С каждой новой секундой Анни убеждалась, что перед ней все-таки Джек. Узнать человека можно не только по лицу — плечи, руки, жесты наконец — все принадлежало ее некогда красивому любовнику.

— Джек? — неуверенно переспросила она и услышала в ответ издевательский хохот. Тотчас же она уяснила еще одну немаловажную подробность — так смеяться мог только живой человек. Может быть, сумасшедший, но живой. — Слава Богу! — с облегчением выдохнула она. — Ты жив!

Ее реакция вызвала у Джека новый приступ смеха.

„Так меня уже похоронили? Прекрасно! Пусть мое возвращение станет для всех сюрпризом“.

— А я думал, ты поджарился, — раздался голос Карла Гриссема. Президент преступного синдиката почти не удивился, завидев „ожившего покойника“ — в его практике случалось и не такое. Не особенно задело его и уродство Непьюра — и без того в городе немало всяких человекоподобных чудищ. — Я так считал…

Гриссем подошел к столу и спокойно уселся в только что освобожденное Джеком кресло.

Улыбка сделала попытку сбежать с лица Непьюра, но это оказалось для нее непосильным делом: одеревеневшие мышцы просто не подчинились. Изменились только глаза — вспыхнувший в них огонь ненависти выглядел поистине адским.

— Ты меня подставил из-за бабы! — давясь от злости прошипел Джек. Из-за бабы!

Босс поморщился. Во всяком случае не Анни была причиной — собственная наглость этого сумасшедшего, так много о себе возомнившего безо всяких на то оснований.

— Ты, наверное, безумен, — равнодушно произнес Карл. Его ли могла тронуть чья-то мелкая истерика? При нем сходили с ума, кончали с собой, ползали по полу, вымаливая пощаду — многое пришлось повидать этому человеку на своем веку. Джек со своим смехом и смехотворными претензиями был не оригинален. Гриссем был уверен, что легко защитится от бешеного клоуна, если тот перейдет рамки дозволенного. А пока пусть побесится. Не надо так беспокоиться.

Неожиданно Джек изогнулся и с яростью посмотрел боссу в глаза.

— Скоро твоя жизнь не будет стоить и одного плевка, — прохрипел он. Гриссем потянулся к пистолету — но было поздно: Джек уже успел направить на него дуло своего и продолжил свою речь. — Ты не жив. Ты мертв. Я тоже мертв… Это освобождает, — он явно заговаривался — сумасшествие прогрессировало. — Надо бы придумать какую-нибудь смертетерапию…

Еще и раньше во время убийства на Джека „находило“, это в глазах Гриссема служило подтверждением его ненадежности. Теперь симптомы обострились: ни один психиатр на признал бы сейчас этого клоуна с жаждой крови во взгляде нормальным. И все же Гриссем был почти спокоен. Джек мог бы убить его, выстрелив сразу, но он начал диалог, а значит, совершил одну из роковых ошибок. Карл был мастером своего дела и знал, что есть оружие пострашнее пистолета: вовремя сказанное слово. Если Джека удастся втянуть в беседу — а босс умел это делать — ему конец.

— Слушай, — начал он, — может, мы сумеем договориться, Джек?..

Это вызвало новую вспышку ярости.

— Джек? — взвился тот. — Джек мертв, мой друг… Меня зовут Джокер, нотки в его голосе становились все более вдохновенными и возвышенными. Джокер играл — на невидимой сцене перед невидимой публикой, и его сумасшедший танец зачаровывал, как танец змеи. — И, как видишь, я гораздо более счастлив!

По-видимому, он включил магнитофон: комнату заполнила музыка. С диким хохотом Джокер закружился в невиданном сумасшедшем вальсе, паля во все стороны из пистолета. Разлетались под пулями зеркала и лампы — Джокер танцевал.

Карл Гриссем пятился, может быть, впервые столкнувшись с явлением, ему непонятным.

Может ли понять настоящий нормальный человек настоящего сумасшедшего? Вряд ли…

А Джокер корчил рожи — насколько позволяли ему омертвевшие мышцы. Ему было весело, по-настоящему весело…

— Эй, — окликнул он уже бывшего босса перед тем, как подарить ему пулю… — Ну и денек!

И снова все залили музыка и хохот.

Карл Гриссем медленно сполз на пол с пулей в животе.

„А пора вставать“, — подумал Брюс, осторожно выскальзывая из-под одеяла.

Вики слегка поежилась, чувствуя неожиданный холодок, но не проснулась.

Одним прыжком Брюс взлетел на стоящий здесь же, в спальне, турник и завис вниз головой. Без шума, без скрипа…

Пусть поспит еще Вики — ее ждет беспокойный, как и вся жизнь, день…

А за окном занималось светлое и нежное утро, из тех, что заставляют человека думать о том, что жизнь все же прекрасна…

Окно на одном из верхних этажей небоскреба — замечательная вещь. Стоя возле него, легко представить, что город простирается не просто перед тобой — он покорно лежит у твоих ног и предлагает себя с бесстыдством профессиональной проститутки: „вот он я, возьми…“

Джокер любил это окно. Оно наполняло его гордостью и сознанием собственного достоинства.

И лишь одно не давало ему полностью насладиться даримой окном приятной иллюзией. Газеты… И кто только выдумал их на его голову?

„Александр Нокс“, — прочитал он подпись под разозлившим его репортажем.

Джокеру пришлось потратить немало усилий, чтобы заставить себя рассмеяться и на этот раз.

— „Голос Готэма“ всегда вызывал у меня улыбку, — прошипел он сквозь мелкий пакостный смешок, который уже стих. — Ах ты, урод крылатый! вскричал Джек, с силой ударяя по газете кулаком. — „Терроризирует…“ — и снова он сорвался на шипение. — Погодите, вы еще меня не видели!

Смех исчез совсем, превратившись в неразборчивое жутковатое рычание.

Сверхчеловеческая ревность к публике захлестнула изуродованного гангстера, раздирая изнутри остатки его души. Он не был человеком в этот момент: людям недоступны такие звериные страсти.

Он бил по газете, глядя на нее затуманившимися глазами, и рычал. Он ненавидел сейчас всех и вся: газеты, публику, неспособную разобрать, кто есть кто в этом мире, Бэтмена… Особенно Бэтмена, так нагло и резко изменившего всю его жизнь.

„Я еще доберусь до него!“ — кипятился Джокер.

Сейчас он был совсем не смешон.

А за огромным, больше человеческого роста, окном просыпался город.

Когда Вики поняла, что пришла пора прощаться, внутри у нее что-то сладко сжалось — ей не хотелось уходить отсюда, как просыпаться после приятного доброго сна.

Почему все хорошее заканчивается так быстро? Дорого бы она дала за то, чтобы продлить эту встречу.

Странное дело — только вчера Вейн был ей никем, тревожащим и загадочным чудаком. Теперь же ей казалось, что они знали друг друга всю жизнь — верный признак начинающейся любви.

Вейн сидел на коротком диванчике, который можно было принять за кресло.

То, что девушка осталась у него на ночь, обоим показалось чем-то вполне естественным: скорее можно было бы удивиться, если бы это не произошло.

— У меня есть идея! — объявила Вики, потягиваясь. — Давай пойдем ко мне и посмотрим фотографии.

Брюс кивнул и улыбнулся немного рассеянной улыбкой. Как бы хотелось ему, забыв обо всем, прямо пойти с ней… Домой, дальше, далеко-далеко…

— Хорошо, конечно, — ответил он, заглядывая в блокнот — и вдруг его лицо омрачилось. „Имеешь ли ты право обманывать ее? — спросил он себя. Без правды нашим отношениям цена будет — ноль, но правда ведь невозможна… Во всяком случае, пока“. Со стороны казалось, что он просто вычитал в блокноте неприятную запись. — Подожди минуточку, — нахмурился он. „Так что ответить? Нет, лучше не надо… Бедная Вики!“ — Не могу. Не могу…

Вики вздохнула. Вот, так всегда… Ну почему она не может ни с кем встречаться по-человечески?

Что теперь — притворяться, что не было вчерашнего дня, и все забыть? Она знала уже, что не согласится на это ни за какие сокровища мира. Слишком редко встречались ей на жизненном пути такие люди, как Брюс.

— Ну, хорошо, — с надеждой предложила она, — тогда потом, попозже?

Что-то подсказывало ей, что ответ Брюса будет отрицательным. По опыту она уже знала, как звучат прощания.

„Нет, нет… зачем? Почему?“ — билось в ее душе.