Шатров ждал, когда вернется Клавдия Сергеевна, хотелось рассмотреть ее внимательно. Замполит встал, отнес альбом в шкаф, вернулся с шахматами и принялся расставлять фигуры.

Машинально сделали несколько ходов. Подполковник тихо сказал:

- Да, много трудного у нас в прошлом. И в настоящем, - добавил Алексей, глядя на доску и соображая, где удобнее напасть на противника.

- Да, да, - эхом отозвался Ячменев, двинул пешку и вдруг спохватился: - Что ты имеешь в виду?

Шатрову очень хотелось знать, что действительно думает о современной военной жизни замполит. Ему почему-то казалось, что на работе Ячменев говорит, исходя из официальных установок, по долгу службы, но есть у него и свое личное мнение.

Я хочу сказать, что офицерская жизнь была и в настоящее время осталась тяжелой и безрадостной, - довольно твердо сказал Шатров, умышленно вызывая на спор подполковника.

- Ах, вот как... Ну что ж, не хотел я заводить этот разговор, но если вы сами начали, давайте условимся говорить начистоту, без дипломатии. Теперь, поскольку разговор переходил на деловой, официальный тон, Ячменев уже сознательно перешел в обращении на "вы".

- Я готов.

- Глубоко убежден я, товарищ Шатров, что по натуре вы хороший, порядочный человек, но где-то свернули не туда, заблудились и плутаете теперь по бездорожью.

"Это ты после беседы с Надей стал так думать, - отметил Алексей, - она тебе мои школьные годы наверняка в самом розовом цвете разрисовала".

А замполит продолжал:

- Вам иногда хочется выйти на свет, к людям, но стыдно показаться в том виде, к которому вас привело это бездорожье. Что же предпринять, чтобы изменить эту жизнь?

- Уволиться и заняться делом.

- Хорошо. Осуществляем ваше предложение: вы увольняетесь, я уволился, полковник Кандыбин уволился - все уволились. Что будет дальше?

- Будем работать, кому где нравится.

- Правильно, будем работать.

Ячменев говорил спокойно, но, кажется, спокойствие это давалось не легко.

- Только не там, где захочется, а где надо. Иначе придут иноземцы, засадят тебя за колючую проволоку, и будешь работать. А если откажешься или ослабеешь, они засунут тебя в печь, и останется от тебя и твоей пацифистской болтовни один вонючий дымок!

- Я же не говорил, что всем нужно увольняться, - неуверенно возразил Шатров.

- Не говорил... Сложно все это, друг мой...

Подполковник посмотрел на шахматную доску, передвинул ладью. Спросил:

- Письма получаешь?

- От матери, - коротко сказал Алексей, делая вид, что поглощен шахматами, а сердце у него так и запрыгало от волнения.

- А от Нади?

- Нет...

- И напрасно.

- Так это же не от меня зависит.

Ячменев в упор посмотрел на Шатрова:

- А от кого же это зависит?

- Алексей пожал плечами:

- Не знаю.

- Только от тебя! - уверенно заявил Ячменев.

- О чем вы с ней говорили? - не выдержав, спросил Алексей и опустил голову, почувствовав, что краснеет.

Ячменев или не заметил смущения лейтенанта, или сделал вид, что не замечает. Он рассмеялся и весело сказал:

- Здорово мне от нее влетело!

- Что? - поразился Шатров.

Он даже подумал, не путает ли Ячменев Надю с кем-нибудь другим.

- Вам влетело от Нади?

- Да, и еще как! Так отчитала, что до сих пор ее голос слышу. Мой школьный товарищ Алексей Шатров, говорит, был скромный и стеснительный парень, а здесь, у вас, за несколько месяцев он превратился в пьяницу и распущенного циника. Я никогда бы не поверила, что в армии человек может испортиться. И сейчас не верю. Наверное, только в вашей части такие беспорядки!..

Алексей смотрел внимательно на Ячменева, старался понять - не шутит ли?

- Неужели Надя могла так говорить...

Ячменев опять засмеялся:

- Я, конечно, не ручаюсь, что передаю дословно. Сам понимаешь, официальные формулировки - моя беда, ничего не могу поделать, профессиональная привычка. Но смысл разговора абсолютно точный - можешь не сомневаться.

Алексею хотелось услышать о Наде побольше, но замполит так же неожиданно, как начал этот разговор, закончил его дружеским советом:

- Скажу тебе как мужчина мужчине: не упускай Надю. Эта - та единственная, которую некоторые ищут всю жизнь. Тебе повезло: ты встретил свое счастье еще в юности. Не упускай его!

...Много раз Алексей ходил по Рабату ночью, но только сегодня заметил, какие здесь необыкновенно крупные звезды. Вот бы их Наде показать. И Алексея опять охватил жгучий стыд, который уже не раз обжигал его, когда он вспоминал приезд Нади. Она была здесь. На небе горели вот эти же яркие звезды. А он плелся за ней пьяный и пошлый. Гнусно лез к ней. Нет и не будет ему прощения! Алексей презирал себя. Он с отвращением вспомнил "мушкетеров". Тоже мне друзья - все испачкали: и жизнь, и любовь, и службу.

6

В понедельник на разводе Кандыбин вызвал офицеров на середину строя. Четко печатая шаг по политому асфальту, офицеры подошли. Полковник отдал необходимые распоряжения по организации учебы и работ в предстоящей неделе. Затем Кандыбин обратился к Зайнуллину:

- Товарищ Зайнуллин!

- Я!

Кандыбин громко, чтобы слышали все, сказал:

- Молодые офицеры единодушно признали вас лучшим офицером в полку. Лейтенанты приглашают вас на чай и просят рассказать, как вы начинали службу, как добиваетесь высоких показателей в работе.

Капитан Зайнуллин покраснел и опустил голову. Он всегда смущался, когда его хвалили. "Молодые офицеры признали вас лучшим офицером в полку". Шутка ли! Позади офицеров стоял строй полка, там, конечно, слышали слова Кандыбина. Зайнуллин, охваченный волнением, долго молчал, не зная, что ответить командиру, наконец коротко сказал:

- Есть!

Кандыбин улыбнулся. Но причиной этому была не растерянность Зайнуллина. Полковник был доволен своей хитростью, тем, что она удалась. В другое время и в другом месте Зайнуллина трудно было бы уговорить выступить перед молодыми офицерами с рассказом о своей работе.

Когда полк по окончании развода проходил маршем под оркестр, все ревниво следили за ротой Зайнуллина. Да, тут было на что посмотреть! Рота двигалась мощным монолитным квадратом. Ритм шага сливался с ритмом музыки. Раз! Раз! Раз! Никаких посторонних звуков. Единый четкий удар. Раз! Раз! Раз! Головы у всех обращены в сторону трибуны. Вот мы какие! Вот! Вот! Зайнуллинцы! А впереди роты шел маленький капитан с опаленным до черноты лицом. Он тоже рубил строевым, слегка приседая от усердия. Это шел сам Зайнуллин - краса и гордость полка! Лучший офицер в полку! Лучший! Лучший! Лучший!

Шатрова, как и любого в роте, охватило чувство гордости. Ведь он тоже зайнуллинец! Алексей рубил строевым вместе со всеми. Он был захвачен общим порывом и ритмом.

Подразделения одно за другим выходили на прямую асфальтовую дорожку плаца перед трибуной, где стояло командование полка. Все пытались дать шаг не хуже зайнуллинцев. Роты шли хорошо, двигались ровно, однако не было у них того порыва, не хватало лихости, не было зайнуллинской устремленности.

Когда спало торжественное напряжение, когда умолк оркестр и подразделения в разных направлениях разошлись на занятия, у Шатрова тоскливо сжалось сердце, и он, проклиная себя, подумал: "Почти год прослужил у Зайнуллина и ничему не научился".

Вечерами в общежитии разговор часто возвращался к беседе, состоявшейся на первом заседании. Офицеры сходились в чьей-либо комнате сыграть "блиц" в шахматы. Или лежали в трусах и перекликались через открытые настежь, для прохлады, двери.

- Требовательность прежде всего - это правильно. Но требовательность не всегда приятна, - мягко говорил Анастасьев.

- Врачи тоже делают больно. И горькими лекарствами поят, - басил в ответ Ваганов из своей комнаты.

- А если врач ошибся и дает какую-нибудь дрянь, совсем тебе не нужную? - спрашивал Савицкий.

- Вот и получается, все зависит от знаний, - крикнул Антадзе. - Будешь знать свое дело, не ошибешься!