На обратном пути Кирпичев похвалил Шагина за то, что утер нос, пригласил его к себе, а то они любят показывать себя хозяевами жизни, приехали к нам, таким бедным, что нас готовы кормить.

- Да он без умысла, - сказал Шагин. - Я вот постеснялся, а он пригласил. Свободные они люди.

- Потому что богатей, - упорствовал Кирпичев.

Жил Шагин в семье дочери. Так считалось. На самом же деле, когда жена ушла, дочь с мужем и внучкой переехали в его квартиру, свою же стали сдавать.

Из родни Шагин больше всех любил внучку.

Она приготовила обед, накрыла на стол, сама же умчалась.

Гости приехали точно в три. Господин Эберт принес букет гвоздик, Кирпичев торжественно поставил на стол бутылку коньяка. Пошли в комнату Шагина.

Господин Эберт вежливо похвалил скромное убранство - узкую кушетку, письменный стол, шкаф, полосатый домотканый половик во всю длину комнаты, с интересом рассматривал книги, все больше о Второй мировой войне. Самое лучшее в комнате был вид из окна на канал, где в зеленоватой воде повторялось весеннее небо, гранитная набережная со старыми липами. Внимание Эберта привлекла застекленная фотография на стене с дарственной надписью Конева. На ней в два ряда красовались маршалы страны, посредине сидел Сталин. Шагин называл каждого. Никого в живых уже не было. Фамилии их Эберту были известны.

- Да-а, - протянул Эберт, и Шагин вдруг увидел, как все они стояли чугунно, безулыбчиво, затянутые поясами, увешанные звездами. Ничто не смягчало лица победителей. Это были памятники.

Рядом с фотографией висела карта Европы. На ней господин Эберт показал место своего городка, недалеко от Гамбурга.

За столом Эберт рассказывал про лагерное свое житье в Моршанске и Подольске, про русскую семью, которая его жалела. По-прежнему Шагина занимало - зачем они поехали в Старую Руссу? Да просто хотели посмотреть места боев, посетить могилы товарищей. Написали городским властям, те вскоре прислали приглашение, собрались, кто хотел, и поехали. У Эберта получалось все как нельзя просто. До России он воевал в Польше, туда тоже ездил с однополчанами. Их там неплохо принимали, но в Старой Руссе куда сердечнее.

- Русский народ зла не хранит. Забывает, - пояснил Кирпичев. Возьмите, к примеру, сталинское время. Теперь его по-доброму вспоминают, простили. Хорошо ли это - вот в чем вопрос.

Шагин хотел послушать про родной город. Оказалось, курорт работает, город отстроился, собор восстановили. Он расспрашивал Эберта, будто встретил земляка, вздыхал. Эберт спросил, почему бы Шагину не поехать туда. Шагин усмехнулся:

- Меня никто туда не приглашал. - Добавил, спохватясь: - Если б я там воевал, то конечно...

Посреди обеда появился зять, дочь послала его за фруктами. Зять представился Эберту как "афган". Шагин пояснил, что он воевал в Афганистане, сейчас работает в страховом обществе. Зять добавил, что хоть и молод, но тоже ветеран, имеет все права участника войны, тем более, что получил боевые ордена. Водки налил себе полный фужер, выпил зараз, Кирпичев только головой покачал.

- Что же вы, папаша, шампанским не угощаете, - зять достал из холодильника бутылку, ловко скрутил проволоку, расшатал пробку. - У нас принято: чем богаты, тем и рады.

- Я знаю, - сказал Эберт. - Что в печи, то на стол мечи.

От его старательного произношения все рассмеялись.

Он рассказывал, как их повезли на Ильмень, варили там уху из больших золотистых рыб, названия он забыл; как песни пели, подарили книги про новгородские памятники.

Рассказывал, обращаясь прежде всего к Шагину, как бы нахваливая шагинских земляков и в то же время гордясь выпавшим ему почетом.

- За какие это заслуги, - пьяно сказал зять. - Наверное, подарки им привезли.

Шагин нахмурился, но Эберт опередил его, подтвердил обрадованно, привезли, как же, несколько ящиков медикаментов, лекарства всякие, пошлину платили, улыбка у него была широкая, распахнутая. Он ослабил галстук, снял пиджак, прочел стихотворение Симонова "Жди меня".

- Может, и нас когда-нибудь афганцы в гости позовут, - сказал зять.

- Не надейся, - отозвался Шагин.

- Слыхали? Не верит папаша в прогресс. Свою Великую Отечественную не позволяет сравнивать с нашей. У нас конфликтное противостояние.

- Кончай, - сказал Шагни, - не затрудняй человека. Мы сами как-нибудь разберемся.

- Наша война потому и называется Великой, - заговорил Кирпичев, - а ваша не украшение истории, ее скорее надо забыть.

Они схватились с зятем, который доказывал, что "афганы" - истинные солдаты, поскольку воевали исключительно во имя воинского долга, исполняя приказ, без всяких идейных компенсаций.

В рыжем ежике его круглой головы не было ни одного седого волоса, но Шагин знал, что сердце у него никудышное, что время от времени настигает его депрессия, целыми днями лежит лицом к стене, молчит.

- Вы дожили, - кричал зять Кирпичеву, - чокаетесь с немцами, а нам с душманами не придется! Мы не доживем.

Шагин отвлек Эберта, показал ему довоенные открытки Старой Руссы, у него была целая коллекция, были там и дореволюционные - с городской ярмаркой, муравьевским источником. Эберт восхищался, умилялся, маленькие щечки его порозовели так, что Шагин был доволен.

На прощание Эберт дал ему свою визитку, пригласил, если будет в Гамбурге, позвонить, заехать.

- Обязательно, - заверил Шагин. Ему понравился немец, хотелось еще поговорить с ним, жаль, что опять помешали.

Ночью он долго не мог заснуть, мучила изжога, размышлял обиженно, как у них просто, захотел - поехал в Польшу, захотел - в Старую Руссу, и не сомневается, что все другие также могут ехать, когда вздумается. Надо было его спросить, не упрекнул ли их кто в Руссе за прошлое, не может того быть, чтобы обошлось без задорины. Он и не заметил, как оказался на бронетранспортере, куда-то они ехали, рядом с ним Аркадьев и маршал Конев, голая голова маршала блестела на солнце, машина подпрыгивала на разбитой дороге, за Шагина цеплялся немецкий офицер, он тоже сидел рядом, в длинной сизой шинели, похожий на того пленного офицера, которого Шагину привели разведчики в Восточной Пруссии, и в то же время Шагин знал, что офицер этот был Эберт, откуда-то появился старичок косматый, давно не стриженный, его жесты и голос были чем-то неприятны, почему-то Аркадьев обнимал его и маршал похлопал по плечу. Их машина обгоняла пехоту в пятнистых комбинезонах с автоматами Калашникова и гранатометами. Старичку объясняли, где тут чеченцы, где русские, все шли в одном направлении, старичок горячился, не мог понять, как они воюют друг с другом, если форма у них одинаковая. Над ним смеялись, и тут Шагин сообразил, что этот косматый пегий старикашка, похожий на эрделя, - он сам. Никогда не видел себя он во сне, ему стало тоскливо оттого, что он такой старый, а они все молодые, крепкие. Сердце его больно сжалось, и он проснулся, проснулся во сне, продолжая всех видеть, но знал, что они умерли, и жив только немец и этот старичок.