— Но что ты делал в пещере ночью? Мы ведь пришли сюда еще до рассвета.

— Ах, это мой секрет, — ответил Ивонне, — и я вам его сейчас открою, если вы будете себя разумно вести, но сначала перейдем к самому неотложному.

И он обратился к Пильтрусу:

— Итак, дорогой Пильтрус, вы явились сюда с намерением нанести короткий визит на ферму, или, иначе, в замок Парк, как вам угодно его называть.

— Да, — сказал Пильтрус.

— И вы тоже? — спросил Ивонне Прокопа.

— И мы тоже, — ответил Прокоп.

— И вы решили сражаться, чтобы выяснить, кому принадлежит право первенства?

— Да, мы собирались биться, — одновременно ответили Пильтрус и Прокоп.

— Фи, — сказал Ивонне, — вы же товарищи, французы или уж, по крайней мере, люди, служащие делу Франции.

— Черт! Пришлось решиться на бой, потому что эти господа не хотели нам уступить, — заявил Прокоп.

— Мы не могли вести себя иначе, потому что эти господа не хотели очистить нам место, — сказал Пильтрус.

— Пришлось решиться! Не могли вести себя иначе! — передразнил их обоих Ивонне. — Нужно было поубивать друг друга, да? Иначе как перерезать друг другу глотки никак нельзя? И вы, Лактанс, видели эти приготовления к резне и ваша душа христианина не содрогнулась?

— Да, содрогнулась, и сильно!

— И это все, на что подвигла вас ваша святая религия: содрогнуться душой!

— После битвы, — запротестовал Лактанс, несколько задетый упреками Ивонне, справедливость которых он чувствовал, — после битвы я помолился бы за убитых.

— Вы только подумайте!

— А что, по-вашему, я должен был сделать, дорогой господин Ивонне?

— Черт побери, да то, что делаю я, а ведь я не богомолец, не святой и не святоша. Что бы я хотел? Чтобы вы бросились между мечами и шпагами, inter gladios et enses note 13, как сказал бы наш законник Прокоп, и чтобы вы с покаянным видом, который вам так идет, сказали своим заблудшим братьям то, что сейчас скажу им я: «Друзья, где хватит четверым, хватит и восьмерым; если первое дело не даст нам столько, сколько мы ожидаем, подготовим еще одно. Люди рождены, чтобы поддерживать друг друга на тернистых земных путях, а не усеивать эти пути, и без того трудные, камнями. Чем разделяться, лучше объединимся: то, чего четверо не могут сделать без огромного риска, восьмером мы осуществим почти играя. Оставим для наших врагов нашу ненависть, наши даги и наши шпаги и будем добры и вежливы друг с другом. Бог, хранящий Францию, когда у него нет более неотложных дел, улыбнется нашему братству и вознаградит его!» Вот, что вы должны были бы сказать, дорогой Лактанс, и чего вы не сказали.

— Это правда, — ответил Лактанс и начал бить себя в грудь: Меа culpa! Mea culpa! Mea maxima culpa! note 14

И, загасив факел, пылавший, подобно ему, Лактанс стал на колени и начал горячо молиться.

— Ну, тогда я скажу это вместо вас, — продолжал Ивонне, — и добавлю: божественное откровение, о котором; должен был бы вам возвестить Лактанс, возвещу вам я, друзья.

— Ты, Ивонне? — с некоторым сомнением переспросил Прокоп.

— Да, да… я… у меня возникла та же мысль, что и у вас, но возникла она раньше, чем у вас.

— Как, — спросил Пильтрус, — и у тебя родилась мысль проникнуть в замок, на который мы позарились?

— И не только родилась, — ответил Ивонне, — но я ее еще и стал осуществлять.

— Неужели?! — воскликнули все присутствующие и с удвоенным вниманием стали его слушать.

— Да, мне кое с кем удалось договориться, — продолжал Ивонне. — Это очаровательная служаночка по имени Гертруда. — Тут он подкрутил усы и продолжал: — И она ради меня предаст отца и мать, хозяина и хозяйку… я погубил ее душу.

Лактанс испустил тяжкий вздох.

— Ты говоришь, что входил в замок?

— Я вышел оттуда прошлой ночью; но вы же знаете, что прогулки в темноте внушают мне крайнее отвращение, особенно, когда я совершаю их один. Не желая идти три льё до Дуллана, либо шесть до Абвиля или Монтрёй-сюр-Мера, я прошел всего четверть льё и очутился в этой пещере, которую я знал еще со времени своих первых свиданий с моей богиней. Я ощупью отыскал ложе из папоротников, потому что знал, где оно, и уже начал засыпать, дав себе слово поутру переговорить об этом деле с тем из вас, кого встречу первым, как явился Пильтрус со своей компанией, а вслед за ним и Прокоп со своей. Все явились по одному и тому же делу; стремление к одной и той же цели повлекло за собой известный вам спор, и он, без сомнения, кончился бы трагически, если бы я не решил, что пришло время мне вмешаться, и я вмешался. Теперь я говорю: чем сражаться, не лучше ли объединиться? Чем врываться силой, не лучше ли проникнуть хитростью? Чем выламывать ворота, не лучше ли, чтобы их вам открыли? Чем искать наудачу золото, драгоценности, посуду, серебро, не лучше ли, чтобы вас к ним подвели? Тогда по рукам, я тот человек, кто вам нужен! И чтобы показать вам пример бескорыстия и братства, несмотря на услугу, которую я вам оказываю, я прошу себе всего лишь такую же долю, как и другим. Если у кого-нибудь есть сказать что-либо получше, пусть говорит… Я уступаю ему слово и слушаю.

Шепот восхищения пробежал по собранию. Лактанс, прервав молитву, приблизился к Ивонне и смиренно поцеловал полу его плаща. Прокоп, Пильтрус, Мальдан и Фракассо пожали ему руку. Шарфенштайны чуть не задушили его в объятиях. Один Мальмор прошептал из угла:

— Вот видите, мне не удастся даже ни с кем обменяться жалким ударом шпаги!.. Просто проклятие какое-то!

— Ну что же, — сказал Ивонне, который уже давно мечтал об этом союзе и, видя, что удача сама плывет ему в руки, не хотел ее упустить, — не будем терять ни минуты! Нас собралось здесь девять человек, не боящихся ни Бога, ни черта…

— Нет, — прервал его Лактанс, крестясь, — Бога мы боимся!

— Конечно, конечно; это просто так говорится, Лактанс… Я говорил, что нас здесь девять человек, которых свел случай…

— Провидение, Ивонне! — сказал Лактанс.

— Пусть Провидение… К счастью, среди нас есть законник Прокоп; у него, к счастью, у пояса есть чернила и перо, и я уверен, что в кармане у него есть гербовая бумага нашего доброго короля Генриха Второго…

— Слово чести, да, — подтвердил Прокоп, — и как сказал Ивонне, это к счастью.

— Тогда поспешим… Соорудим стол и составим устав сообщества, а один из нас будет часовым в лесу, поблизости от входа в пещеру, и проследит, чтобы нас не беспокоили.

— Я стану на страже, — заявил Мальмор, — и, сколько бы испанцев, англичан или немцев не бродило по лесу, все они будут убиты.

— Вот это как раз то, что не нужно, дорогой Мальмор, — сказал Ивонне. — При нашем расположении, то есть в двухстах шагах от лагеря его величества императора Карла Пятого, причем когда командующий — человек с таким тонким слухом и опытным глазом, как монсеньер Эммануил Филиберт Савойский, убивать надо только в том случае, когда этого не избежать, тем более что, какую верную руку ни имей, убиваешь не всегда, а когда не убиваешь, то ранишь; раненые же пронзительно вопят; на крики раненых сбегаются люди, а если лес заполнят войска, то один Бог знает, что станется с нами! Нет, дорогой Мальмор, вы останетесь здесь, а на страже будет стоять один из Шарфенштайнов. Они немцы, и если нашего часового обнаружат, он выдаст себя за ландскнехта герцога Аренберга или рейтара графа Вальдека.

— Уж лючше крава Фальтека, — заметил Генрих Шарфенштайн.

— Этот великан все прекрасно понимает, — сказал Ивонне. — Да, дружище, лючше крава Фальтека, потому что граф Вальдек грабитель. Ты ведь это имел в виду?

— Ja, я это хотел зкасать.

— И потому нет ничего удивительного в том, что грабитель прячется в лесу?

— Nein note 15… нишего утифительного!

— И все же пусть тот Шарфенштайн, что будет стоять на страже, поостережется, чтобы в качестве грабителя не попасть в руки монсеньера герцога Савойского… Он с мародерами шутить не будет!