

Из-за ширмы вышла высокая, тоненькая, гибкая, великолепно сложенная девушка, ее длинные черные волосы крупными локонами ниспадали на белоснежные плечи, черные глаза были прикрыты бархатистыми ресницами; Сильвандир Буто не исполнилось еще восемнадцати лет, и ее смело можно было назвать чудом красоты.

Ошеломленный Роже до такой степени оторопел, что даже забыл поклониться; он стоял как вкопанный, окаменев от восторга, разинув рот и не сводя глаз с Сильвандир: он походил на статую Аполлона, готовую вот-вот заговорить.

— Дитя мое, — сказал судебный советник, беря дочь за руку, — представляю тебе шевалье Роже Танкреда д'Ангилема, он делает нам честь и просит твоей руки.

Сильвандир подняла на юношу огромные черные глаза и бросила на него взгляд, проникший в самую глубину души.

«Я погиб! — подумал Роже. — У такой красивой девушки, без сомнения, уже был возлюбленный, разве только ее держали в запертом шкафу».

— Надеюсь, ты разрешишь шевалье д'Ангилему немного побеседовать с тобой? — продолжал судебный советник.

Сильвандир вновь посмотрела на Роже, и в ее взгляде можно было прочесть удивление, смутную боязнь и томную нежность; однако она и на этот раз не произнесла ни слова.

— Молчание, как известно, знак согласия, милостивый государь, — провозгласил метр Буто. — Кстати, вам надлежит знать, что Сильвандир — моя единственная дочь, и она принесет своему мужу триста тысяч ливров в приданое.