— Ты знал Чолкера. Расскажи о нем. Что могло заставить этого парня съехать с катушек?

Гидеон невольно ощутил раздражение в ответ на намек, будто они с Чолкером были приятелями.

— Я не знаю, что могло заставить его съехать с катушек.

— Да, но… над чем вы работали в Лос-Аламосе?

Гидеон откинулся на спинку сидения и постарался расслабиться. Автомобиль почти встроился в поток более медленно идущих машин и грузовиков, но Фордис в последний момент свернул на скоростное шоссе и снова ускорился под аккомпанемент резкого порыва ветра.

— Ладно, — вздохнул Гидеон. — Как я уже говорил, мы оба были задействованы в Программе Управления Ядерным Арсеналом.

— И что она собой представляет?

— Это засекреченная программа. Ядерное оружие имеет свойство устаревать, как и все остальное. Проблема состоит в том, что утилизировать его из-за моратория невозможно. Поэтому наша задача состояла в том, чтобы поддерживать ядерные боеголовки в рабочем состоянии.

— Прелесть. И Чолкер делал то же самое?

— Он использовал суперкомпьютер, чтобы смоделировать ядерные взрывы, определить, как радиоактивный распад различных компонентов ядерного оружия повлияет на урожай.

— Эта работа тоже засекречена?

— Еще как.

Фордис потер подбородок.

— А где он вырос?

— В Калифорнии, насколько я знаю. Вообще, он мало распространялся о своем прошлом.

— А что ты можешь сказать о нем самом — в смысле, как о человеке? Работа, брак?

— В Лос-Аламосе он начал работать около шести лет назад. У него была докторская степень, которую он получил в Чикаго. Недавно женился, молодая жена приехала с ним. Она, в общем-то, и стала его главной проблемой. Она была своего рода экс-хиппи, нью-эйдж с Юга и ненавидела Лос-Аламос.

— А конкретнее?

— Она не скрывала, что всячески выступает против ядерного оружия, то есть, не одобряет работу своего мужа. А еще она пила. Помню, однажды на вечеринке в офисе она напилась и начала сыпать проклятьями на весь наш комплекс, а нас с коллегами называть убийцами и швыряться в нас всем, что попадется под руку. Пока ее не лишили прав окончательно, она успела несколько раз получить штрафы за езду в нетрезвом виде. Я слышал, что Чолкер делал все возможное, чтобы сохранить брак, но она, в конце концов, ушла и уехала в Таос с каким-то другим парнем. Присоединилась к коммуне нью-эйдж.

— Какого рода коммуне?

— Радикальной, антиправительственной, насколько я слышал. Они жили обособленно, вне общей сети. Выращивали горох и томаты. Скажем так, они были как бы левыми, но довольно странноватыми ребятами. Ну, знаешь, как те, что носят при себе оружие и читают Айн Рэнд.

— А такие бывают?

— Здесь, на западе — да. Ходили слухи, что жена Чолкера даже воровала его кредитные карты и опустошала счета, чтобы поддерживать коммуну. Около двух или трех лет назад Чолкер потерял свой дом и был объявлен банкротом. Вот после этого — при его уровне допуска к секретности и при его работе — это стало реальной проблемой. При таком раскладе следует держать свои финансы в порядке. После руководство вынесло несколько предупреждений, но, в конце концов, ему понизили уровень допуска. А потом перевели на другую должность с меньшей ответственностью.

— И как он это воспринял?

— Плохо. Можно сказать, это сломило его. Он и без того не отличался излишней уверенностью в себе и у него почти напрочь отсутствовало чувство собственного достоинства — казалось, всю жизнь он шел по линии наименьшего сопротивления и толком не понимал, чего хочет. В какой-то момент он начал цепляться за меня, как за спасательный круг. Хотел быть моим другом. Я пытался держать его на расстоянии вытянутой руки, но это было сложно. Мы пару раз обедали вместе, а иногда он присоединялся ко мне после работы, и мы с остальными коллегами шли пропустить по стаканчику.

Фордис тем временем разогнался до ста двадцати миль в час. Автомобиль рвался вперед, как ракета, звук двигателя и ревущего ветра практически заглушали музыку.

— Увлечения? Интересы?

— Он много говорил о желании стать писателем. Но… больше ничего не припомню.

— Он что-нибудь написал?

— Ничего такого, о чем я бы знал.

— А что насчет его религиозных взглядов? Я имею в виду, до его обращения в ислам.

— Никогда не спрашивал его об этом.

— Как он сменил конфессию?

— Он упоминал об этом однажды. Как-то он арендовал моторную лодку и вышел на озеро Абикиу, к северу от Лос-Аламоса. В то время у меня сложилось впечатление, что он выглядит совершенно подавленным и даже помышляет о самоубийстве. Во всяком случае — намеренно или нет — он выпал за борт и быстро обнаружил, что тяжелая одежда тянет его вниз. Он уходил под воду несколько раз. А потом, когда он уже собирался сдаться, он сказал, что почувствовал, как чьи-то сильные руки вытягивают его на поверхность. И тогда он услышал голос в голове: Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного… что-то в этом роде.

— Насколько я знаю, это первая сура Корана.

— Он смог забраться обратно в лодку, которая, по его словам, внезапно подплыла к нему, словно ведомая невидимым ветром. Он считал, это было чудо. Когда он приехал домой, то сразу пошел в мечеть Аль-Дахаб, что в нескольких милях от озера Абикиу. Была пятница, и там велись службы. Он остановился у входа, замер, а затем вошел в мечеть, где мусульмане очень тепло к нему отнеслись. Тогда-то, насколько я знаю, он и испытал какое-то очень мощное внутреннее преобразование.

— Та еще история…

Гидеон кивнул.

— Он раздал все свои вещи и начал жить очень аскетичной жизнью. Молился по пять раз на дню, но делал это тихо, никогда не выставлял это напоказ.

— А что именно он, ты говоришь, раздал?

— Модную одежду, книги, спиртное, стерео-оборудование, компакт-диски, DVD…

— А какие-нибудь еще изменения с ним произошли?

— Создавалось впечатление, что то преобразование в мечети наполнило его миром и добром. Он стал гораздо более уравновешенным человеком. Лучше работал, стал более сосредоточен, больше не выглядел подавленным. Для меня это было облегчение, потому что он перестал ко мне цепляться. Казалось, он действительно нашел в своей жизни какой-то смысл.

— Он когда-нибудь пытался обратить тебя в свою веру?

— Никогда.

— А после того, как он стал мусульманином, у него были какие-нибудь проблемы с безопасностью?

— Нет. Смена религии не имеет никакого отношения к службе безопасности. Он продолжал работать, как и раньше. К тому же, в любом случае, он уже потерял свой высокий уровень допуска.

— Проявлял какие-нибудь признаки радикализма?

— Насколько я могу припомнить, он был довольно аполитичен. Никаких разговоров о притеснениях, никаких заявлений против войн в Афганистане или Ираке… он вообще избегал подобных разговоров.

— В этом нет ничего удивительного. Он старался не привлекать внимания к своим взглядам.

Гидеон пожал плечами.

— Тебе виднее.

— А что насчет исчезновения?

— Это случилось очень внезапно. Он просто пропал. Никто понятия не имел, куда он делся.

— С ним перед этим произошли какие-нибудь перемены?

— Ничего такого не заметил.

— Что ж, по психологическому портрету он вполне подходит, — пробормотал Фордис. — Можно сказать, почти хрестоматийный образ.

Они приблизились к подъему Ла-Байяда, и перед ними у подножия гор Сангре-де-Кристо раскинулся Санта-Фе.

— И это все? — усмехнулся Фордис, прищурившись. — Я думал, он будет больше.

— Он достаточно большой, — возразил Гидеон. — Итак? Каков наш следующий шаг?

— Тройной эспрессо. С пылу с жару.

Гидеон вздрогнул. Он был заядлым любителем кофе, но Фордис явно мог дать ему несколько очков вперед.

— Если продолжишь пить эту крепкую жижу, тебе скоро понадобится катетер и мешочек для сбора мочи.

— Не беспокойся, помочиться я всегда смогу и самостоятельно, — усмехнулся Фордис в ответ.