Я отправилась на почтовых, взяв с собой горничную, которая была родом из Нормандии. Приехав в Сен-Лоран-дю-Мон, она попросила позволения провести три или четыре дня у своих родных, которые жили в Кревкере. Я позволила ей, не подумав, что в ту минуту, когда приеду в замок, обитателями которого были одни мужчины, буду особенно нуждаться в ее услугах. Но я хотела доказать Горацию, что он был несправедлив, сомневаясь в моей твердости.

Я приехала в Каен в семь часов вечера. Содержатель станции, узнав, что женщина, едущая одна, требует лошадей до замка Бюрси, подошел сам к дверцам моей кареты и так упрашивал меня провести ночь в городе и не ехать до завтра, что я уступила. Впрочем, я подумала, что приеду в замок в такое время, когда там будут уже спать, а ворота будут заперты из-за происходивших страшных случаев, и мне не отворят. Эта причина заставила меня остаться в городе.

Вечера стали уже холодными, и я вошла в общую залу подождать, пока мне приготовят комнату. Хозяйка, чтобы я не сожалела о принятом мной решении, рассказала все, что случилось у них в продолжение трех недель. Ужас обуял всех до такой степени, что люди не осмеливались выезжать за четверть лье из города после захода солнца.

Я провела ужасную ночь. Приближаясь к замку, я мало-помалу теряла свою уверенность: граф, может быть, имел другие причины удалиться от меня, а не те, о которых мне сказал. Как он воспримет в этом случае мой приезд? Это могло быть понято им как неповиновение его приказаниям, нарушение его власти. Разве тот знак нетерпения, которого он не мог удержать и который был единственным позволенным им себе, не доказывал, что его намерения тверды и неизменны? Я хотела написать ему из Каена и подождать, пока он приедет за мной, но страхи, внушенные лихорадочной бессонницей, рассеялись, после того как я на несколько часов уснула, а проснувшись, увидела дневной свет в своей комнате. Вся храбрость моя возвратилась, я потребовала лошадей и через десять минут уехала.

В десять часов утра в двух лье от Буисона возница остановил лошадей и показал мне замок Бюрси. В двухстах шагах от большой дороги был виден парк. Извилистая дорожка вела к решетке замка. Возница спросил меня, точно ли я туда еду; я отвечала утвердительно, и мы двинулись.

Подъехав, мы нашли ворота запертыми, долго звонили, но никто не отворял. Я начала раскаиваться, что не предупредила о своем приезде. Граф и друзья его могли уехать на охоту. Что тогда мне делать в этом пустынном замке, где я не могу даже приказать, чтобы мне отворили ворота? Неужели я буду должна дожидаться их возвращения в какой-нибудь дрянной деревенской гостинице? Это невозможно! Наконец, потеряв терпение, я вышла из экипажа и стала звонить изо всей силы. Тогда какое-то живое существо появилось между деревьями. Это был слуга-малаец. Я сделала ему знак поспешить, и он подошел отпереть мне. Я не села в карету, а побежала по той же аллее, по которой шел малаец. Вскоре я увидела замок, при первом взгляде он показался мне в довольно хорошем состоянии. Поднявшись по лестнице, я вошла в переднюю, услышала голоса, толкнула дверь и очутилась в столовой, где Гораций завтракал с Генрихом. На столе с правой стороны у каждого из них лежало по паре пистолетов.

Граф, заметив меня, встал и побледнел так, как будто ему сделалось дурно. Я же так дрожала, что едва могла протянуть к нему руки и упала бы, если бы он не подбежал и не поддержал меня.

— Гораций! — сказала я. — Простите меня, я не могла жить вдали от вас… я была очень несчастлива, очень беспокоилась… и решила вам не повиноваться.

— И вы сделали очень дурно, — сказал граф глухим голосом.

— О, если хотите, — вскричала я, устрашенная его голосом, — я ворочусь сию же минуту… Я видела вас, вот все, что мне нужно.

— Нет! — сказал граф. — Так как вы уже здесь, то останьтесь и будьте дорогой гостьей.

При этих словах он обнял меня и потом, сделав усилие над собой, принял то наружное спокойствие, которое иногда пугало меня больше, чем его раздраженное лицо со следами ужасного гнева.

Мало-помалу ледяная холодность графа рассеялась, он проводил меня в предназначенную мне комнату, отделанную во вкусе времен Людовика XV.

— Да, я знаю ее, — прервал я, — это та самая, в которую я входил. О Боже мой, Боже мой! Я начинаю все понимать.

— Там, — возразила Полина, — он попросил у меня прощения за такой прием, но удивление моим приездом, страх лишений, которые я должна буду переносить в продолжение двух месяцев в этих старых развалинах, были сильнее него. Впрочем, так как я всем пренебрегла, он очень рад и постарается сделать пребывание мое в замке как можно менее неприятным. К несчастью, ему нужно сегодня же или завтра отправиться на охоту, и, может быть, он должен будет оставить меня на один день или на два, но он не станет давать новых обязательств в этом роде. Я ответила ему, что он совершенно свободен и что я приехала не для того, чтобы мешать его удовольствиям, но чтобы успокоить свое сердце, устрашенное слухами об ужасных убийствах. Граф улыбнулся.

Я устала с дороги, легла и заснула, В два часа граф вошел в мою комнату и спросил, не хочу ли я прогуляться по морю. День был прекрасный, и я согласилась.

Мы сошли в парк. Его пересекала маленькая речушка Орна. На берегу мы нашли красивую лодку странной продолговатой формы. Гораций сказал мне, что она сделана по образцу гавайских лодок и что такая конструкция во много раз увеличивает скорость. Мы сели в лодку — Гораций, Генрих и я. Малаец греб веслами, и мы быстро продвигались вперед с помощью течения. Выйдя в море, Гораций и Генрих распустили длинный треугольный парус, который был обвязан вокруг мачты, и уже без помощи весел мы понеслись с чрезвычайной быстротой.

Тут я увидела в первый раз в жизни океан. Это величественное зрелище совершенно поглотило меня, так что я и не заметила, как мы подплыли к небольшому челноку, с которого нам подавались сигналы. Я очнулась от задумчивости, когда Гораций закричал кому-то из людей; находившихся в челноке:

— Гей! Гей! Господин моряк, что нового в Гавре?

— Ей-Богу, немного, — отвечал знакомый мне голос. — А в Бюрси?

— Ты видишь — неожиданный товарищ, приехавший к нам, старинная твоя знакомая госпожа Безеваль, моя жена.

— Как! Госпожа Безеваль? — закричал Макс, которого я теперь узнала.

— Она самая, и если ты сомневаешься в этом, любезный друг, то подъезжай увидеться с нею.

Челнок подплыл, на нем был Макс с двумя матросами. Он был одет в щегольской костюм моряка, и на плече у него была сеть, которую он был. готов закинуть в море. Сблизившись, мы обменялись несколькими учтивыми словами. Потом Макс бросил свою сеть, взошел к нам в лодку, поговорил с минуту потихоньку с Генрихом, поклонился мне и пересел в свой челнок.

— Счастливой ловли! — крикнул ему Гораций.

— Счастливого пути! — ответил Макс. Лодка и челнок разъехались.

Наступил час обеда. Мы возвратились к устью Орны, которая из-за начавшегося отлива так обмелела, что мы не могли уже доплыть по ней до парка и вынуждены были выйти на берег и взобраться на песчаные бугры.

Потом я прошла той самой дорогой, по которой шли вы спустя три или четыре ночи: сначала очутилась на голышах, потом в большой траве, наконец, перешла гору, вошла в аббатство, осмотрела монастырь и его небольшое кладбище, прошла коридор и с другой стороны рощи вошла в парк замка.

Вечер прошел без каких-либо значительных событий. Гораций был очень весел; он говорил об украшениях, которые намеревался сделать будущей зимой в своем доме в Париже, и о путешествии весной: он хотел увезти мою мать и меня в Италию, а может быть, купить в Венеции один из древних мраморных дворцов, чтобы проводить там время карнавала. Генрих казался озабоченным, его беспокоил малейший шум. Все эти подробности, на которые я в то время едва обращала внимание, вспомнились мне позже со всеми их причинами, которые тогда были для меня скрыты и следствие которых вы поймете после.