Колычев, поднимая лыжами снежную пыль, сделал крутой разворот, с шиком подкатил к прибывшим.

— Салют, начальство! — Он взмахнул кубанкой. — Дома-то не сидится? С большого прыгнуть захотелось? — на губах вспыхнула и тотчас угасла презрительная усмешка, а в черных глазах замерцали злые огоньки. — Милости просим, храбрецы!

Наглый тон, которым были произнесены эти слова, возмутил Костю. Хотелось ответить резко, так резко, чтобы Ленька понял все свое ничтожество, понял, что давным-давно его никто не боится. Но Ленька обращался к Никите. Костя украдкой метнул взгляд на друга: тот был спокоен. Никита сразу разгадал хитрый маневр противника: Ленька надеялся получить отказ. Тогда бы ребята убедились в трусости пионерского вожака, и он, Ленька, мог бы всем рассказать о слабодушии соперника.

— Кататься и приехали, — проговорил Никита. — С большого прыгнуть попробую.

— С большого?

— Прыгаешь же ты, и я, значит, смогу.

— Расшибешься с непривычки! Тренировка нужна, а ты…

— Привыкать буду.

Лыжники стали подниматься на вершину. Никита печатал на снегу аккуратные «елочки», Ленька шел «лесенкой». Костя, чтобы поскорее завершить подъем, спешился, взял под мышку лыжи и бодро затопал в гору. Толя Карелин, тот, что выкупал его в сугробе, фыркнул в кулак и, прищурив плутовские, с искрой, глаза, громко возвестил:

— К нам губошлеп пожаловал! Эй, младенчик, почему веревку из дома не прихватил? На буксире в гору легче!

И, повернувшись к приятелям, обступившим его тесным полукольцом, дополнил:

— Куда малявки лезут? Подует ветер, снесет младенца с кручи, кости перемелет, как на мельничных жерновах. Родители совсем не смотрят за ними.

— Как-нибудь на ногах удержусь, — ответил Костя, бросил на снег лыжи и стал распутывать ремни креплений. — Не бойся, не сдует.

— То-то и видно, что устоишь. Показал, как на ногах держишься. Высох уже? За воротником, небось, сыро?

— И просох! А вывалять в снегу любого можно. Подобрался-то сзади. Со спины зашел, как трус.

— Может, силой померяться хочешь? — Толя гневно сверкнул глазами и расправил плечи. — Давай!

— Давай, не запугаешь…

— Взвесь-ка и знай, кого трусом обзываешь! — Ленька поднес к самому Костиному носу кулак.

— Чуть побольше моего, — ответил Костя, проделывая то же.

Препирательства продолжались. Противники, как два петуха, наскакивали друг на друга. И вспыхнула бы настоящая драка, но подоспел Никита. Не обращая внимания на колычевцев, он протянул Косте палки.

— Подержи! Останешься здесь. Я с большого трамплина прыгну.

— Костя рвется за тобой следом, — съязвил Толя. — Не печалься, подержим его, чтобы рекорды не перекрыл. Будь спокоен!

Никита подъехал к лыжне, круто срывающейся вниз, и окинул взглядом окрестности.

На западе тянулись снежные поля. На востоке, начиная от озера, раскинулся безбрежный зеленый таежный океан. Слева, за оврагом, тонули в сугробах домики родной деревни. Из труб к прозрачному, раздольному небу вздымались зыбкие нити дыма. По дальней полевой дороге, извиваясь змейкой, двигалась тоненькая цепочка обоза. Лошади были величиной с муравьев, а люди и того меньше. Высоко!

Якишев неторопливо снял рукавицы, на все пуговицы застегнул телогрейку, натянул поглубже цигейковую шапку и, пригнувшись, ринулся с горы.

Упругий обжигающий ветер напористо бил в лицо, посвистывал в ушах. Неумолимо приближалась, росла прогнувшаяся спина гигантского трамплина. Недаром назвали трамплин «школой мужества». Это было и на самом деле так. Никиту подмывало свернуть с лыжни, избежать опасности. Собрав все свои силы, он гнал прочь малодушие. «Только б не упасть, только б удержаться!» Каждый мускул напрягся до предела. Раз! Могучая сила инерции взметнула тело вверх. «Главное — удачно приземлиться!» И удача пришла. Лыжи коснулись утрамбованной площадки, Никита описал на снегу широкий полукруг и затормозил. Все тревоги остались позади. Он не ударил в грязь лицом, показал, что не только Ленька, а и другие при желании могут прыгнуть с большого трамплина… «Далеко ли прыгнет Колычев?..»

Но что это? Не стройная, гибкая фигура Леньки, которую можно было распознать среди тысяч других, неслась к грозному трамплину, а круглая, низенькая. Красный шарфик развевался на шее лыжника, словно вымпел на мачте корабля. «Неужели Костик? — подумал Никита. — Конечно, он!»

Сорвав с головы шапку, Никита отчаянно замахал ею:

— Сворачивай! Сворачивай! Левее бери! Левее…

Костя не взлетел, а ракетой врезался в небо. Никита зажмурился: наверняка произойдет ужасная катастрофа.

— Никитка! — взволнованный, захлебывающийся от восторга голос звучал рядом. — Я думал, что упаду! Вот кидает! Метров, поди, на десять! Давай еще по разику, а?

— Зачем прыгал? — с застенчивой лаской, с нескрываемой гордостью за друга спросил Никита. — Чудак, зашибиться мог. На ровном-то месте плохо на лыжах ходишь, а тут…

— Ленька с Толяном смеяться начали, — затараторил Костя, — губошлепом дразнят. «Трус, говорят, заячья порода!» Вот и прыгнул: пусть знают! Сперва страшно было, а после… Гляди, гляди!

Ленька был уже на середине горы. Похваляясь ловкостью, он приседал, раскачивался из стороны в сторону. Неподалеку от финиша захотелось ему удивить зрителей, показать свой коронный номер — горизонтальный наклон вперед. Здесь-то и получился просчет. Неловко взмахнув руками, Ленька откинулся назад так сильно, что потерял равновесие и упал на спину. Облако снежной пыли, вихрясь, взметнулось на трамплин и обрушилось вниз. Из облака выкатилась барашковая шапка-кубанка и, мелькая малиновым верхом, заколесила к озеру. Снежная пыль осела. Никита и Костя бросились к неподвижно чернеющей на снегу фигуре.

— Ленька! Сильно разбился?

Лыжник, упираясь руками в снег, приподнялся, сел, сплюнул розовую слюну — во время аварии он рассек губу — и зло проговорил:

— Довольны? Везет дуракам!

— Помочь хотим…

— Не требуется. — Он встал и, припадая на правую ногу, побрел за шапкой. — Чем-пе-ёны! — презрительно бросил через плечо.

Подоспели колычевцы. Гоша Свиридов, болезненного вида мальчуган, в длинном коричневом пальто, перехваченном в поясе вязаным кушаком, спросил у Кости:

— Прыгать боязно?

— Чуток.

— А я не могу, — чистосердечно признался Гоша, — доберусь до трамплина, настроюсь прыгать, а ноги сами с лыжни воротят.

— Ты, Гоша, губу прикуси, когда страх найдет. Прикуси, чтобы аж больно стало: не своротишь — прыгнешь. Только когда приземляться будешь, губу выпусти.

— Если бы у него такая, как у тебя, губа была, — заметил Толя Карелин, — можно было бы не только прикусить, а и пожевать.

Костя, чтобы не затевать спора, пожал плечами и отвернулся.

Прихрамывая, подошел Ленька.

— Принесите лыжи! — ни на кого не глядя, распорядился он.

Толя отправился выполнять приказание. Ленька сел на выставлявшийся из-под снега валун, спустил шерстяной носок, завернул штанину и, вытащив из кармана носовой платок, стал перевязывать разбитое колено, посматривая в сторону Якишева и прислушиваясь к разговору.

— Ведь не кататься ты приехал, — наконец проговорил он, обращаясь к Никите. — На сбор звать пришел.

— И на сбор звать.

— Не пойдем, не зови!

— Не ты, так другие пойдут, — спокойно возразил Никита.

— Ихнее дело, — Ленька закончил перевязку, для проверки несколько раз согнул и выпрямил ногу, встал и, прихватив услужливо протянутые лыжи, по тропке направился на вершину Лысой.

— На сбор кто пойдет? — спросил напрямик Никита.

— Покатаемся, — откликнулся Толя.

— За всех не говори, — вмешался Костя.

— Не шлепай губами, — угрожающе проговорил Толя. — Это, губошлеп, не стенгазета. Ты намалевал меня на бумаге: от этого ни жарко, ни холодно. А я тебя вот этой кисточкой размалюю, — перед Костей появился кулак, — до лета с шишками ходить будешь.

— Ты мне сегодня кулак уже показывал!

— Повторенье — мать ученья…