— Да, — ответил Карл V, — это в древности говорили триумфаторам.

И дрожащими руками он вскрыл письмо.

В нем было всего две или три строки, но император прочел их только с третьей попытки.

Слезы застилали его запавшие глаза; он, кажется, сам был этим удивлен, потому что честолюбие уже давно иссушило их.

Прочитав, наконец, письмо, император протянул его Эммануилу Филиберту и откинулся на подушки дивана.

— Умерла! — сказал он. — Умерла тринадцатого апреля тысяча пятьсот пятьдесят пятого года, как раз в тот день, когда Пьетро Караффа был избран папой… Да, сын мой, сказал же я тебе, что этот человек принесет мне несчастье!

Эммануил взглянул на письмо. Оно было подписано королевским нотариусом Тордесильяса и действительно извещало о смерти Хуаны Кастильской, матери Карла V, более известной в истории под именем Хуаны Безумной.

Некоторое время герцог молчал, не зная, как утешить Карла V в таком огромном горе: он знал, что император обожал свою мать.

— Августейший император, — тихо сказал он наконец, — вспомни, что ты по доброте своей говорил мне два года тому назад, когда я тоже имел несчастье потерять отца.

— Да, это говорят обычно, — ответил император, — чтобы утешить других, слова находишь, но когда приходит твоя очередь, то оказывается, что сам себя ты утешить не можешь!

— Поэтому я и не утешаю тебя, августейший император, — сказал Эммануил, — наоборот, я говорю: «Плачь, плачь, ты всего лишь человек!»

— Какую горькую жизнь она прожила, Эммануил! — произнес Карл V. — В тысяча четыреста девяносто шестом году она вышла замуж за моего отца Филиппа Красивого: она его обожала; в тысяча пятьсот шестом году он умер — его отравили стаканом воды, который он выпил, играя в мяч, и она сошла с ума от горя. Пятьдесят лет она ждала воскрешения супруга: чтобы ее утешить, ей это обещал один картезианец, и пятьдесят лет она не выезжала из Тордесильяса, кроме того случая, когда в тысяча пятьсот шестнадцатом году приехала встречать меня в Вильявисьосе и сама возложила мне на голову корону Испании. Сойдя с ума от любви к мужу, она обретала рассудок только тогда, когда заботилась о своем сыне! Бедная матушка! По крайней мере все мое царствование может служить свидетельством того уважения, что я к ней питал. В Испании я в течение сорока лет не предпринимал ничего серьезного, не посоветовавшись с ней, и не потому, что она всегда могла дать совет, а потому, что долг сына — поступать так, и я его исполнял. Знаешь ли ты, что она, испанка с головы до ног, подлинная испанка, приехала рожать меня во Фландрию, чтобы я смог стать императором, заняв место своего деда Максимилиана? Знаешь ли ты, что, несмотря на все свои материнские чувства, она отказалась меня кормить, чтобы потом меня не обвинили в том, что я слишком испанец только потому, что она вскормила меня своим молоком? И в самом деле, своим императорским достоинством я обязан в основном тем двум обстоятельствам, что я вскормлен Анной Стерель и рожден в Генте! Так вот, еще до моего рождения моя матушка все это предвидела. А что я могу сделать для нее после ее смерти? Устроить для нее пышные похороны? Устрою. Нет, в самом деле, быть императором Германии, королем Испании, Неаполя, Сицилии и обеих Индий, иметь империю, где никогда не заходит солнце, как говорят льстецы, и ничего не суметь сделать для своей умершей матери, кроме как устроить ей роскошные похороны!.. О Эммануил, сколь ограниченно могущество самого могущественного из людей!

В это время портьера приподнялась снова и через проем стал виден запыленный с головы до ног офицер, по-видимому также привезший срочное известие.

Но вид у императора был столь скорбный, что придверник, взявший на себя смелость в нарушение приказа впустить третьего гонца, видимо вследствие важности привезенных им сведений, остановился как вкопанный.

Карл V увидел гонца, покрытого пылью.

— Войдите, — сказал он ему по-фламандски, — что случилось?

— Августейший император, — сказал тот, поклонившись, — король Генрих Второй выступил в поход с тремя армиями: первой командует он сам, имея под своим началом коннетабля Монморанси; второй — маршал де Сент-Андре, а третьей — герцог Неверский.

— И что же дальше? — спросил император.

— А дальше, государь, то, что король Франции осадил Мариенбург, взял его и сейчас идет на Бувин.

— Когда он осадил Мариенбург? — спросил император.

— Тринадцатого апреля, государь!

Карл V повернулся к Эммануилу Филиберту.

— Ну как, — спросил он по-французски, — что ты скажешь об этой дате, Эммануил?

— Поистине, это роковой день! — ответил тот.

— Хорошо, сударь, — обратился Карл V к гонцу, — оставьте нас.

Потом, обратившись к придвернику, он добавил:

— Позаботьтесь об этом капитане так, как если бы он привез добрую весть. Идите!

На этот раз Эммануил Филиберт не стал ждать, пока император обратится к нему; не успела портьера упасть, как он сказал:

— К счастью, если мы ничего не можем поделать с избранием Павла Четвертого и со смертью вашей любимой матушки, государь, то со взятием Мариенбурга мы сделать что-то можем!

— Что мы можем?

— Взять его обратно, черт возьми!

— Ты можешь, а я нет, Эммануил.

— Как это вы не можете? — воскликнул принц Пьемонтский.

Карл V соскользнул с дивана, с трудом выпрямился и попробовал идти, прохромав с трудом несколько шагов.

Он покачал головой и, обернувшись к племяннику, сказал:

— Ну, посмотри на мои ноги — они меня не держат, я не могу ни ходить, ни ездить верхом; посмотри на руки — они не могут сжать рукоятку меча. Это предупреждение мне, Эммануил: кто не может больше держать меч, не может держать и скипетр.

— Что вы говорите, государь? — воскликнул Эммануил ошеломленно.

— То, о чем я часто думал и буду думать еще. Эммануил, все говорит мне, что я должен уступить место другому: конфуз при Инсбруке, откуда я бежал полуодетый, сдача Меца, где я оставил треть армии и половину репутации, и больше всего эта болезнь, сопротивляться которой ненадолго хватит человеческих сил, болезнь, перед которой медицина бессильна, болезнь ужасная, неумолимая, жестокая, поражающая все тело от макушки до пят, не оставляющая в покое ни одного органа, терзающая нервы невыносимыми болями, проникающая в кости, леденящая костный мозг и обращающая в твердый известняк благодатную жидкость, какой природа смазала наши суставы, чтобы облегчить их работу; болезнь, уродующая человека член за членом, более жестоко и более верно, чем железо, огонь и все тяготы войны, и муками плоти убивающая ясность, силу и свободу духа; болезнь, неустанно кричащая мне: «Довольно с тебя власти, царствования и могущества! Прежде чем уйти в небытие могилы, уйди в небытие жизни! Карл, Божьей милостью император римлян, великий Карл, навеки августейший, Карл, король Германии, Кастилии, Леона, Гранады, Арагона, Неаполя, Сицилии, Майорки, Сардинии, островов и Индий Тихого и Атлантического океанов, уступи место другому, уступи!»

Эммануил хотел прервать его.

Карл жестом остановил племянника.

— Да и, кроме того, — продолжал он, — я забыл тебе сказать еще об одном. Видно, по мнению моих врагов, мое бедное тело разрушается слишком медленно, и будто недостаточно с меня проигранных сражений, ересей, подагры, еще и кинжал сюда вмешался!

— Как кинжал?! — воскликнул Эммануил. На лицо Карла V набежала тень.

— Меня сегодня пытались убить, — сказал он.

— Ваше величество пытались убить? — в ужасе переспросил Эммануил.

— А почему бы и нет? — с улыбкой ответил Карл V. — Разве ты не напомнил только что, что я всего лишь человек?

— О! — воскликнул Эммануил, еще не пришедший в себя от этой новости. — И кто же этот негодяй?..

— Ах, в том-то и дело, — сказал император, — кто этот негодяй?.. Кинжал я схватил, но не руку!

— Да, правда, — промолвил Эммануил, — я только что видел в прихожей связанного человека…

— Это и есть тот негодяй, как ты его назвал, Эммануил. Только кем он подослан? Великим Турком? Не думаю: Сулейман — благородный враг. Генрихом Вторым? Его я даже не подозреваю. Павлом Четвертым? Он слишком недавно избран, да и к тому же папы предпочитают обычно кинжалу яд: Ecclesia abhorret a sanguine note 22 крови (лат.)]. Оттавио Фарнезе? Слишком маленький человек, чтобы покушаться на меня, имперскую птицу, которую Мориц Саксонский не решался поймать, как он говорил, за неимением достаточно большой клетки для ее содержания. Может быть, это лютеране из Аугсбурга или кальвинисты из Женевы? Голова идет кругом! А знать бы хотелось… Послушай, Эммануил, этот человек отказался отвечать на все мои вопросы; возьми его, уведи к себе в палатку, допроси его, делай с ним что хочешь, отдаю его тебе; но, слышишь, он должен заговорить! Чем более могуществен враг и чем он ближе ко мне, тем более важно для меня его знать.