— Сеньор, — произнесла девушка, — у моего отца, как видно, не хватило слов, чтобы поблагодарить вас. Позвольте же мне сделать это и от его имени, и от своего.

— Ваш отец прав, ибо благодарность, произнесенная такими прекрасными устами, гораздо ценнее, чем благодарность самого короля. — Затем он повернулся к старику и продолжал:

— Мне известно, что вы спешите в путь, сеньор.

Куда же вы направляетесь?

— В Гранаду, по велению короля.

— Ах, вот что! — с горестной усмешкой произнес молодой человек. — Весть о его прибытии дошла и до нас. Вчера мы видели солдат — они обстреляли горы: королю угодно, — так он сказал, — чтобы двенадцатилетний мальчишка прошел из Гранады до самой Малаги, держа в руках по мешку с золотыми монетами, слыша от всех встречных обычное напутствие: «С богом путь свой продолжай!»

— Да, действительно, такова его воля, — подтвердил дон Иниго. — И он отдал соответствующие приказы.

— За какой же срок повелел король дон Карлос покорить горы?

— Говорят — за две недели: такой наказ получил верховный судья.

— Жаль, что вам, сеньора, пришлось проехать горными тропами сегодня и вы не отложили свое путешествие на три недели, — заметил Сальтеадор, обращаясь к молодой девушке. — Тогда вы бы встретили на своем пути не разбойников, которые так напугали вас, а честных людей, и они сказали бы вам: «С богом путь свой продолжайте», — и даже, вероятно, сопровождали бы вас.

— Зато, сеньор, мы встретили, — ответила дочь дона Иниго, — дворянина, который вернул нам свободу.

— Не надо благодарить меня, — возразил Сальтеадор, — ибо я подчиняюсь власти более могучей, чем моя воля, власти, которая сильнее меня самого.

— Что же это за власть?

Сальтеадор пожал плечами:

— Право, не знаю: на свою беду, я подвластен первому впечатлению. Между сердцем и разумом, разумом и рукой, рукой и шпагой у меня полное согласие, и оно заставляет меня то свершать зло, то творить добро — чаще зло, нежели добро Но как только я увидел вас, чувство симпатии к вам исторгло гнев из моего сердца и прогнало так далеко, что, клянусь честью дворянина, я поискал его взглядом, да так нигде и не обнаружил.

Пока молодой человек говорил, дон Иниго не сводил с него глаз, и, странное дело, чувство симпатии, в котором признался Сальтеадор, говоря шутливо, с теплотой и задушевностью, походило на то чувство, которым невольно полнилась душа старика.

Тем временем донья Флора еще теснее прижалась к плечу отца, дрожа не от страха, а от какого-то непостижимого волнения, которое девушка испытала, с упоением внимая речам молодого человека, — она прильнула к отцу, чтобы в его объятиях обрести защиту от неведомого ей, властно овладевшего ею чувства.

— Знаете ли, молодой человек, — сказал дон Иниго в ответ на последние слова Сальтеадора, — у меня тоже появилась какая-то симпатия к вам. И то, что мне довелось проехать по этим местам теперь, а не через три недели, я скорее сочту удачей, а не невезением, ибо через три недели, пожалуй, мне бы уже не удалось, в свою очередь, оказать вам услугу, равную той, что вы оказали мне сейчас.

— Мне — услугу? — переспросил атаман.

Горькая усмешка выдала сокровенную мысль Сальтеадора: «Лишь всемогущий окажет мне услугу — ту, единственную, которую еще можно оказать».

А дон Иниго, словно понимая, что происходит в сердце молодого человека, говорил:

— Милосердный творец каждому предназначил место в этом мире: в государствах он создал королей, дворян, которые и являются, так сказать, естественной охраной королевской власти, города населил обывателями, торговцами, простым людом, по его воле отважные мореходы бороздят океаны, открывая неведомые, новые миры; горы же он заселил разбойниками, и там, в горах, он дал убежище хищным плотоядным зверям, как бы указуя нам, что, давая разбойникам и хищникам единое пристанище, разбойников он ставит на самую низкую ступень общества.

Сальтеадор взмахнул рукой.

— Дайте мне закончить, — остановил его дон Иниго.

Молодой человек молча и смиренно склонил голову.

— И вот, — продолжал старик, — вы можете встретить людей вне того круга, который господь бог им предназначил и где они обитают, подобно стаду особей одного и того же вида, хотя и различны по своей духовной ценности, — так вот, вы встретите их в другом кругу только в том случае, если произошло какое-либо общественное потрясение или в семье их случилась большая беда. И все это вырвало их из того круга, который был им близок, и перенесло в тот, который уготован был не для них. Так, мы с вами, например, родились дворянами, дабы состоять в свите короля, но наша судьба сложилась иначе. Я стал, по воле судьбы, мореплавателем, вы же…

Дон Иниго умолк.

— Кончайте, — усмехнулся молодой человек. — Ничего нового вы мне не скажете, да и от вас я готов все выслушать.

— ..стали разбойником.

— Да, но ведь вы знаете, это слово означает одинаково и бандита, и изгнанника.

— Да, знаю, и поверьте мне — я не смешиваю эти понятия. — И он спросил строго:

— Вы — изгнанник?

— А кто вы, сеньор?

— Я — дон Иниго Веласко де Гаро.

Молодой человек при этих словах снял шляпу и отбросил ее далеко в сторону.

— Прошу простить меня, я оставался с покрытой головой, а ведь я не испанский гранд.

— А я не король, — улыбнулся дон Иниго.

— Но вы благородны, как король.

— Вы что-нибудь знаете обо мне? — поинтересовался дон Иниго.

— Отец часто говорил о вас.

— Значит, меня знает ваш отец?

— Он не раз повторял, что ему выпало счастье быть знакомым с вами.

— Как зовут вашего отца, молодой человек?

— Да, как же его зовут? — негромко спросила донья Флора.

— Увы, сеньор, — отвечал атаман с удрученным видом, — отцу не доставит ни радости, ни счастья, если уста мои произнесут имя — имя старого испанца, в жилах которого нет ни капли мавританской крови! Не заставляйте же меня произносить его имя и усугублять его бесчестие, муки, которые он терпит из-за меня.

— Он прав, отец, — взволнованно сказала молодая девушка.

Дон Иниго взглянул на дочь, она вспыхнула и опустила глаза.

— Мне кажется, вы согласны с прекрасной доньей Флорой, — заметил Сальтеадор.

— Пусть будет так, — ответил дон Иниго. — Храните же в тайне ваше имя, но, может быть, у вас нет повода скрывать от меня причину ваших бед. Скажите мне, почему вы ведете чуждый вам образ жизни, почему изгнаны из общества?

Почему вы бежали сюда в горы? Думаю, что все это следствие безрассудства молодости. Но если вас иногда мучают угрызения совести, если вы хоть немного сожалеете, что ведете такую жизнь, то клянусь вам перед господом богом, даю слово стать вашим покровителем и даже поручителем.

— Благодарю вас, сеньор. Я верю вам, но вряд ли есть на свете человек, который мог бы помочь мне вернуться в общество и занять то место в свете, которое я прежде занимал, кроме одного — того, кто получил от господа бога наивысшую власть. В душе моей нет греховных помыслов, но сердце у меня пылкое, в горячности я совершаю ошибки, а от них часто приходишь к преступлениям. Итак, ошибки сделаны, преступления свершены — позади меня зияет бездонная пропасть. Выхода нет, и только сверхъестественная сила может вывести меня на прежнюю дорогу, по которой я когда-то шел. Порою я мечтаю о таком чуде, о таком счастье, и если б вы смогли сдержать свое слово, я бы подобно Товию возвратился в отчий дом и надо мной парил бы ангел-хранитель. Я буду ждать и надеяться, ибо надежда — единственный друг обездоленных. Правда, она обманчива, пожалуй, всего обманчивей на свете. Да, я уповаю, но я не верю. Я продолжаю жить и ухожу все дальше и дальше по глухой и крутой дороге, которая ведет меня против общества и закона, да, я иду, поднимаюсь вверх, а мне мерещится что я возвышаюсь над людьми, я повелеваю, а поскольку я повелеваю, мне мерещится, что я король. Только иногда, по ночам, когда я остаюсь совсем один, меня охватывает тоска, я погружаюсь в размышления, начинаю понимать, что я поднимаюсь не к трону, а к эшафоту.