"Знать только десять билетов, когда всех сорок! Только четвертую часть! Разве это не риск? — терзалась девочка, — и еще этот незнакомый экзаменатор, ассистент из-за границы, как назло, явится сюда… Будь он «душка» или «чучело» — результат один: провал на выпускном экзамене… И к чему только Аполлон тащит его сюда?… Еще ученый, говорит! Заграничный ученый! Воображаю этого душку… Нос до завтрашнего утра, тройные очки и голый, как тыква, череп…" — и, окончательно рассердившись и на математику, и на Аполлона-Зинзерина, в качестве ее представителя, и на незнакомого ученого, Лида с силой ударила по учебнику первоначальной алгебры.

— Воронская, чего ты бесишься?!.. Maman на пороге… — И Рант изо всей силы дернула Лиду за передник.

Действительно, в зал вошла начальница. За ней инспектриса, инспектор, Зинзерин, какой-то седой маленький старичок и…

— Большой Джон! — громко крикнула Лида.

— Большой Джон! — эхом откликнулись остальные девочки, и на их лицах отразилось самое красноречивое изумление.

Да, это был он, Большой Джон, широкоплечий, с коротко остриженной белокурой щетинкой, с ястребиными глазами и большим добродушным ртом. Но его глаза глядели сегодня строго.

В первую минуту его появления, столь неожиданного, девочки опешили до того, что позабыли даже поклониться вошедшим экзаменаторам и начальству.

— Рант, Рант, голубушка, ущипни меня покрепче, а то мне кажется, что я сплю и вижу Большого Джона во сне, — прошептала чуть слышно Лида.

Рант так добросовестно исполнила эту просьбу, что Воронская чуть не вскрикнула от боли на весь зал.

M-lle Эллис заметалась, как курица перед грозой, среди вверенных ее попечению девочек.

— Mais etes-nous folles, mesdames! Mais saluez done maman! (Что это вы ошалели, mesdames! Приветствуйте maman!)

Оказалось, что Большой Джон был вместе с Зинзериным на математическом факультете Оксфордского университета и приглашен в качестве ассистента на экзамен своего коллеги. "Ясно, как шоколад", — сказала бы Додошка, но, пока каждая из девочек успела сообразить это, прошло немало времени.

— Mais saluez done maman! — выходила из себя m-lle Эллис, продолжая метаться между остолбеневшими рядами воспитанниц.

Тут только девочки пришили в себя, очнулись и, глубоко «окунаясь» перед начальницей, произнесли довольно нестройным на этот раз хором:

— Nous avons l'honneur de vous saluer! (Имеем честь вас приветствовать!)

И как бы по вдохновению, не сговариваясь, не условливаясь друг с другом, тем же хором, но уже более стройным и дружным, прибавили тут же к полному удивлению начальства:

— Здравствуйте, monsieur Большой Джон!..

Начальство заняло за зеленым столом приготовленные места. Большой Джон опустился на стул, стоявший подле Зинзерина. Он казался странно суровым и недоступным в своем, наглухо застегнутом черном сюртуке, с плотно сомкнутыми губами и строгим взглядом. Как мало походил он сегодня на того милого, веселого насмешника, Большого Джона, который проповедовал смирение и кротость сорока большим девочкам в этой самой зале в один из «приемных» четвергов!

"Большой Джон играет роль строгого экзаменатора, и это очень забавно", — мысленно говорила себе Лида, хотя ничего забавного не ощущала в эти минуты взволнованная девочка.

"Если вытащу какой-нибудь билет после десятого, осрамлюсь на веки веков".

Как сквозь сон слышала она вызовы инспектора, вопросы экзаменаторов, знакомый и в то же время странно чужой, официальный голос молодого экзаменатора, Большого Джона, а мысли с поразительною быстротою перескакивали с предмета на предмет.

Смутно припомнились девочке рассказы Большого Джона о его пребывании в Англии, рассказы, слышанные еще в детстве, о его особенной склонности к математическим наукам и о том, как писал он диссертацию на первую степень ученого математика, чуть ли не в 22 года.

— Счастливец! Счастливец! — шептала сероглазая девочка. — Счастливец Большой Джон! Он математик… А я… я… Что я буду делать, если вытащу незнакомый билет?… Что он подумает о своей сестренке, о своей маленькой русалочке?

Как бы в ответ на мучительный вопрос, Лида услышала голос инспектора, произнесший два слова, погребальным звоном отозвавшиеся в ее душе:

— Госпожа Воронская…

Госпожа Воронская! Одно только маленькое коротенькое обращение, а между тем какая драма скрывается в нем!

Девочка вышла на середину залы и, забыв «окунуться» по традиционному институтскому этикету, беспомощно обратила на лицо Джона свой испуганный взор.

"Вы видите, — казалось, говорил этот взор, — вы видите, я в отчаянии… Ободрите же меня, Большой Джон… Ободрите"…

"Какое мне дело до вашего отчаяния! Надо было хорошо готовиться, хорошо учиться", — отвечал «ястребиный» взор, исполненный холода и бесстрастия, и обычно добродушное, снисходительное лицо Большого Джона стало деревянным и чужим, каким еще никогда не видела его Лида.

"Господи, рублевую свечу Владычице и по сорока поклонов каждый вечер!", — мысленно произнесла девочка и порывисто взяла верхний билетик.

Голова закружилась, красные круги заходили перед глазами. Ничего не видя, она перевернула лицевой стороной роковую бумажку и едва удержалась от торжествующего крика, готового вырваться из груди.

"Десятый билет! Десятый!"

— Пожалуйте к доске, — как сквозь сон услышала она голос Зинзерина, и этот голос показался ей теперь таким милым, чудным, значительным.

"Десятый билет!.. Спасена!.. Спасена!.. Десятый!" — пело на тысячу голосов в душе Лиды, и уверенными взмахами мелка она быстро набросала значащуюся на билете задачу-теорему. Она стояла теперь торжествующая, радостно взволнованная.

Рядом Додошка врала что-то на своей доске, стирала и опять врала, готовая разреветься от досады.

Недолго думая, Лида пришла ей на помощь. Билет Додошки был легкий, из первого десятка, и Воронская знала его.

— У тебя ошибка, — шепнула она, не разжимая рта, в сторону подруги, — линия DC не может быть делима на EG… Понимаешь?… Вот что надо делать… — и мелкими, чуть заметными цифрами Лида показала Додошке на своей доске, что надо было делать. Та исправила ошибку.

— Госпожа Воронская, — почти тотчас же вслед за этим сказал ничего не заметивший Зинзерин, — извольте отвечать.

Лида толково объяснила решенную ею на доске геометрическую задачу. С тем же ликующим видом и с пылающими щеками она блестяще отвечала на все, относившиеся к задаче, вопросы Зинзерина.

— Прекрасно! Прекрасно, госпожа Воронская! — одобрительно закивал, смущенно улыбаясь, Аполлон Бельведерский. — Такая, можно сказать, была слабая ученица в году по математике и такой блестящий ответ на экзамене! Очень хорошо-с!

— Прекрасный ответ! — согласились с ним все присутствующие и ласково глядели на сияющую девочку.

Один только молодой ассистент сидел по-прежнему, с застывшим, точно окаменелым, лицом и холодно, сурово глядел на Воронскую своими ястребиными глазами, ставшими теперь такими же холодными, чужими и суровыми, как и при его входе в зал.

"Что с ним?… На что он сердится? Как он строго и сердито глядит на меня! Что случилось? Или это шутка со стороны Большого Джона?"

Полная неясного, гнетущего волнения, Лида вернулась на место.

— Душка Вороненок, тебе двенадцать поставили, сама видела! — зашептала ей Рант и незаметно пожала руку своей соседке.

— Поздравляю, Лидуша! Прекрасно ответила! Здорово отрапортовала. Небось, Большой Джон не нарадуется на свою любимицу… И какой сюрприз всем нам, а?! Большой Джон в качестве экзаменатора! — шептала другая соседка, Сима.

Но Лида не слышала поздравлений. Она точно упала с неба на землю.

Суровый, почти враждебный взор Джона преследовал ее и здесь.

"Что с ним? Что случилось? Он должен был бы радоваться, хвалить, одобрить, а он… ни одного вопроса не задал, как другим. И этот взгляд!.. Да что же наконец все это значит?…"