— Да… он…да, он дышит.

Потом начинает говорить Чейз. Он обхватывает себя руками и смотрит на меня.

— Я был т-т-трусом, — его голос звучит подавленно и сокрушенно. — Я должен… сказать тебе. Для меня это не было… к-к-концом.

Он говорит настолько тихо, что мне приходиться прислушиваться, чтобы услышать его слова сквозь шум дождя. Мне придется жить с этими словами и тем, как они сломали меня. Я никогда не восстановлюсь после этого.

Он думает, что умирает?

Что, если так?

Он не должен винить себя в том, в чем он не виноват.

Я поднимаю свой взгляд на него, а он смотрит на меня в ответ. Я вижу, что ему больно, слезы стекают по его щекам. Схватившись за край своей футболки, я пытаюсь стереть слезы с его лица, добившись только стона боли, когда нечаянно сдвигаю его голову.

— Ш-ш-ш-ш, — говорю я, крепче обнимая его. — Они уже едут. Просто держись, пожалуйста, малыш, держись.

Все еще оставаясь на связи с 911, я слышу звуки сирены на заднем плане, и женщина на линии спрашивает меня о Чейзе, говорит, чтобы он оставался там, где сейчас находится.

Каждый раз, когда я слышу звук сирены, у меня в животе все скручивается — я вспоминаю об аварии с моими родителями, а эта ситуация, в которой мы сейчас, ужасающе похожа.

Чейз часто и резко дышит, продолжая смотреть на меня, будто на самом деле борется из последних сил. Я прислушиваюсь к его ритму дыхания, не в силах отмахнуться от мыслей, что он не выживет.

Я удерживаю его голову в колыбели своих рук.

— Чейз… я люблю тебя, — мои слова кажутся жалкими, но они искренние.

Он закрывает глаза и делает долгий, глубокий вдох, прежде чем снова посмотреть на меня. Белок его левого глаза сейчас полностью красный.

— Я л-л-любл-лю… т… т-тебя.

Я замечаю, что звук сирен становится ближе, и хочу встать, чтобы они увидели меня, потому что мы находимся перед его грузовиком. С момента аварии прошли минуты, но это самые мучительно-длинные минуты.

— П-п-пожалуйста, не надо, — шепчет он мне на ухо. — Об-б-бними… меня.

Его голос настолько на удивление спокойный, что я закрываю глаза и остаюсь сидеть, позволяя дождю обрушиваться на нас, погружаться в наши души.

Сидя на коленях, в луже, пропитывающей мои джинсы, я обнимаю, а через секунду он скрючивается от невыносимой боли, стонет, а потом его снова тошнит, в основном, кровью.

— Пожалуйста, скорее! — умоляю я во весь голос, заметив сквозь туман свечение фар.

— Д-д-давай… притворимся… что… прошлого года… — он удерживает свой взгляд на мне, когда ложится обратно на спину, его дыхание становится еще более учащенным, — н-н-никогда не б-б-было.

Боже, он понимает, что умирает.

— Хорошо, — я рыдаю, не зная, что еще на это ответить. Мой взгляд перемещается на опухшие после драки с Дином костяшки пальцев на его руках.

Его дыхание затруднено, глаза закрыты, и теперь остаются закрытыми гораздо дольше, будто он пытается их открыть, но не может.

— Дыши, — говорю я, мой голос дрожит и наполнен беспокойством. — Просто дыши, ради меня. Я знаю, что это тяжело и больно, но мне нужно, чтобы ты держался. Я рядом, с тобой. Я не оставлю тебя.

Не умирай. Пожалуйста, не умирай у меня на глазах. Я этого не вынесу.

Я слышу его затрудненное дыхание и зажимаю свободной рукой свой рот, пытаясь сдержать рвущийся из меня отчаянный плач. Я понимаю, что он умирает, и я ничем не могу помочь ему.

Как это может происходить?

Я наклоняюсь вперед, сжимая рукой живот. Эту боль ничем не остановить.

— Чейз, пожалуйста, держись.

Не обращая внимания на то, что Чейз в кровавой рвоте, я делаю кое-что глупое — наклоняюсь к его губам и целую его. Я делаю это потому, что он должен знать, как сильно я его люблю.

Я чувствую нежную шероховатость его губ, легкую щетина на челюсти и вкус крови — и все мои мысли полностью поглощены им.

Он вздыхает, будто ждал именно этого, и его глаза закрываются.

Он не может умереть.

Он просто не может. Не так, не от того, в чем потенциально моя вина. Я не смогу с этим жить.

На дороге становится светлее, когда скорая помощь, полицейская и пожарная машины останавливаются, преграждая дорогу. Они направляются к нам, когда Чейза снова тошнит, его стоны по живому режут мое сердце.

Наши взгляды встречаются, и какое-то время он изучает меня. Думаю, он старается запомнить, что теряет. У меня появляется именно это ощущение, и оно мне не нравится.

Я хочу снова и снова говорить ему о том, что люблю его, хочу попросить у него прощения и сказать ему еще так много всего другого.

Я чувствую, как он вздрагивает, сделав вдох, как вздымаются его широкие плечи.

— Чейз? — я зову его по имени, потирая его спину, но он не отвечает. Теперь он без сознания.

Он не может умереть.

Пожалуйста, не дайте ему умереть.

Одна часть меня хочет рыдать, прямо сейчас, а друга хочет кричать на него. Не оставляй меня. Не сейчас, не тогда, когда у нас все еще есть шанс быть вместе.

Дождь бьет меня по лицу, капля за каплей.

Кап. Кап. Кап.

Я фокусируюсь на этом. Только на этом, пока у меня еще есть силы.

Этот дождь, струящийся по мне, самое невыносимое и неприятное, что я испытывал когда-либо прежде.

— Ты не в порядке, так?

— Н-н-нет. Голова… б-б-болит.

Он образует вокруг меня волны, блестящие и мерцающие. Каждая мысль или движение посылают по всему телу вспышки острой боли, но я все еще могу видеть Куинн, поэтому фокусируюсь на ней. Если я буду это делать, тогда, может, будет не так больно.

Дождь. Сфокусируйся на нем.

Кап. Кап. Кап.

Головокружение пугает, и я ненавижу блевать, это больно, а я хочу, чтобы боль прекратилась.

Потерять сознание было бы благословением по сравнению с этим, и я начинаю мечтать об этом, умоляя себя отключиться.

— Чейз, пожалуйста, держись.

В течение нескольких минут я ничего не могу видеть, меня окружает тьма, но я слышу голоса, тихие голоса разговаривающих людей. Мои уши будто горят огнем от звука свистящего шума, который я не могу распознать. Боль настолько сильная, что я просто не могу ее вынести.

Я хочу отключиться. Я молю об этом, снова и снова.

Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы это прекратилось.

А потом я чувствую это, еще одно движение, и кто-то дотрагивается до меня. Это она. Она с кем-то говорит и крепче обнимает меня. Я знаю это, потому что ее прикосновения не похожи ни на чьи другие.

Жар опаляет все мое тело, от макушки головы до кончиков пальцев на ногах.

— Я не знаю, как это произошло, — говорит Куинн кому-то. — Он будет в порядке?

— Как его зовут? — спрашивает кто-то. Я не уверен кто это, потому что не могу увидеть. Все размыто.

— Чейз Паркер, — шепчет Куинн, всхлипывая в ладони.

Ее руки покрыты кровью, моей кровью. Она повсюду, и мне страшно за нее. Я борюсь с болью. Не хочу, чтобы она расстраивалась. Не хочу, чтобы она испытывала это прямо сейчас.

— Чейз, меня зовут Мэтт. Я парамедик. Ты чувствуешь свои ноги, приятель?

Нет… Больше нет. Думаю, что чувствовал сразу после аварии, но, кажется, мое перемещение сделало с ними что-то.

— Он сказал, что с его ногами что-то странное.

Пока дождь продолжает бить мне в лицо, капля за каплей, Куинн и парамедик разговаривают друг с другом. Он устанавливает мне, как я понимаю, фиксатор для шеи, и я теряю сознание.

Снова прихожу в сознание и открываю глаза, чтобы увидеть парня, который помогает мне, хотя его силуэт размыт. Я ничего не могу разглядеть.

Я не могу ничего выговорить. Все это причиняет слишком сильную боль, чтобы я смог выговаривать слова полностью.

Я качаю головой, только слегка, но все тело пронзает боль.