Офицер взял под руку растерявшегося пажа Готье и увел его.

Ввиду этого нечего удивляться, что весь следующий день Генрих Наваррский тщетно поджидал пажа. Готье не шел, и Генриху было решительно не с кем обменяться парой слов, так как вся стража состояла из ландскнехтов, говоривших только по-немецки.

Так прошел весь день. К вечеру в дверь комнаты Генриха постучали. Генрих с радостью крикнул: «Войдите», но велико же было его разочарование, когда вошедший опять-таки оказался ландскнехтом.

— Опять немец! — недовольно пробурчал Генрих. — Говоришь ли ты по крайней мере по-французски, каналья, черт возьми?

Ландскнехт молчаливо закрыл дверь и, подойдя к Генриху, поднял забрало. Король вскрикнул и удивленно отступил на шаг назад: перед ним был сам Амори де Ноэ. — Тише, ваше величество! — шепнул он. — Но как ты попал сюда? Ноэ подвел Генриха к окну и сказал:

— Взгляните туда, где стоят два часовых-ландскнехта, государь. — Ну что же? — Это Гектор и Лагир! — О, мои гасконцы! — с восхищением прошептал Генрих.

— А в прихожей расхаживает еще один ландскнехт. Это Пибрак, которому удалось бежать из Венсенской крепости.

— Значит, теперь я могу уйти отсюда? — весело произнес Генрих.

— Да, через окно! — и Ноэ вытащил из-под доспехов связку, которая оказалась веревочной лестницей.

— Но допустим, что я выберусь из Лувра, произнес Генрих Наваррский. — А дальше?

— У Сен-Жерменского собора стоят наготове оседланные лошади. Только надо торопиться, так как через час начнется избиение гугенотов. — Какое избиение?

— О, королева Екатерина — страшная женщина; она воспользовалась припадком безумия короля, чтобы устроить давно задуманное побоище. — Но гугеноты будут защищаться! — Им придется пасть в неравном бою. — Но адмирал… — Дом Колиньи оцеплен войсками! — Тогда Конде… — Герцог Конде в Венсенской крепости!

— Так как же ты хочешь, чтобы я спасался бегством, если мои братья подвергаются такой опасности? — крикнул Генрих.

— Я хочу избавить вас от ненужной и верной смерти, государь.

— Умереть со своими — значит восторжествовать! — сказал Генрих и по привычке схватился за то место, где у него обыкновенно висела шпага. Увы! Шпаги не было.

— Государь, но ведь, это безумие, — умоляюще крикнул де Ноэ.

— Шпагу, дайте мне скорее шпагу! — крикнул Генрих в ответ. И словно Господь Бог захотел явить чудо: в ответ на этот страстный крик открылась другая дверь, и на пороге ее показалась Маргарита со шпагой в руке.

Маргарита сверкала красотой и отвагой, ее ноздри раздувались, на щеках выступил румянец волнения. Она была прекрасна, словно неземной призрак.

— Вот шпага моего отца, государь! — сказала наваррская королева.

Генрих в немом восторге опустился на колени и принял из рук жены оружие. Поцеловав лезвие шпаги, он вскочил и крикнул: — Ко мне, Наварра!

На этот призыв открылись обе двери, и в одной появились Рауль и Ожье де Левис, а в другой — Пибрак и паж Готье.

— А! — крикнул Генрих, с энтузиазмом глядя на жену. — Пусть сюда придут еще Гектор и Лагир, и тогда вы увидите, хорошо ли закалены наваррские шпаги. Наварра, ко мне!

Но каким же образом Маргарита могла появиться в самую критическую минуту на помощь к супругу? Читателю это станет ясно с двух слов.

Мы оставили Маргариту в тот момент, когда она прибыла в Анжер в сопровождении безутешного Ожье де Левиса. Она рассчитывала погостить у брата Франсуа, но, к ее огорчению, герцога не оказалось в Анжере: он охотился в дальнем лесу.

Весь день Маргарита провела в напряженной борьбе с Ожье, который все порывался покончить с собой. Наконец Маргарите уже к самому вечеру удалось вырвать у него обещание, что он подождет до следующего утра, и, добившись от него этой отсрочки, она, уйдя к себе в комнату, отпустила Нанси.

Может быть, другая камеристка воспользовалась бы свободным временем для того, чтобы пойти поболтать с возлюбленным, но у Нанси была непреодолимая страсть разведывать и разнюхивать, не делается ли поблизости чего-нибудь особенного. Поэтому она принялась шнырять по замку и наконец попала в какую-то комнату, где стоял рабочий стол, с горящей на нем масляной лампой. На столе лежало письмо, и Нанси поспешила, конечно, прочесть его. Но в тот момент, когда она дочитывала последние слова, в коридоре послышались шаги, и Нанси еле-еле успела спрятаться за драпировки.

Она не пожалела о том, что забрела в эту комнату, так как увидела, что вошедшими были герцог Франсуа и Нансей, один из самых приближенных офицеров королевы Екатерины.

Из разговора этих двух лиц Нанси поняла, что герцог нарочно приказал сказаться отсутствующим; ему хотелось задержать Маргариту подольше в Анжере, а тем временем в Париже должно было состояться избиение гугенотов, в котором не пощадят и Генриха Наваррского.

Как только беседовавшие вышли из комнаты, Нанси кинулась к Маргарите и рассказала ей все слышанное. Конечно, Маргарита сейчас же решила пуститься в обратный путь, чтобы поспеть на выручку своему мужу.

Рауль по ее приказанию стал хлопотать насчет лошадей, а Маргарита позвала Ожье и сказала ему:

— Вы только что просили у меня разрешения умереть, так как считаете себя предателем по отношению к вашему государю? Ну, теперь выяснилось, что его жизнь находится в опасности. Надо спасти его или умереть за него! Едем в Париж, господин Ожье!

Через несколько минут они уже скакали верхом по направлению к Парижу и через два дня к вечеру подъезжали к Лувру.

— Что за странность! — сказала Маргарита. — В мое отсутствие в Лувре многое изменилось! Прежде дворцовую стражу несли швейцарцы, а теперь повсюду видны одни только ландскнехты. — Должно быть, король в Сен-Жермене? — заметила Нанси.

— Нет, милочка, его величество в Лувре, потому что флаг поднят.

Нанси с недоумением пожала плечами и соскочила с лошади, чтобы приказать часовому открыть ворота. К ее удивлению, это было сделано не сразу. Сначала часовой вызвал дежурного офицера, и только тогда, когда последний убедился, что перед ним действительно наваррская королева со свитой, было отдано распоряжение впустить приезжих.

Маргарита въехала во двор, и здесь мрачные предчувствия еще более сжали ее сердце. В луврском дворе кипели какие-то военные приготовления, но среди всего этого суетящегося народа совершенно не было видно знакомых лиц.

Наваррская королева стала поспешно подниматься по главной лестнице, торопясь встретить кого-нибудь, кто мог бы ввести ее в курс событий. На второй площадке она вдруг увидала знакомое лицо.

— Мирон, мой добрый Мирон! — крикнула Маргарита. — Вы, наверное, знаете хоть что-нибудь!

Оказалось, что Мирон знал многое, и его сообщение привело в ужас наваррскую королеву. Пибрак был уверен, что ему удалось спастись благодаря собственной хитрости и неустрашимости, а между тем на самом деле это было сделано с ведома королевы-матери, так как на бегстве Пибрака был построен адский план убийства наваррского короля.

Убить Генриха в самом дворце было неудобно, а потому королева решила дать ему возможность бежать; но в тот момент, когда наваррский король должен был выезжать за заставу, он подвергся бы двойному обстрелу, в котором неизбежно погиб бы.

Узнав это, Маргарита поспешила потайным, одной ей известным ходом в помещение своего супруга, чтобы успеть предупредить его о грозившей опасности. По дороге она зашла в оружейную комнату и сняла со стены шпагу короля Франциска, отличавшуюся особенной прочностью закалки.

Таким образом, Маргарита появилась в самый критический момент в комнате Генриха.

А что этот момент был действительно критическим, в этом мог убедиться каждый, кто взглянул бы в окно: из-за Сены сверкнул огонь, и послышался звук пушечного выстрела — это было сигналом для начала избиения гугенотов, навсегда запечатлевшегося в истории под названием Варфоломеевская ночь.

Действительно, вслед за выстрелом послышался какой-то глухой шум, который вскоре перешел в дикое рычание разъяренной толпы. Раздались одиночные выстрелы, затем они стали все учащаться и наконец слились в сплошной страшный гул.