— Ошибаетесь, сударь, — возразил принц де Конде, вылезая с противоположной стороны и поднимаясь на ноги, — даже если бы он оскорбил меня еще серьезнее, король всегда король, и я бы не хотел мстить главе нации за личную обиду.

— Значит, то, что сейчас произошло, никоим образом не меняет наших взаимных обязательств, монсеньер?

— Я уже обещал вам, сударь, во время утреннего выхода короля просить помилования для советника Анн Дюбура. Сегодня в восемь утра я буду в Лувре и обращусь с просьбой о помиловании.

— Скажите откровенно, монсеньер, — спросил Роберт Стюарт, — вы сами-то верите, что это помилование будет даровано?

— Сударь, — с исключительным достоинством произнес принц де Конде, — будьте убеждены, что я бы не утруждал себя обращением о помиловании, если бы не был почти полностью уверен в том, что его получу.

— Хорошо! — пробормотал Роберт Стюарт, сопроводив свое высказывание жестом, означавшим, что он явно не разделяет подобной уверенности, — через несколько часов уже настанет день, и тогда посмотрим…

— А пока что, сударь, — заявил принц, осмотревшись, — речь идет о том, как нам удалиться отсюда побыстрее и поумнее. Благодаря вашим двум посланиям малопочтительного свойства и способу, при помощи которого вы их сюда доставили, ворота Лувра охраняются так, словно дворец в осаде, и думаю, что вам будет трудно, особенно в той форме, которая на вас, выбраться отсюда до завтрашнего утра. И прошу учесть, что, уводя вас с собой, я хочу спасти вас и вашего друга, представившего эту форму, от беды, а вас, к тому же, уберечь от неверного шага.

— Монсеньер, я никогда не забываю ни хорошего, ни плохого.

— Но действовать так я буду вовсе не для того, чтобы заручиться вашей признательностью, а для того, чтобы продемонстрировать добросовестность моих намерений и тем самым подать вам пример: ведь мне достаточно было просто-напросто оставить вас здесь и тем самым освободиться от своего обещания, даже его не нарушив.

— Мне известна добропорядочность господина принца де Конде, — с чувством произнес молодой человек, — и полагаю, что и на мою вам не придется жаловаться. Начиная с этого дня я предан вам телом и душой. Добудьте помилование для моего отца, и у вас не будет более преданного, готового умереть за вас слуги, чем я.

— Верю вам, сударь, — отвечал принц де Конде, — и хотя повод для нашей встречи и обстановка, при которой она произошла, носят в высшей степени необычный характер, не скрою, что вследствие побудительного мотива, руководившего вами, я воспринимаю ваши поступки, как бы они ни были достойны порицания в глазах любого честного человека, с некоторой долей снисходительности, почти с симпатией. Мне лишь необходимо, чтобы вы мне разъяснили одно: как могло случиться, что вы носите шотландское имя, а ваш отец — советник Анн Дюбур.

— Это очень просто, монсеньер, просто, как и все истории любви. Было это двадцать два года назад, советнику Анн Дюбуру было тогда двадцать восемь; он направился в Шотландию, чтобы повидаться со своим другом Джоном Ноксом. Там он и познакомился с девушкой из Лотиана; она и стала моей матерью. Лишь по возвращении в Париж советник узнал, что эта девушка ждет ребенка. Он ни разу не усомнился в ее добродетели и сразу же признал сына, рожденного ею, и специально попросил Джона Нокса о нем позаботиться.

— Отлично, сударь, — сказал принц де Конде, — теперь я знаю все, что мне хотелось бы знать. А пока что займемся нашим уходом отсюда.

Принц двинулся первым и отворил дверь зала Метаморфоз. Коридор вновь стал темен и пуст, и они были в относительной безопасности. Выйдя к дверям Лувра, принц накинул плащ на плечи шотландца и попросил позвать Дандело.

Дандело тотчас же явился.

В двух словах принц ввел его в курс дела и рассказал о случившемся, но ограничился лишь историей с королем, мадемуазель де Сент-Андре и злосчастными визитерами, пробудившими их от сладостного сна. По поводу же Роберта Стюарта он произнес всего-навсего четыре слова:

— Этот господин со мной!

Дандело понял, что принцу Конде необходимо как можно скорее покинуть Лувр. Он открыл ему служебный выход, и принц со своим спутником оказались вне дворца.

Оба поспешно проследовали к реке, не обменявшись ни единым словом: они полностью отдавали себе отчет в том, какой опасности только что избежали.

У речного обрыва принц де Конде спросил шотландца, куда он направляется.

— Направо, монсеньер, — ответил молодой человек.

— А я — налево, — произнес принц. — Теперь вот что: будьте в десять вечера у церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа. Надеюсь, что я смогу принести вам добрые вести.

— Спасибо, монсеньер! — промолвил шотландец и отвесил почтительный поклон. — И позвольте напомнить, — продолжал он, — что с этого часа я ваш телом и душой.

После этого каждый из них пошел своей дорогой.

Пробило три часа.

И как раз в это мгновение принц де Жуэнвиль был препровожден в спальню Екатерины Медичи.

Почему же юный принц, вопреки собственному желанию, направился туда в столь поздний час и оказался в спальне королевы-матери и по какому праву племянник присвоил себе привилегии дяди?

Об этом мы сейчас расскажем.

Принц пошел к королеве-матери не по доброй воле и безо всякой радости.

На самом деле произошло следующее.

Как мы помним, королева-мать осталась у себя, предварительно объявив, что направляется в парадную спальню, где и будет ждать прихода принца де Жуэнвиля, положившего начало скандалу, а тот должен будет отчитаться о происшедшем.

Нам о нем уже известно.

Принц де Жуэнвиль, донельзя опозоренный увиденным, был менее чем кто бы то ни было настроен выступать в роли историографа катастрофы, столь печально отразившейся на его супружеской чести еще до заключения брака.

Прекрасно помня о данном им обещании, он, тем не менее, вовсе не торопился его исполнить.

Однако Екатерина не могла позволить себе пребывать в неведении относительно еще неизвестной ей тайны. Служанки помогли ей раздеться, она направилась в постель и отпустила всех, за исключением особо доверенной горничной, и стала ждать.

Пробило два часа ночи. Скандал мог еще не завершиться.

Четверть третьего, половина третьего, без четверти три…

И поскольку не появлялся ни дядя, ни племянник, она начала терять терпение, свистком подозвала горничную (звонок со шнурком появился лишь при г-же де Ментенон) и распорядилась, чтобы принца де Жуэнвиля, живого или мертвого, отыскали и привели к ней.

Принца нашли за серьезным делом: он совещался с Франсуа де Гизом и кардиналом Лотарингским.

Само собой разумеется, семейный совет решил, что брак между принцем де Жуэнвилем и мадемуазель де Сент-Андре стал совершенно невозможен.

Но приказу предстать перед королевой-матерью нельзя было не повиноваться.

Принц де Жуэнвиль отправился к ней с опущенной головой, а прибыв туда, опустил голову еще ниже.

Что до герцога де Монпансье и принца де Ларош-сюр-Йон, то на обратном пути они скрылись.

Позднее мы узнаем зачем.

С каждой минутой нетерпение Екатерины становилось все сильнее. Даже если поздний час клонил ее ко сну, желание узнать поскорее о приключении, сконфузившем госпожу адмиральшу, ее лучшую подругу, заставляло ее бодрствовать.

— Да где же он, в конце концов? — повторяла она.

А когда молодой человек уже вошел к ней в спальню, она крикнула ему резко:

— Идите же скорее, господин де Жуэнвиль, я вас жду уже целый час! Принц подошел к постели, бормоча слова извинения; Екатерина разобрала лишь слова:

— Да простит меня ваше величество…

— Я прощу вас только в том случае, Монсу де Жуэнвиль, — произнесла королева-мать с флорентийским акцентом, — если ваш рассказ окажется столь же забавным, сколь утомительным было ожидание вашего прихода. Возьмите табурет и садитесь поближе к постели. По вашему виду я заключаю, что произошло нечто необыкновенное.

— Да, — пробормотал принц, — произошло, действительно, нечто сверх необыкновенное, да такое, чего меньше всего можно было ожидать!